Аналитики, наблюдающие за развитием политических процессов в России, постепенно приходят к убеждению, что подходит время новых политических проектов. Существующая партийная система отражает расклад сил, характерный для первой половины 90-х годов, и не представляет ни исторической преемственности, ни оптимистического проекта, направленного в будущее. Сегодняшние крупные парламентские партии скорее недоразумение, нежели закономерность, и выражают не волю избирателей, а их безволие, растерянность, пассивность, нервозность и безразличие. Но все это начинает меняться к лучшему, народ несколько успокаивается, туман инерции и безудержного реформаторства рассеивается, и перед нами открываются новые горизонты партстроительства.
Почти все эксперты единодушно признают, что в России существует значительная электоральная ниша для <национального проекта> или для последовательной и качественно оформленной крайней правой партии. То, что национальные и даже националистические настроения в нашем обществе чрезвычайно распространены, само собой очевидно. Некоторой долей национализма массы страдают в любой стране, и Россия здесь не исключение. Кроме того, нынешний сложный исторический этап связан с утратой нашим народом прежней идентичности и усиленным поиском новой. В такой ситуации националистические клише напрашиваются сами собой. Не у всех хватает культуры, чтобы обратиться к евразийским обобщениям (проект партии <Евразия>). Далеко не каждый связывает национальную идею с социализмом (проект КПРФ) или с умеренным государственническим центризмом (<Единая Россия>), а либеральные партии (СПС и <Яблоко>) и от самой этой идеи шарахаются. Следовательно, политическая ниша <простейшего> незамысловатого национализма остается открытой.
Некоторое время этим ресурсом умело пользовался неутомимый шоумен Владимир Жириновский. За счет его инструментальной функции, связанной с исполнением кремлевских заказов в наиболее неприглядных политических интригах, ему прощались любые выходки, предельная неполиткорректность дискурса, лобовая эксплуатация самых низменных инстинктов масс, где ксенофобия и шовинизм соседствуют с алчной жаждой зрелищ и скабрезностей. Жириновский воплощал бессознательные чаяния огромной люмпенской массы, где висцеральный национализм растворен в контекстах других разнообразных пошлостей. В общей партийно-политический неразберихе это сходило с рук, давало результат. Власть устраивала заведомо идиотская и подконтрольная версия <национал-популизма>, многие видели в ЛДПР форму реализации низкопробного электорального юмора -- о том, что кто-то проголосовал за Жирика, можно хвалиться так же, как рекордным количеством выпитого пива. Это действительно кому-то кажется вполне cool. При этом трикстер Жириновский ловко примешивает к своему слабо структурированному потоку сознания фрагменты довольно разумных идей и взглядов, густо замешанных в общий хаотический маразм; тем самым он постоянно задевает нервы, дразня откровенных дураков намеками на содержание и эпатируя соображающих ладной бессмыслицей.
Но всему приходит конец, и постепенно ЛДПР исчерпало свой развлекательно-политический потенциал. Сегодня Жириновский продолжает быть известным шоуменом, но националистические мотивы он больше не воплощает.
Вместе с тем постепенно сошли к нулю и другие более маргинальные проекты, которые зрели на этом идейном фланге. Национальное движение выдвигало больше <фюреров>, чем рядового состава, которые бесконечно ругались между собой, что делало консолидацию невозможной. Крайне правый фланг, несмотря на активное копошение на нем разнообразных гротескных персонажей от <Памяти> до <Черной сотни> и многочисленных неофашистских группировок, по сути, так и остался пустым.
Вместе с тем у потенциального националистического проекта сейчас потенциал не меньший, чем у всех либеральных сил, вместе взятых (СПС плюс <Яблоко>), и, по разным оценкам, варьируется от 7% до 9% электората. Эти проценты готовы отдать голоса за политическую партию, отстаивающую Русскую Идею, национальные ценности, тезис <Россия превыше всего!> и т.д. Но -- важная деталь -- подавляющее большинство этого электората требует от этой потенциальной политической силы презентабельности, последовательности, определенной дозы связности и образованности, одним словом, <вменяемости>. Именно этой вменяемости катастрофически не хватало прежним провалившимся изданиям русского национализма.
Крайне правые партии и движения существуют практически во всех современных демократических системах. Где-то они представлены небольшим количеством депутатов, где-то играют существенную роль в раскладе крупных политических сил -- Ле Пен во Франции, Хайдер в Австрии, Фини в Италии (где именно неонацистское <Социальное итальянское движение> наряду с <Северной лигой> Босси стало основой политического блока Сильвио Берлускони). В американской политике влияние крайне правых весьма ощутимо в Республиканской партии, где их представители занимают прочные и стабильные позиции (Джесси Хелмс, Пэт Бьюкенен и т.д.). Нигде не добиваясь решительной победы, националисты тем не менее уверенно присутствуют в политической и партийной жизни демократических стран.
При этом практически везде можно заметить, что лидеры националистов, их фронтмены добиваются вступления в большую политику только тогда, когда они усердно работают над своим политическим дискурсом, уходят от одиозных и прямолинейных ассоциаций с <фашизмом>, активно используют в своей пропаганде социальные, экологические и культурные проблемы, выступают против глобализации, открыты к прагматическим альянсам по интересам с другими политическими силами -- как правыми (но более умеренными), так и левыми. Иными словами, залогом относительного успеха националистов в демократическом обществе является фактор вменяемости лидеров, технологичности и современности презентации основных -- довольно радикальных -- тезисов.
Вот эта политическая ниша сегодня в российской политике свободна. И, как ни странно, не так много желающих ее занять. Существующие маргинальные партии типа <Национально-державной партии> и т.д. этого сделать не могут, так как у них начисто отсутствует необходимая для этого вменяемость; они путаются в словах, заикаются от избытка чувств и недостатка культуры, производят в целом жалкое впечатление. ЛДПР в этом качестве уже не выступает. НБП Лимонова разгромлена, а ее лидер в тюрьме. РНЕ Баркашова рассеялась, а ее останки никак не поддаются ни консолидации, ни тем более модернизации. В такой ситуации может произойти одно из двух: либо эту нишу займет чисто пиаровский проект (к чему, собственно, ведет известный политтехнолог Алексей Кошмаров со своим проектом <Русь>), либо новая составная коалиция, отвечающая основным требованиям <политического момента>.
Мы намеренно не затрагиваем вопрос, нужна ли такая партия стране, народу, власти. К чему все это может привести и т.д. Но факт налицо -- если в народе есть те или иные убеждения, настроения, оценки и реакции, то демократический политический строй призван их выражать, воплощать, <выводить из тени>, и в конце концов постепенно облагораживать, отсекая крайности, воспитывая корректность позиций и высказываний лидеров. Национализм -- вещь опасная, с этим никто не спорит. Но демократические институты, в том числе партии и выборы, как раз и призваны обнаруживать эти риски, работать с ними, не загонять болезнь вглубь, но лечить ее прозрачными и гуманными средствами. Нужен ли <просвещенный национализм> -- вопрос открытый. Но <непросвещенный>, угрюмый, косноязычный, узколобый, агрессивный, ксенофобский национализм, напитанный множеством омерзительных расовых предрассудков, ей точно не нужен.
http://newlist.ru/Detailed/2749.html
РОССИЙСКОЕ СТРАДАНИЕ БОЛЕЕ ЗНАЧИМО, ЧЕМ РОССИЙСКИЙ ПРОГРЕСС
Американцы смотрят на Россию в поисках российских страданий, считает писатель из США Дэвид ПЛАНТ. В то же время их интерес к нашей стране в последнее время снижается - означает ли это, что на одной шестой суши стали меньше страдать? ПЛАНТ, чья книга "Благовещение" (Annunciation) впервые опубликована в Росии, интересуется нашей страной давно и посвятил ей два художественных произведения. Профессор Колумбийского Университета и лауреат Национальной книжной премии США 1979 года за роман "Семья" (The Family), ПЛАНТ говорит об опасности "американского национализма" и о том, что привлекает американцев в России, с корреспондентом "Известий" Александром БРАТЕРСКИМ.
- Американцы сегодня меньше интересуются Россией ?
- Да, этот интерес падает и наверно потому, что Россия больше не враг и нет больше чувства трепета перед ней. Раньше Россия была запретной страной, а запретный плод сладок. Сейчас мы привыкли к русским, их много в Америке. Я помню, как в первый раз увидел русских в 1957 году в Нью-Йорке и испытал одновременно страх и отчаяние и целую гамму чувств.
