Ночью в спальне начиналась особая жизнь. Она выражалась, прежде всего, в особом ощущении, наступавшем после того, когда все дети заснут. Ты вроде бы и среди себе подобных, но, с другой стороны, безмерно одинок.

Это ощущение усиливалось загадочным, мистическим феноменом: молчаливо бегущими по стенам проекциями свилевых стекол. (Эта тоскливая ситуация повторится через восемь лет – в больнице, куда я попаду с воспалением легких…) Но эти ощущения не описать – их надо пережить…

И полным контрастом этой грусти являются безумства, устраиваемые детворой в состоянии ощущения полной свободы. Тогда в спальне начинается настоящий содом с бросаним подушек. И тут я хулиганил просто свирепо: мне удавалось две-три подушки забрасывать на высокие кафельные отопительные печи – в невысокое пространство между печью и потолком. И уже когда шум был слышен за несколько кварталов, прибегала воспитательница, как-то наводила порядок и длинной шваброй с трудом стаскивала с двух печей заброшенные туда подушки…

Воспоминаний о трехлетних детях написано не мало, но почти все они – взгляд на ребенка со стороны. В данном же случае – не со стороны: воспоминаниями о детских эпопеях делится САМ повзрослевший (и даже, можно сказать, постаревший) ребенок. Запомнить великое множество разнообразных фактов мне помог ряд обстоятельств. Во-первых, уже лет с тринадцати у меня появилась потребность в воспоминаниях, поскольку тогда прошлое было добрее настоящего. Во-вторых, за пределами детства моя память стала весьма посредственной, и новые факты были неспособны затмить прошлые. Ну, а в-третьих, в связи с формированием у меня философских и мировоззренческих концепций воспоминаниям о детстве я стал придавать большое значение, а потому и взялся за перо.

Конечно, увиденные вещи я называю словами, которые узнАю лишь много лет спустя. В детстве же я все запоминал фотографично, образно. И вот что удивительно: в огромном объеме запомнившегося практически нет человеческих лиц – ясно припоминаю лишь близких родственников.

Вход в коридор располагался на торцовой террасе, на которую вела пятиступенчатая лестница. Сразу после этой лестницы направо шла лестница на уютную террасу на втором этаже, перед которой на лестничной площадке была дверь на сквозной не благоустроенный чердак. В конце его был выход на роскошную южную террасу, окруженную перилами на резных столбах. В 1952 году чердак будет утеплен и отдан под жилье двум семьям. Главная (северная) терраса на первом этаже будет разделена на три части: левая отойдет к нам, средняя – в три-четыре квадратных метра – превратится в коммунальную прихожую, правая, под лестницей на второй этаж, вместе с ее удлинением за пределы контура дома отойдет к Вовке-Щелгачу. Южная терраса тоже будет поделена – между нами и Сигаревыми. Таким образом, с 1952 года четверо из пяти соседей имели террасы. А до того…

…А до того дача выглядела качественным строением для комфортного отдыха: бревенчатый сруб в 70 квадратных метров (из которых половина принадлежала нам) и столько же открытой террасной площади на двух уровнях. Зимой все террасы основательно заметались снегом – до двух метров в каком-нибудь из углов.   Читать целиком >>   Обсудить >>

Воспоминаний о трехлетних детях написано не мало, но почти все они – взгляд на ребенка со стороны. В данном же случае – не со стороны: воспоминаниями о детских эпопеях делится САМ повзрослевший (и даже, можно сказать, постаревший) ребенок. Запомнить великое множество разнообразных фактов мне помог ряд обстоятельств. Во-первых, уже лет с тринадцати у меня появилась потребность в воспоминаниях, поскольку тогда прошлое было добрее настоящего. Во-вторых, за пределами детства моя память стала весьма посредственной, и новые факты были неспособны затмить прошлые. Ну, а в-третьих, в связи с формированием у меня философских и мировоззренческих концепций воспоминаниям о детстве я стал придавать большое значение, а потому и взялся за перо.

Конечно, увиденные вещи я называю словами, которые узнАю лишь много лет спустя. В детстве же я все запоминал фотографично, образно. И вот что удивительно: в огромном объеме запомнившегося практически нет человеческих лиц – ясно припоминаю лишь близких родственников.

Однажды «отец» всей округи встретил у проруби путника в меховой шапке и говорит ему: «Отдай шапку-то!» – «а глаза дорые-добрые». Путник заартачился, и тогда «отец» столкнул путника в прорубь, ибо чувствовал в себе власть великую…

Вскоре на тропе появились какие-то работники с мотками веревок через плечо. Остановившись у проруби и ехидно хихикнув, они не нашли ничего