- Несмотря на падение интереса к России, действие вашей последней книги "Age of terror" снова происходит в России. Вы же не будете писать книги, которые не находят рыночного спроса?
- Но я пишу. У меня нет интереса к рыночной экономике и когда я отдал книгу своему агенту, она сказала, что у нее будут проблемы с продажей: во первых она мрачная, а американцы любят книги со счастливым концом, а во вторых, она о России. Может это мне припятствует как писателю, что я пишу о России, но это же образ, с которым я вырос. Я прекрасно помню как одновременно боялся и восхищался вашей страной. Конечно, времена изменились: в последний раз я был в Москве в 1989 году. Я читал лекции в Литературном институте имени Горького и это был переломный момент для России, но в то же время, может, в какой-то извращенной форме, мне нравилось быть здесь. Сейчас очень легко приехать в Москву и я немного скучаю по тому трепету перед Россией, который я испытывал в детстве. К счастью, я писатель и поэтому мне не надо понимать, я просто должен чувствовать.
- Вам не кажется, что американцы по-прежнему воспринимают Россию через клише ?
- К сожалению, американцы смотрят на Россию в поисках российских страданий. И когда они узнают, что Россия страдает, это придает американцам какую-то уверенность. Если вы видите по телевизору сообщение о том, что положение в российской экономике стабилизировалось, вы теряете интерес. По-прежнему существует мнение, что российское страдание более значимо, чем российский прогресс. История ГУЛАГа по прежнему привлекает нас в России больше, чем стабилизация российской экономики.
- Что вас отталкивает в сегодняшней Америке ?
- Америка большая страна, не могу говорить за всю страну. К тому же я немного иностранец, так как большую часть своей жизни я прожил в Англии. Но я могу говорить о своих студентах и своих друзьях. Я вспоминаю, как после 11 сентября я был в Нью-Йорке, шел по Бродвею и увидел толпу людей, которая распевала американский гимн. И я заплакал, потому что таким путем выражался американский национализм. Я плакал, потому что везде, куда бы я ни посмотрел, был американский флаг и это меня угнетало. Когда я увидел огромный плакат - девочка с американским флагом в руках, - я подумал: "Господи, это как в советской России!" Этого уже достаточно для отчаяния. Сегодня большинство вещей, которые волнуют сознание моих студентов, стали уже банальными: секс, наркотики и насилие. И это то, что сегодня создает американскую культуру.
А что вы думаете об этом?
ДЭВИД ПЛАНТ
http://www.izvestia.ru/community/26997_print
"Berliner Zeitung" - Что в Америке патриотизм, то в России - национализм?
Россия захлебнулась водкой
Западные журналисты пишут о России чаще всего с презрением, о Путине - с восторгом
Грегор фон Курзель (Gregor von Kursell)
08 апреля 2002
"Berliner Zeitung", Германия
Канцлер ФРГ Шредер (Schroeder) и российский глава государства Путин встретятся в Веймаре для проведения германо-российских консультаций. Можно испытывать напряжение в ожидании, будет ли эхо в средствах массовой информации от этой встречи столь же позитивным, как и во время последнего визита Путина в Германию. После его исторической речи перед немецким бундестагом в сентябре прошлого года передовицы и высказывания телекомментаторов были полны похвал в адрес политика. В отличие от своего предшественника российский президент говорит по-немецки, трезв на публике и не говорит никаких глупостей. Достаточно ли этого, чтобы впечатлить Германию? Или дело в том, что мы ожидаем от России только плохого и поэтому приятно удивляемся тому, если это плохое не происходит?
Согласно одному из опросов российского правительства, проведенного среди представителей различных стран, особенно пренебрежительно о стране и людях высказались немцы. В их глазах русские не способны на успех, они не могут приняться за что-нибудь, так как у них отсутствуют такие качества, как целеустремленность, сознание ответственности и добросовестность. Эксперт Кремля по работе с общественностью Сергей Ястржембский привел недавно эти результаты на конференции германо-российского форума в Берлине. Как утверждает Ястржембский, в негативном отношении немцев к России виноваты средства массовой информации.
Лестничные клетки, на которых воняет
Исследование, подготовленное по заказу московского отделения Фонда Фридриха Эберта (Friedrich Ebert) и Союза немецкой экономики в России, показало, что большинство работающих в Москве немцев возмущается придирками со стороны таможенных органов и хаотичностью в уличном движении. Но в Москве они чувствуют себя хорошо. 84 процента опрошенных высказали мнение, что средства массовой информации из стремления к сенсационности преувеличивают масштабы преступности в российской столице. Аспирант Базельского университета Йохен Янсен (Jochen Janssen) в одном из своих исследований о негативном имидже России в средствах массовой информации Германии увязывает "преимущественно негативный характер репортажей" с "пренебрежительной и презрительной тональностью", которая была необычной "даже в годы "холодной войны".
"Почему немецкие средства массовой информации уделяют значительно больше места катастрофам, происходящим в России, чем серьезным политическим дискуссиям? - поставила вопрос на конференции Германо-российского форума Габриэла Кроне-Шмальц (Gabriele Krone-Schmalz), являвшаяся долгое время корреспондентом ARD в России. - Почему мы, обращая взгляд на Америку, говорим о растущем патриотизме, а обращаясь к теме России, - о росте национализма?" Маркус Цинер (Markus Ziener), работавший до 1999 года корреспондентом "Handelsblatt" в Москве, возлагает ответственность за сложившуюся ситуацию на дефицит информации с российской стороны: "За время моего пятилетнего пребывания в Москве я сталкивался с такими масштабами дезинформации, что это очень мешает во что-то верить". Однако, как показывают материалы о России, публикуемые в немецких газетах, в негативном свете подаются не только политики, но и простые люди. Любимая тема: зависимость русских от употребления алкоголя. Например, газета "Sueddeutsche Zeitung" сообщает о "чрезвычайной ситуации с водкой в Москве" и о лестничных клетках в российских домах. Там, как установил корреспондент, пахнет мочой, а алкоголики в нижнем белье пьют водку прямо из бутылок. Это соответствует действительности. Но разве сообщают об увиденной рвоте из Парижа или о запахе из-под мышек в Лондоне?
Причины появления корреспонденций, на которых лежит отпечаток негативных стереотипов, коренятся в предубеждениях, складывавшихся на протяжении столетий и подогретых второй мировой войны. Сам по себе русский человек считался жестоким, некультурным варваром. Для представлений о России центральную роль по-прежнему играет память о проигранной мировой войне. В коллективной памяти запечатлелось то, что на Восточном фронте шли самые ожесточенные бои, что Россия внесла самый большой вклад в поражение Германии. Не забыт и тот факт, что немецкие солдаты нигде так не зверствовали, как в России. Чтобы как-то снять с себя свою собственную вину, после войны стали вспоминать об изнасилованиях и грабежах со стороны солдат Красной Армии.
Нанесшая травму мировая война
Раздел Германии и "холодная война" законсервировали образ врага. В сознании западных немцев роль победителя и освободителя была отведена американцам. Восточным немцам была предписана дружба с СССР. На Западе тема вины разрабатывалась в первую очередь в плане преступлений, совершенных в отношении евреев. Перестройка, согласно ученому Янсену, лишь на короткое время привела общественность в состояние эйфории.
Позиция в отношении России во главе с Путиным до сих пор еще не определена. В экономических разделах СМИ эксперты по России хвалят стабильность и экономические реформы, а в разделе фельетонов уже другие эксперты по России критикуют ее возврат к авторитарным структурам. Смешение страхов перед потенциалом страны с чувствами превосходства, возможно, и является причиной живучести и агрессивности клише. Антирусские предубеждения настолько доминируют, что "хорошие", то есть, русские, ориентированные на Запад, представляются как нечто особенное. Так, "Frankfurter Allgemeine Zeitung", публикуя беседу с одним из менеджеров Газпрома, считает достойным упоминания, что тот "в своем поведении ничем не отличается от коллеги из правления западной компании". А чего же ожидали редакторы? Человека в сером, увешанном орденами костюме из полиэстра? Или облаченного в малинового цвета пиджак от Версаче (Versace), с золотой цепью и солнезащитными очками? Немецкие средства массовой информации сосредотачивают внимание на кажущемся опровержении стереотипов и, тем самым, доказывают, сколь глубоко они засели в сознании, считают славистки из Потсдама Росвита Лев (Roswitha Loew) и Анке Пфайфер (Anke Pfeifer). Один образчик: журнал "Spiegel" помещает под фотографией подпись такого содержания: "Русские работали, не разгибая спины, целый день, никто не пьянствовал".
Объекты для шуток из советских красных времен
В одной из статей в газете "Handelsblatt" о российской космонавтике таких стереотипов просто масса: космодром Байконур создает у автора впечатление, будто это пункт сбора металлолома. Солдаты сидят, развалившись, на контрольно-пропускном пункте, старый главный инженер говорит в статье о том, что "давно утопил свою надежду в водке". Экскурсовод в музее Гагарина одета в "по-советски красную одежду" и, "судя по всему", поклоняется форменной куртке первого человека, побывавшего в космосе. После удачного старта ракеты-носителя пьют водку. Может автор, кстати, никакой не российский корреспондент, а выездной отраслевой эксперт, был одет в по-нацистски коричневую обувь и, возможно, преклонялся перед портретом Геббельса (Goebbels)? Часть Байконура действительно превратилась в площадку для металлолома, действительно, что водку пьют и космонавты и многие русские. Тот факт, что русским удалось отправлять с этой площадки для металлолома ракеты в космос - вот это был бы настоящий рассказ.
Что скрывается за всеми этими историями о водке и национализме, которые снова появляются после проигранной Россией "холодной войны"? "Подспудное чувство возмущения российской "неблагодарностью", досада, что бывший противник снова начал проявлять признаки жизни", - считает Йохен Янсен. Россия не желает присоединяться к сообществу западных ценностей, отличающемуся открытой информацией, либерализмом и эмансипацией, и остается в рамках авторитарных структур. Но вместо того, чтобы открыто критиковать это, высмеивают страну и людей, чем снова их унижают.
Источник - ИноСМИ
Постоянный адрес статьи - http://centrasia.org/newsA.php4?st=1018257840
"Международный терроризм" как фактор внутренней политики США и России
Итак, снова победил Джордж Буш. Нет сомнений, что Владимир Путин одним из первых принес ему свои поздравления. И это не просто дань вежливости, какая была бы в случае успеха Керри. Президент Путин искренне радуется победе президента Буша. Ведь это и его победа, их общая победа как ответ на вызов, брошенный миру на рубеже двух тысячелетий. Отныне ничто не должно помешать им в борьбе с многоруким чудовищем, которое угрожает всему человечеству. Имя этому зверю - Международный терроризм, и война с ним обещает быть долгой, упорной и кровавой. И, конечно, нет таких жертв, которые бы нельзя было принести на алтарь борьбы с ним. Тем более, когда речь идет о такой малости, как переизбрание президентов США и России на новый срок.
Незадолго до 2 ноября, когда в США должны были состояться выборы президента, за которыми с напряженным вниманием следил весь мир, глава государства Российского выступил с посланием к человечеству. Он заявил, что если Джордж Буш не будет избран на второй срок, то это будет победой международного терроризма. Вскоре после выступления Путина, словно для того, чтобы добавить его словам убедительности, к американскому народу обратился не кто иной, как Усама бен Ладен. Человек, который в наши дни персонифицирует мировое зло, по-отечески предупредил американцев, что за избрание Джорджа Буша ждет их кара Аллаха. При этом он воздержался от образного описания тех ужасов, которыми ранее были богаты его телевизионные обращения. Как будто напугал, но весьма умеренно - так, чтобы пробудить чувство патриотизма и при этом не вызвать сомнений в необходимости борьбы с ним по способу Буша младшего.
Если обратиться к России, то нельзя не заметить, что истинная программа Путина на второй срок была озвучена не перед мартовскими выборами главы государства, а после серии терактов, которые достигли своей кульминации в Беслане. Причем, российские спецслужбы первым делом оповестили общество, что всю ответственность за эти акции несут Масхадов и Басаев. Президент Буш, выступивший со словами соболезнования, возложил вину на чеченских террористов и заранее одобрил все ответные меры Путина. Вскоре Басаев не замедлил подтвердить правоту сказанного в свой адрес. Заметим, что этот боевик фактически выступает в роли "российского бен Ладена", представляя себя организатором всех крупных терактов в стране и не забывая при этом подчеркнуть, что считает главным врагом "чеченского сопротивления" Путина. Последнее служит своего рода напоминанием российскому народу о том, кто лишь один и может его защитить от этого чудовища.
Разумеется, никто, находясь в здравом уме, не станет утверждать, что Буш и бен Ладен, Путин и Басаев поддерживают общение между собой или координируют свои действия. Речь идет о том, что в этих парах глава государства и главарь террористов образуют как бы два полюса одной системы. Они, как сказали бы классики марксизма, являются диалектическими противоположностями, которые находятся в отношениях борьбы и единства. В самом деле, кем был бы президент Буш, если бы бен Ладен не организовал воздушную атаку на американские небоскребы? Просто "хорошим парнем" из Техаса, который случайно победил на выборах и вошел в историю США как самый простоватый президент без всяких шансов на переизбрание. И кем бы стал президент Путин, если бы Басаев с покойным Хаттабом не совершили нападение на Дагестан? Просто одной из причуд стареющего Ельцина в череде его "загогулин и рокировочек", председателем временного правительства, которого бы отправили в отставку, как Степашина. Борьба с "международным терроризмом" наделила и Буша, и Путина силой и величием, придала исторический масштаб этим фигурам из второго эшелона правящей элиты двух стран.
Однако их выдвижение на первые роли предполагало и соответствующее повышение значимости объектов их непримиримой борьбы. Герои, призванные спасти человечество, должны иметь в качестве антагонистов не просто отъявленных мерзавцев, а мировых злодеев, настоящих исчадий ада, готовящих мировой Апокалипсис. С данной целью и был создан пиаровский мегапроект под названием "Международный терроризм". Для этого все террористические группы, какие ни есть в мире, были объявлены звеньями единой системы, организованной по иерархическому принципу, с "Аль-Каидой" в качестве ударного отряда и бен Ладеном в роли командующего. Отныне чуть ли не все теракты, происходящие в мире, стали считать осуществленными, если и не по прямому указанию, то по согласованию с одной группировкой и ее лидером. И этот лидер оказался настолько могуществен, что осмелился бросить вызов самой сильной державе мира, сначала нанеся удар по ее мирным городам, а затем, в течение ряда лет, скрываясь от ее мощных спецслужб в горах Афганистана.
Глава "Аль-Каиды", как видно, вошел во вкус игры, которая позволяет ему предстать перед мусульманским и христианским миром в образе нового "Старца горы". Подобно Хасану аль-Саббаху, который в XI веке захватил горную крепость Аламут, откуда он рассылал по всему Ближнему Востоку своих тайных убийц - ассасинов, Усама бен Ладен укрылся в горном массиве Тора-Бора, откуда он направлял действия шахидов, атаковавших Америку. Правда, в 2002 году он вынужден был смириться с утратой своей твердыни, что не помешало ему по-прежнему руководить борьбой с "неверными". До сих пор телевидение регулярно передает нам обращения деятельного "старца", который словно хочет доказать всему миру, что он и теперь "живее всех живых", чья-то "сила, знамя и оружье".
Басаев пока может лишь мечтать об изображении своей личности в формате голливудского блокбастера, но уроженцу селения Ведено также не чужды исторические аллюзии. Он явно пытается подражать своему знаменитому тезке - имаму Шамилю, который в середине XIX века возглавил борьбу кавказских горцев против Российской империи. И хотя на словах он пока вынужден формально признавать главенство "президента Ичкерии" Масхадова, но во всех своих делах он стремится показать, что не подчиняется никому, кроме Аллаха, то есть творит то, что бог ему на душу положит. Поэтому он, по всей видимости, испытывает двойственные чувства к бен Ладену: с одной стороны, признавая его своим соратником, а, с другой стороны, отрицая не столько факт знакомства, сколько свою подчиненную по отношению к нему роль.
Так в чем все же заключается диалектика отношений Буш - бен Ладен и Путин - Басаев? Она состоит в том, что политика президентов США и России обосновывается необходимостью их борьбы со своими противоположностями. Без угрозы обществу со стороны этих "демонов террора" было бы весьма сложно убедить американский или российский народ делать выбор своего будущего исключительно в контексте жесткой дилеммы: свобода или безопасность. Но именно этот запрограммированный выбор, если отбросить нюансы, и является сутью "новой политики" Буша и Путина, что позволяет им сохранять себя во главе нации и вести ее в направлении, соответствующем их представлениям о своей миссии. Известный американский актер Ричард Гир, выступая в программе Владимира Соловьева "Апельсиновый сок", верно подметил, что Буша и Путина сближают не только личные качества, которые вызывают у них симпатию друг к другу. Они также очень похожи по своим политическим взглядам, ибо относятся к тем политикам, которых принято называть неоконсерваторами.
Конечно, их неоконсерватизм был взращен на разной почве. Буш - это неоконсерватор, так сказать, рейгановского типа, для которого нынешняя Америка является чересчур либеральным государством, в то время как "империя добра" должна быть основана, прежде всего, на военной мощи. Путин - это неоконсерватор, скроенный по образцу Андропова, который пошел дальше своего предшественника в принятии рыночных реформ, но сохранил преклонение перед сильным государством, хотя и отверг "Ветхий завет" коммунистической идеологии. Каждый из них уверен в своей правоте и прекрасно знает, что в будущем их проекты неизбежно придут в противоречие, но они едины в своем стремлении возродить "доброе, старое" время, хотя и на новый лад. Устранение из нашего мира фигур вроде бен Ладена и Басаева может создать для них серьезные затруднения в осуществлении своей мечты. Поэтому напрасны были ожидания тех, кто предполагал, что накануне выборов спецслужбы США сделают своему верховному главнокомандующему подарок в виде плененного бен Ладена. Если главный враг Америки в тюрьме, зачем избирать в президенты человека, сделавшего себе карьеру на борьбе с ним? Джордж Буш младший не хотел повторения судьбы своего отца, который лишился должности, когда США потеряли своего главного врага. Как только Советский Союз канул в Лету, американский народ выбрал нового президента, который олицетворял не борьбу с призраками прошлого, а движение в будущее.
Владимир Путин, по сходным причинам, вряд ли может желать немедленной ликвидации Басаева. Конечно, было бы наивно полагать, что с нейтрализацией "одноногого Шамиля" с терроризмом в России будет покончено. Но исчезновение этой знаковой фигуры, после первых восторгов, неминуемо вызвало бы новые вопросы о том, как долго президент будет разбираться с более слабыми противниками, и новые сомнения в том, занимается ли он устранением причин или следствий. Эти вопросы и сомнения тем более опасны для президента, чем более он оправдывает свои действия необходимостью обеспечения безопасности государства и общества в условиях борьбы с террором. Между тем, в отличие от Джорджа Буша, обеспечившего после 11 сентября 2001 года защиту американских граждан, по крайней мере, на территории США, Владимиру Путину поставить себе в заслугу особенно нечего. А если Басаев протянет еще два-три года, тогда уже никто, возможно, не станет публично задавать непатриотические вопросы и выражать антигосударственные сомнения. Это как в случае с нераскрытым убийством, когда власти оправдывают свою неудачу тем, что убийца действовал профессионально, не оставив никаких следов. Обыватель слушает это и понятливо кивает головой: "Так значит, это был профессионал? Ну, тогда ладно!".
При этом было бы глупо отрицать, что трудности с поимкой бен Ладена и Басаева во многом связаны с тем, что сами террористы отнюдь не горят желанием окончить свои дни на электрическом стуле или в камере для пожизненного заключения. Они, понятно, делают все возможное, чтобы избежать судьбы Саддама Хуссейна, которого взяли спящим в грязной одежде, а затем при телекамере ощупывали его волосы и зубы. Но интуиция мне подсказывает, что бен Ладен и Басаев вряд ли будут взяты спецслужбами живыми. Слишком о многом они могли бы рассказать, если бы выступили пусть даже на закрытых процессах, материалы которых рано или поздно придется рассекречивать. Первый - о своих связях с ЦРУ, которые начались со времен борьбы моджахедов против советских войск в Афганистане. Второй - о связях с ГРУ, которые, как говорят, имели место во время абхазо-грузинской войны в начале 90-х годов. И в США, и в России все еще есть, несомненно, влиятельные люди, которые могли бы сказать каждый о своем "протеже": "Он, конечно, сукин сын. Но это наш сукин сын!". И эти нити далеко не оборваны, хотя кураторы и агенты сегодня вряд ли питают взаимные симпатии. Если летом 1999 года на французской Ривьере состоялась встреча человека, похожего на Волошина, с человеком, похожим на Басаева, а потом началось вторжение чеченских боевиков в Дагестан, почему в будущем не может случиться нечто подобное? И бен Ладен имеет привычку выступать с телеобращениями к миру, как правило, в те дни, когда американские демократы и европейские либералы усиливают критику президента Буша, Пентагона и ЦРУ.
Нельзя также обойти вниманием такую скользкую тему, как возможное пересечение интересов террористов и спецслужб. Хорошо известно, что террористы нуждаются в общественном внимании, которое приковано к ним тем сильнее, чем более масштабно и кроваво их злодеяние. В то же время спецслужбы, которые всегда жалуются на недостаток средств и полномочий, отдают себе отчет, что закономерным следствием громких терактов, после наказания виновных и нерадивых, является увеличение их бюджета и влияния. Поэтому, исходя из своих корпоративных интересов, они заинтересованы в борьбе с терроризмом лишь до тех пор, пока поражения террористов не угрожают обернуться их упразднением за ненадобностью. Кроме того спецслужбы претворяют в жизнь политические интересы государства, воплощенного для них в личности президента, которому они обычно напрямую подчинены. Если люди из администрации президента ставят перед ними такие цели, которые могут быть достигнуты только нелегальными или даже преступными средствами, неизбежно возникает соблазн возложить ответственность за самые грязные дела на террористов. Тем более, что для тех одной акцией больше, одной меньше - разницы никакой, а известности и денег только прибавится. Конечно, разум нормального человека отказывается принять этот бартер на крови даже чисто гипотетически. Но почему тогда в Англии выходит книга с названием "ФСБ взрывает Россию", а некоторые российские эксперты до сих пор утверждают, что атака на американские небоскребы - дело рук ЦРУ? Если спецслужбы выражают подобные подозрения в отношении своих зарубежных коллег, трудно поверить, что они ни при каких обстоятельствах не прибегнут к подобным действиям против граждан своей страны.
Из этого, конечно, не следует, что терроризм является надуманной угрозой, созданной по заказу политиков и спецслужб. Терроризм - это страшное зло, особенно в современном урбанистическом, высокотехнологическом и отчужденном от человека мире. Но из существования многочисленных террористических групп, отличающихся по своему этническому составу, политическим взглядам и религиозным верованиям, не следует делать вывод о том, что реально существует "международный" или "мировой" терроризм как некая организованная армия идейных убийц, действующих по указанию из единого центра. С террористическим миром сегодня дело обстоит примерно так же, как с преступным миром США в 20-30 годы прошлого века. Тогда тоже было много гангстерских шаек, занимавшихся криминальным бизнесом, от которых сохранилось только название "мафия" (точнее "Коза ностра"), принадлежащее лишь одной из преступных организаций. Похоже, что "Аль-Каида" - это та же "Коза ностра", только с заменой итальянских эмигрантов на исламских радикалов, а уголовных преступников - на преступников политических. Так что фантомом является не терроризм как явление, а мировой терроризм как система, особенно если его представлять в виде гигантского спрута, угрожающего своими щупальцами всему цивилизованному человечеству.
Но если фантом существует и набирает силу, значит это кому-нибудь нужно. Можно бороться с противником и при этом его использовать. Терроризм отличается тем, что как воплощенное зло он создает фон, на котором любой политик, объявивший ему войну, выглядит апостолом правды и воином света. Поэтому борьба с терроризмом еще долго будет заведомо выигрышным вариантом для тех государственных деятелей, которые испытывают дефицит аргументов, убеждающих в необходимости их пребывания у власти. Джордж Буш в год президентских выборов находился именно в таком положении, когда мог честно себе сказать: "Если бы бен Ладена не существовало, его нужно было бы выдумать". Владимир Путин, получив вместе с наследством от Ельцина войну в Чечне, после некоторых терактов, лишь укрепивших его рейтинг, самой жизнью подталкивался к выводу: "Если бы Басаев погиб, его надо было бы воскресить". При этом и Буш, и Путин, каждый на свой лад, ведут борьбу с терроризмом, который они называют международным, хотя и наделяют это понятие разным содержанием. (Поэтому и складываются двойные стандарты, когда палестинцы, иракцы или чеченцы объявляются террористами или повстанцами в зависимости от интересов каждой из сторон). Однако не подлежит сомнению, что главы двух государств извлекли из борьбы с терроризмом огромные дивиденды и, судя по всему, намерены получать их и впредь.
Чем же обернулась борьба с терроризмом, представленным в виде мировой угрозы, для внутренней политики США и России? Если опять же отбросить частности, можно констатировать, что война с террором по принципу "безопасность в обмен на свободу" задала вектор развития, который ведет к отходу от либеральных ценностей в Америке и к свертыванию либерального проекта в России. Следствиями этого процесса становятся резкое повышение расходов на вооруженные силы и спецслужбы, увеличение объема власти главы государства, ослабление контроля общественных организаций, ограничение личных прав и свобод, введение "Акта о патриотизме" и цензуры, поиск внешних врагов и внутренних предателей, усиление национализма и ксенофобии. Это неизбежно отражается и на внешней политике, которая отдает предпочтение агрессивной риторике, прямому давлению, опоре на военную силу в отношении всех, кого записали в "пособники террористов". После планомерного проведения такой политики в жизнь мы рискуем оказаться в обществе, свободном не столько от террористов, сколько от граждан.
Нетрудно понять, что эта угроза является более реальной для российского общества, в котором тоталитарные традиции прошлого все еще витают над умами живых, а недавно привитые ростки свободы и демократии плохо приживаются на непривычной для них почве и не обрели еще достаточных жизненных сил. Россия по-прежнему находится на историческом перепутье, и любое движение в ту или иную сторону, направленное властной рукой главы государства, может иметь необратимые последствия. Америка гораздо более защищена от волюнтаризма первых лиц государства, так как опирается на эффективную рыночную экономику, институты двухсотлетней демократии и свободную прессу, которая не дает укрепиться вере в то, что правда может быть лишь одна, и она всегда известна президенту. Наше общество, по сравнению с американским, похоже на больного с ослабленным иммунитетом, который может умереть от простуды, в то время как здоровый человек способен перенести эту хворь на ногах, без фатальных последствий для своего организма.
Впрочем, нельзя недооценивать и степень "прямой и явной" угрозы, которая потенциально содержится в том выборе, что сделали граждане США. Повторное избрание президентом Джорджа Буша говорит о многом. Если исходить из того, что три четверти американцев, пришедших на выборы, согласно опросам, назвали их главными выборами в своей жизни, то остается сделать вывод, что американский народ принял добровольное и сознательное решение. И это решение может определить его судьбу на время, выходящее за рамки второго срока Буша младшего. Ведь американцы также поставили безопасность выше свободы внутри страны и одобрили проведение имперской политики за ее пределами. Если взглянуть на итоги президентских выборов в США с точки зрения политической философии, то можно заключить, что Америка, выбирая между империей и свободой, предпочла империю. Данный выбор, казалось бы, диктуемый нынешней геополитической ситуацией в мире, может знаменовать отказ от той идеологии, которую Соединенные Штаты до сих пор несли человечеству. Америка перестает быть страной Свободы, чтобы утвердить себя Мировой сверхдержавой. Но теряя свою идеологию, которая заменяется на имперские порядки, даже такая большая и мощная страна, как США, не в состоянии быть мировым лидером и вполне может кончить новым Вьетнамом. Духовное лидерство, вероятно, перейдет к Европе, которая начинает осознавать себя в качестве единственной либеральной цивилизации, своего рода Континента Свободы, который качественно отличается как от тоталитарной Азии, так и от имперской Америки. Что же будет с Родиной и с нами? А это уже тема другой статьи.
Автор: Сергей Кочеров
http://www.polit.nnov.ru/2004/11/04/terror/
Западный национализм и восточный национализм: есть ли между ними разница?
Слава богу, мы больше не слышим ничего об "азиатских ценностях". Эти "ценности" были слишком явно риторическими, выступая как своеобразный эвфемизм, призванный оправдать авторитарное господство некоторых государственных лидеров. Финансовый кризис 1997 года нанес сильный удар по их заявлениям о том, что они нашли быстрый путь к постоянному экономическому росту и процветанию. Однако идея о том, что существует особая азиатская форма национализма, не только не покинула нас, но имеет корни, уходящие в прошлое более чем на столетие. Совершенно очевидно, что ее первоначальные истоки лежат в печально известном утверждении европейского империализма о том, что "Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись". Но это утверждение, основанное на неизбежной расовой дихотомии, стало использоваться множеством националистов из различных частей Азии для мобилизации народного сопротивления против теперь-совершенно-чужого господства. Можно ли оправдать такую дихотомию теоретически или эмпирически?
Я не думаю, что наиболее важные различия между национализмами - в прошлом, настоящем или ближайшем будущем - проходят по линии Восток-Запад. Самые старые национализмы Азии - здесь я имею в виду Индию, Филиппины и Японию - намного старше многих европейских - корсиканского, шотландского, новозеландского, эстонского, австралийского и т.д. Филиппинский национализм в своих истоках и взглядах по понятным причинам походит на кубинский и на национализм континентальной Латинской Америки; подобие национализма Мэйдзи мы находим в османской Турции, царской России и Британской империи; индийский национализм аналогичен тем национализмам, которые можно найти в Ирландии и Египте. Следует добавить, что представления людей о Востоке и Западе со временем менялись. Более столетия об османской Турции говорили, что она - "больной европеец", несмотря на то, что большая часть ее населения исповедует ислам; и сегодня Турция с трудом пытается войти в Европейское сообщество. В Европе, которая обычно считала себя полностью христианской (оставим в стороне мусульманскую Албанию), число мусульман растет день ото дня. Россию долго рассматривали как главным образом азиатскую державу, и до сих пор в Европе есть много людей, продолжающих так думать. Можно добавить, что в самой Японии есть люди, считающие себя отчасти белыми. Где начинается и заканчивается Восток? Египет находится в Африке, но принято считать его частью Ближнего Востока, а теперь, с концом Ближнего Востока, он стал частью Среднего Востока. Папуа - Новая Гвинея в Европе воспринимается как Дальний Восток, наравне с Японией, но сама о себе она так не думает. Отважное новое маленькое государство Восточный Тимор пытается решить, частью чего оно будет - Юго-Восточной Азии или Океании, которая с определенной точки зрения - например, из Лимы и Лос-Анджелеса - может рассматриваться как Дальний Запад.
Эти проблемы становятся еще более запутанными из-за массовых миграций населения через принятые границы Европы и Азии. После соглашения об открытии портов в Китае в 1842 г. миллионы жителей Поднебесной отправились за границу - в Юго-Восточную Азию, Австралию, Калифорнию, - а позднее расселились по всему миру. Империализм забрасывал индусов в Африку, Юго-Восточную Азию, Океанию и Карибское море; яванцев - в Латинскую Америку, Южную Африку и Океанию; ирландцев - в Австралию. Японцы пришли в Бразилию, филиппинцы - в Испанию и т.д. Холодная война и ее последствия ускорили течение, включающее теперь корейцев, вьетнамцев, лаосцев, тайцев, малайцев, тамилов и т.д. Итак, церкви в Корее, Китае и Японии; мечети в Манчестере, Марселе и Вашингтоне; буддистские, индуистские и сикхские храмы в Лос-Анджелесе, Торонто, Лондоне и Дакаре. Каким будет результат всех этих миграций, какие идентичности уже существуют и возникнут в будущем - вопрос чрезвычайно сложный и в значительной степени еще не имеющий ответа.
Имперские национализмы
Форма национализма, всесторонне рассмотренная в моей книге "Воображаемые сообщества", - это, как я назвал его вслед за Хью Сетон-Уотсоном, официальный национализм. Данная форма национализма сложилась исторически как реакционный ответ на народные национализмы снизу, направленные против правителей, аристократов и имперских центров. Наиболее показательный пример представляет собой Российская империя, в которой цари правили сотнями этнических групп и множеством религиозных общин, а в своих собственных кругах говорили по-французски, что было знаком их цивилизованного отличия от подданных. Все выглядело так, как если бы только крестьяне говорили по-русски. Но с распространением в империи в девятнадцатом веке народных национализмов (украинского, финского, грузинского и т.д.), цари, в конце концов, решили, что они прежде всего русские, и в 1880-х - всего 120 лет назад - начали губительную политику русификации своих подданных, так сказать, делая царей и их подданных одними и теми же людьми, чего они избегали прежде. Точно так же Лондон пытался англизировать Ирландию (и добился заметных успехов), Германская империя пробовала онемечить свою часть Польши (с очень незначительным успехом), Французская империя навязывала французский итало-говорящей Корсике (частично добившись успеха), а Османская империя - турецкий арабскому миру (безуспешно). Во всех случаях - сошлюсь на себя самого - основное усилие было направлено на то, чтобы натянуть узкую и короткую кожу нации на огромное тело старой империи.
Можно ли сказать, что эта форма национализма характерна для Запада или Востока? Не думаю, что это возможно. Мы можем, например, обсудить странный случай Японии, недавно рассмотренный в замечательной книге Тесы Моррис-Судзуки (Re-Inventing Japan: Time, Space, Nation, Armonk, NY 1998). Она приводит пример неожиданной трансформации, которая произошла во время Реставрации Мэйдзи, когда власти обратили внимание на айнов и жителей островов Рюкю и подчинили их. Долгое время политикой сегуната Токугава было запрещение айнам одеваться как токугава, перенимать японские обычаи и традиции; аналогично посланцев от Рюкю, приносивших дань в Эдо, наставляли, чтобы они одевались как экзотические китайцы. В обоих случаях основная идея состояла в том, чтобы - насколько это возможно - отделить эти периферийные (варварские) народы от имперского центра. Но с ростом официального национализма Мэйдзи такая политика была полностью изменена: айны и рюкю теперь считались столь же древними представителями японской расы, как и сами олигархи Мэйдзи. Все усилия - мирные, но чаще насильственные - были направлены на их японизацию (с переменным успехом). Можно утверждать, что позднее имперская политика в Корее и на Тайване следовала той же самой логике. Корейцы должны были присваивать себе японские имена и говорить по-японски, а тайваньцы, как младшие братья, должны были во всем подражать японцам. В конечном счете, они должны были стать японцами, как задумывалось, пусть и японцами второго сорта. Так же обстояли дела с ирландцами в Великобритании до 1923 г. и с поляками в Германии вплоть до 1920 г.
Однако случай с Поднебесной империей куда более впечатляющий и забавный: ею с 1644 г. и вплоть до ее краха, который произошел менее чем 90 лет тому назад, правили маньчжуры и, соответственно, маньчжуро-говорящая династия. (В этом, конечно, нет ничего необычного. В Великобритании не было английской династии с одиннадцатого века: первые два правителя из ныне правящей королевской фамилии, немцы Георг I и II, практически не говорили по-английски, и это никого не волновало.) Свидетельством того, что китайский национализм возник недавно, служит тот факт, что эта курьезная ситуация 110 лет назад мало кого беспокоила. Не было никаких попыток не только маньчжуризации, но даже мандаринизации, поскольку престиж правителей был основан на различии, а не на подобии. Вдовствующая императрица Цыси попыталась в самом конце противопоставить западным империалистам народную враждебность от имени китайских традиций, но было слишком поздно; династия исчезла в 1911 г. вместе с маньчжурами. Самый популярный автор в сегодняшнем Китае - Вонг Шу - маньчжур, но он не афиширует этот факт.
Китайский национализм возник довольно поздно по всемирно-историческим масштабам. Но он возник в очень специфической ситуации, для которой можно подобрать немного соответствий в мировой истории. Китай был насквозь пропитан различными империализмами эпохи, включая японский, но в действительности колонизирован не был. Многие конкурирующие империализмы, и даже Великобритания, которая столкнулась с трудностями в огромной Индии, не оставляли мыслей о захвате огромного имперского Китая. (Самое близкое сравнение здесь, возможно, - имперская Эфиопия.) Кроме того, имперский Китай был столь же слаб, как и царская Россия. Японцы победили царский флот за шесть лет до крушения маньчжурской династии и за двенадцать лет до кровавого конца самого царизма. Все это позволяло многим националистам первого поколения воображать, что империя без особых сложностей может превратиться в нацию. Эта мечта была и у Энвер-Паши в Стамбуле в ту же эпоху, и у полковника Менгисту Мариама в Аддис-Абебе тремя поколениями позже, и у полковника Путина в сегодняшней Москве. Они, таким образом, не долго думая, сочетали народный национализм всемирного антиимпериалистического движения с официальным национализмом конца девятнадцатого века; и нам известно, что последний был национализмом, исходящим от государства, а не от народа, и мыслил в терминах территориального контроля, а не народного освобождения. Отсюда и причудливое зрелище, вроде Сунь Ятсена - подлинного народного националиста, заявлявшего о претензиях Китая на различные районы Юго-Восточной и Средней Азии. Эти требования были основаны на реальных или воображаемых территориальных завоеваниях династических правителей, причем многие из этих правителей не были китайцами и против них, казалось бы, народный национализм должен был бороться. И Гоминьдан, и позднее КПК в разное время и в разных масштабах подтверждали эти претензии.
Поднебесная, как я показал, не была столь уж уникальна. В разное время и в различной степени ее наследники признали многие новые государства, возникшие на ее периферии, благодаря империализму и антиколониальному национализму (Монголия, Корея, Вьетнам, Бирма, Индия и Пакистан). Это признание было тесно связано с новой идеей о том, что Китай - это нация, представленная, как и множество других наций, в Организации Объединенных Наций и ее предшественнице - Лиге Наций. Тайваньские историки показали, что в разные периоды между 1895 и 1945 гг. правящие группы на материке в действительности признавали за Тайванем статус японской колонии и поддерживали тайваньский народ в борьбе за независимость от Японии, точно так же, как они поддерживали и корейский народ. Противоречия между народным и официальным национализмами, которые столь очевидны в сегодняшнем Китае, как я уже сказал, не уникальны. Их можно найти и в других частях земного шара. Однако они особенно важны сегодня из-за огромных размеров и численности населения Китая, правительство которого, отказавшись от социализма, оправдывавшего его диктатуру, повернулось к официальному национализму для того, чтобы вновь сделать свою власть легитимной.
Представления о прошлом и будущем
Существует еще одна особенность официального национализма, которая отличает данную форму национализма ото всех остальных. Вероятно, справедливым будет утверждение о том, что все организованные общества прежних времен (частично) зависели от представлений о прошлом, которые не могли серьезно противоречить друг другу. Эти представления передавались через устную традицию, фольклорную традицию, религиозные учения, придворные хроники и т.д. Особенно тяжело найти в таких представлениях серьезную заботу о будущем. Когда в конце восемнадцатого века возник национализм, все эти представления изменились коренным образом. Растущая скорость, с которой происходили социальные, культурные, экономические и политические изменения, основанные на индустриальной революции и современных системах коммуникаций, сделала нацию первой политико-моральной формой, основанной на идее прогресса. Вот почему концепция геноцида была открыта так недавно, хотя древние записи называют имена многих тысяч групп, которые тихо исчезли много веков назад, не вызвав никакого беспокойства. Скорость изменений и власть будущего также вызвали серьезные трансформации представлений народа о прошлом.
В "Воображаемых сообществах" я попытался осветить природу этих трансформаций путем сравнения их с трудностями, с которыми мы сталкиваемся, когда нам показывают фотографии, на которых мы изображены в младенчестве. Эти трудности - в форме фотографий - способна вызвать только индустриальная память. Родители уверяют нас в том, что этими младенцами являемся мы сами, но мы не помним, что нас фотографировали; мы не можем вспомнить себя в годовалом возрасте без помощи родителей. Памятники, храмы, записи, могилы, артефакты etc., - это прошлое становится все более и более недоступным для нас, внешним по отношению к нам. В то же время мы чувствуем, что нуждаемся в нем как в своеобразном якоре. Но это означает, что наше отношение к прошлому сегодня более политично, идеологично, спорно, фрагментарно и даже авантюрно, нежели в прежние времена.
Этот всемирный феномен является основой национализма. Но Китай дает нам много интересных примеров, о которых мы сейчас расскажем. Раз в год правительство организует широкомасштабное телевизионное шоу, длящееся в течение многих часов и неизменно вызывающее широкий интерес, в котором показывают народы, составляющие население КНР. Особенно бросается в глаза в этом шоу отчетливое различие между ханьцами и разнообразными меньшинствами. Меньшинства появляются на экранах в самых ярких традиционных костюмах и выглядят поистине великолепно. Сами же ханьцы, однако, не могут появиться в традиционных одеждах, хотя мы знаем по картинам и историческим описаниям, насколько яркими и прекрасными они действительно были. Так, например, мужчин показывают одетыми в деловые костюмы от итальянских и французских модельеров, в которых вообще нет ничего ханьского. Ханьцы, таким образом, манифестируют себя как будущее, а меньшинства как прошлое, на живописной картине, которая крайне политизирована, если, конечно, это не сделано сознательно. Это прошлое, видимым знаком которого являются меньшинства, есть часть большого прошлого, посредством которого легитимируется территориальная протяженность Китая.
Естественно, для официального дискурса, чем древнее прошлое, тем лучше. Особенно эксцентрично этот подход проявился в реакции на признаваемую многими теорию о том, что человек зародился на востоке Африки. Несомненно, для официальных кругов мысль о том, что отдаленные предки ханьцев и всех остальных народов жили в Африке, а не Китае, была не особенно приятной. Были созданы значительные фонды для проведения поиска останков человека на территории Китая, более древних и полностью отличающихся от останков, найденных в Африке.
Битва языков
Рассмотрим, наконец, другую форму национализма, которая, насколько я могу судить, является однозначно европейской по своему происхождению, и зададимся вопросом о том, можно ли сказать, что она до сих пор принадлежит только Западу. Эту форму я называю "лингвистическим национализмом"; он возник в начале девятнадцатого века в династических империях Европы, его философскими истоками были теории Гердера и Руссо. Основной тезис: каждая настоящая нация обладает собственным специфическим языком и литературной культурой, посредством которого выражается исторический дух народа. Для многих языков (чешского, венгерского, украинского, сербского, польского, норвежского и других) были составлены словари, которых до того момента не существовало. Устные традиции были записаны и опубликованы, как только начался постепенный рост грамотности народа. Все это было использовано для борьбы с господствующими большими языками династических империй - османским, верхненемецким, парижским французским, королевским английским и московитским русским. Иногда эти кампании достигали успеха, иногда нет, но в каждом случае исход их определялся политикой. Успехи хорошо известны, и мы не станем на них останавливаться. Провалы же менее известны и чрезвычайно интересны. В девятнадцатом веке, например, Париж достиг успеха (посредством контроля над системой образования и издательской деятельностью) в сведении многих языков, на которых действительно говорили во Франции, до уровня диалектов или местных наречий. Меньших успехов добился Мадрид в превращении множества языков, на которых говорили в Испании (например, каталонский и галисийский), в простые диалекты кастильского. Лондон почти уничтожил гаэльский язык, но сегодня можно наблюдать его возвращение.
Если мы обратимся к Азии, то обнаружим огромное множество попыток реализации лингвистического национализма, которые обладают высокой ценностью в плане сравнительного исследования. Само это разнообразие указывает на трудности в обосновании единой азиатской формы национализма. Правители Мэйдзи следовали за Парижем, когда пытались навязать токийскую речь остальным частям страны и свести все остальные формы до уровня диалектов. В то же самое время речь жителей Кюсю была непонятной для населения Хонсю и Рюкю. Нам известны процессы, посредством которых кантонский, гань, хакка (самостоятельные языки, связанные между собой так же, как румынский, итальянский и испанский) были сведены до уровня диалектов нового национального языка - мандаринского. В Таиланде бангкокский тайский стал господствовать над диалектами севера, северо-востока и юга страны, которые обычно не понимали жители Бангкока.
Два замечательных гибридных случая дают нам Вьетнам и Индонезия. В первом случае французские колониалисты были настроены на разрушение культуры китайского мандаринского стиля, романизируя вьетнамцев при помощи школ и поддержки издательств. В 1920-1930-х вьетнамские националисты признали эту революцию и продолжили ее, создав базу для массовой грамотности среди вьетнамцев, но в то же время они лишились связей с литературной традицией прошлого, основанной на китайском языке. В Нидерландской Ост-Индии колониальное правительство, сомневавшееся во всемирной ценности голландского языка и слишком скупое для того, чтобы тратить деньги на его распространение в огромном архипелаге, работало при помощи стандартизованной формы lingua franca островов - малайского языка. К концу 1920-х индонезийские националисты решили, что этот язык, ныне называемый индонезийским, является подлинным национальным языком; после этого множество больших языков, вроде яванского, сунданского, мадурского и бугинского, стало простыми региональными языками, хотя они в большинстве своем старше малайского, а у некоторых литературные традиции значительно глубже малайских.
Индия и Филиппины потерпели неудачу в создании общепринятого национального языка и национальной элиты. Сильная англоязычная - и националистическая - литературная культура существует и в Индии, и на Филиппинах; она прекрасно уживается со столь же сильными культурами хинди, бенгали, тамильского, тагальского и себуанского языков. Старый Пакистан раскололся на две части после запрета в Карачи бенгальского языка, что послужило тогда стимулом для лингвистического национализма в Бангладеш, - все это очень походит на более ранние лингвистические национализмы в Греции, Норвегии и Старой Чехословакии. Новейшее государство-нация в Азии, Восточный Тимор, в котором, несмотря на его небольшие размеры, проживает более двадцати этнолингвистических групп, избрало в качестве государственного языка португальский, а в качестве национального языка - lingua franca - тетунский язык.
Слишком сложно сегодня говорить о том, что индийский национализм менее важен, чем китайский; восточнотиморский - чем тайский; индонезийский - чем японский; или тайваньский - чем корейский. Если спросят, почему так происходит, особенно сегодня, то объяснить это невозможно без размышлений о роли электронных средств массовой информации, которые теперь оказывают на большинство людей значительно большее влияние, нежели печать, праматерь национализма. Телевидение может мгновенно передавать образы и символы на самых различных языках даже едва грамотным и самым юным зрителям. Кроме того, все больше людей привыкают использовать различные языки в различных контекстах, и это никак не влияет на изменение их национальной идентификации. Можно даже утверждать, как я это сделал в ином контексте, что электронные средства связи, в сочетании с громадными миграциями, вызванными существующей мировой экономической системой, породили опасную новую форму национализма, которую я назвал "удаленным национализмом": национализм, который больше не зависит, как это было в прежние времена, от проживания на территории родной страны. Некоторые наиболее страстные сикхские националисты - австралийцы; хорватские националисты - канадцы; алжирские националисты - французы; китайские - американцы. Интернет, электронные банковские расчеты и дешевизна международных путешествий позволяют таким людям серьезно влиять на политику той страны, в которой они родились, даже если они больше не собираются в ней жить. Это одно из основных иронических последствий процессов, обычно называемых глобализацией; оно позволяет нам утверждать, что сколько-нибудь четкого и ясного различия между азиатским и европейским национализмом провести невозможно.
Бенедикт Андерсон
Перевод с английского Артема Смирнова.
Источник: "Русский Журнал"
http://www.archipelag.ru/authors/anderson/?library=1462&version=forprint
Программа "Времена", вышедшая в эфир в воскресенье 12 мая, была посвящена дискуссии на тему предстоящей в ближайшее время встречи в верхах и возможному заключению нового соглашения по СНВ. В качестве гостя передачи был приглашен на телемост американский госсекретарь Колин Пауэл.
В начале - о самом Владимире Познере. По сравнению с атмосферой этой передачи годовалой давности следует отметить, что Познер стал гораздо более сбалансировано вести дискуссию. Например, теперь он не перебивал, как прежде, человека в тот момент, когда тот начинал "слишком" убедительно излагать свои взгляды, отличные от взглядов самого Познера. Телеведущий задавал довольно резкие вопросы госсекретарю и делал нелицеприятные комментарии по поводу политики Америки. И если министр иностранных дел на протяжении всей передачи выглядел скорее бесплатным пропагандистом Госдепа, все время разъясняя американскую позицию и стараясь разжевать ее до такой степени, чтобы она была удобоваримой для российской публики, Познер, наоборот, откровенно ставил буквальный текст Пауэла под сомнение, задавая идентичные вопросы другим участникам, а также выражая свое собственное мнение. Никаких скидок высокому американскому гостю сделано не было, никакого ощущения заискивания со стороны Познера, всего того, что, безусловно, слышалось в "интонации подчинения" министра иностранных дел Иванова.
Во время предстоящей встречи, вполне вероятно, будет подписано новое соглашение по ограничению наступательных вооружений с Америкой. Не нужно быть ясновидящим, чтобы предсказать, что вскоре после подписания на президента обрушится критика по поводу этого договора и обвинения в том, что это - плохой договор и что он хуже ныне действующего. Особенность международной ситуации в том, что для хорошего договора сейчас у России не хватает политических карт, а тонкость российской ситуации в том, что даже если договор относительно неплох, в то время, когда его сильно критикуют - а так и случится по логике сегодняшнего внутриполитического состояния, - он превращается в плохой договор.
Любое событие, могущее быть истолковано общественным мнением как национальное унижение, разрушает духовное единство русских, подрывает уверенность народа в своей моральной состоятельности. Вывод - с Америкой Россия сегодня может подписать только плохие для себя договора. То есть лучше остаться с СНВ-1, чем рисковать, так как суть возможного выигрыша, состоящего в заключении нового соглашения вместо ныне действующего, вообще не ясна, а суть вероятного проигрыша - вполне очевидна.
Некоторые, безусловно, могут увидеть в декларации подобной осторожности попытку подстегнуть оформление российской самоидентификации на конфронтационной основе. Следует учесть, однако, ряд существенных обстоятельств. Во-первых, невозможно определить то, что может существовать только в единственном экземпляре, кроме как дав ему собственное имя. Поэтому, невозможно определить формально свою собственную идентичность. С другой стороны, согласно известному парадоксу гедонизма Виктора Франкла (Frankl, Victor. The Will to Meaning, 1969), тот, кто стремится к счастью, никогда его не достигает; с другой стороны - тот, кто в жизни имеет иные, вполне определенные, хотя и не всегда достижимые цели, часто становится счастливым. По схеме этого парадокса, можно сказать, что точно так же невозможно достичь национальной самоидентификации путем простого стремления к ней. Зато можно ее достичь в качестве побочного продукта реализации других, более определенных, устремлений. Пусть даже нет иной причины для более осторожного подхода в вопросах сближения с Америкой, кроме извечного вопроса о формировании российской самоидентификации, - однако это все еще достаточно важный вопрос, решение которого может быть в результате затруднено, и уже поэтому отрицательный "пиарный выход" реалистического сценария заключения нового соглашения по СНВ следует учитывать.
Возможно, Иванов и Пауэл выполняют в двух странах функцию "встречного пиара" - Иванов старается, чтобы россияне смирились с неадекватностью Вашингтона, а Пауэл убеждает американцев, чтобы те более благосклонно отнеслись к требованиям Москвы. При этом оба министра могут быть совершенно искренними, ведь их прагматический, карьерный, интерес напрямую связан с достижением (любых) новых договоренностей, по принципу: нет новых договоренностей - значит МИД получал зарплату впустую. Неудача такой сравнительно голубиной линии легко может стоить карьеры - как одному, так и другому политику. Теперь становится понятным, откуда такая спешка, ведь срок действия предыдущего действующего соглашения в этой области - договора СНВ-1 - истекает только через 9 лет! Но не слишком ли МИДы двух стран оторвались от внутриполитических реалий США и России?
Житель Курил и Калининграда после заключения подобных соглашений еще больше усомнится в решимости государства российского защищать русский облик и государственную принадлежность своей родины, а частный предприниматель - в необходимости платить налоги государству, которое не то что его - себя не может защитить от домогательств иностранных интересантов.
В случае развития событий по пессимистическому сценарию, позиции президента могут быть поколеблены точно так же, как были в свое время поколеблены позиции Бориса Годунова, когда опора на иностранцев оказалась единственным способом сохранения власти.
Притом что в Америке, без сомнений, подписание такого документа будет обставлено медиа-реакцией, весьма оскорбительной для русского уха; тут американские журналисты жалеть русское самолюбие не станут, "на всю катушку" потакая вкусам американского потребителя политинформации и заказу истеблишмента.
В разговоре об истоках подобных сомнений интересным является упоминание в передаче новой книги Гора Видала, посвященной истокам антиамериканизма (Познер специально отметил, что издание ее в США было признано невозможным). Признание фактического отсутствия в современных Соединенных Штатах свободной прессы - акт совершенно новый не только для Познера, но и совершенно неосознанный пока в кругах последовательных сторонников демократии, и в связи с этим нельзя отказать Познеру в интеллектуальной смелости. Нельзя отказать Познеру и в честности тогда, когда он привел выдержки из книги, посвященные привычке американцев искать причины своих проблем в происках врагов за рубежом. Это явление настолько характерно для процветающей Америки, что стоило бы вообще поисследовать возможную корреляцию экономического процветания с национальной паранойей (находят ведь связь между экономическим процветанием Америки и ее демократией).
Возможно также, что американская внешнеполитическая вседозволенность, - та самая "необъяснимая" унилатеральность - преследует не только примитивную цель показать всему миру, кто, по мнению Вашингтона, "Юпитер", а кто - "бык": ведь "Юпитер" вызывает гораздо больше доверия в качестве места хранения твоих личных сбережений, чем "бык".
Тогда прежнее якобы "нежелание" подписывать договор с Россией - уловка американской дипломатии, направленная на то, чтобы заставить Россию политически заплатить за вредный ей, но очень нужный американскому истеблишменту договор, доказывающий мировым капиталовкладчикам, что США вполне способны "выкрутить руки" кому угодно. Если так, то Россия рискует еще и заплатить Америке за выгодное США разрушение международной стратегической и евразийской внутриполитической стабильности.
Вопреки распространенному стереотипу, либерализм агрессивному коллективизму вовсе не противоречит. А образ врага - по-прежнему является испытанным средством демократической консолидации граждан. Согласно известному изречению Джефферсона: "Каждый гражданин - солдат, и каждый солдат - гражданин". Это, между прочим, можно трактовать и так, что гражданское право дается человеку по факту его состояния в качестве потенциального солдата.
Таким образом, мы все - солдаты своей цивилизации, не исключая женщин и детей, и наши гражданские права и свободы небессмысленны только в рамках той цивилизации, чьими солдатами мы являемся. События 11 сентября и последующие афганские события еще раз показали, что за действия своих "солдат" отвечает цивилизация в целом. Социальный и политический строй - это такое же оружие цивилизации, как и все остальное. Не имея прогрессивной общественной структуры, невозможно в долгосрочной перспективе поддерживать и армию, способную дать ответ на западный вызов, - это, кстати, и является наиболее адекватным ответом "крайнему" российскому изоляционизму. Без постоянного укрепления вооруженных сил, их перевооружения трудно рассчитывать на то, что самобытность русской цивилизации можно будет сохранить в долгой исторической перспективе.
Впрочем, выглядит парадоксом сама мысль о том, что для поддержания дружелюбия американцев Россия должна всемерно укреплять свои самые разрушительные виды вооружения, а демократические завоевания не только в США, но и в России должны быть надежно защищены от внешних поползновений, в том числе и западных. Горькая истина состоит, однако, в том, что именно ядерные ракеты остаются наиболее надежным гарантом сохранения демократических завоеваний народа в стране, которую Запад никогда не признавал в качестве своей составной части. А логика политических отношений подсказывает, что западная цивилизация не может по своей воле ограничить собственную экспансию, подобно тому, как большая процветающая фирма не может не заявлять о планах расширения вследствие того, что снижение профиля амбиций само по себе уже подорвало бы доверие вкладчиков. НАТО - орудие защиты интересов западной цивилизации, по мысли Хантингтона, - своим движением на восток еще больше обнажает этот тезис. В ситуации, когда национализм в Америке торжествует, спасти Россию и Запад от неизбежной конфронтации мог бы только какой-нибудь крупный американский внешнеполитический провал, который позволил бы политикам хоть как-то мотивировать на внутриполитической арене свой временный отказ от экспансии на восток.
Внешнюю политику порождает не МИД, не парламент и даже не президент. Для того чтобы у государства была вразумительная внешняя политика, необходимо постоянное давление политически активной прослойки снизу, указывающее демократической власти, что в случае, если таковой не будет, сумма внутренних угроз для самой власти существенно возрастет. Причем угроза того, что авторитет настоящей власти будет подорван в глазах потомков, для людей, обладающих амбицией власти, - угроза не меньшая, чем угроза потери власти сиюминутной. Поскольку нынешняя российская власть пользуется авторитетом власти предыдущей, начиная от Александра Невского и Ивана Калиты, ее функция тоже не ограничивается одним настоящим, а простирается в будущее, за границы реала, в виртуальное пространство еще не написанной истории настоящего. Поэтому даже чисто информационное давление снизу для формирования внешней политики имеет не меньшее, а может, даже большее значение, чем лоббистски организованное.
В целом упомянутая передача "Времена" произвела впечатление последнего напутствия президенту, довольно репрезентативного. Не обошлось и без нередких для Познера двусмысленностей: "Пускай те, которые заявляют теперь о неприятии Запада, теперь откажутся от своего западного стиля жизни, иномарок, туристических поездок на Запад, западной одежды, и тогда, возможно, наступят совсем другие времена", - многозначительно закончил передачу Познер, что следует, вероятно, понимать как иронию. Зато в будущем, если такие времена действительно наступят, Познер легко сможет сказать, что он просто выступил в защиту российского производителя товаров и услуг.
Игорь Джадан Русский журнал
http://www.russ.ru/politics/20020515-dja-pr.html
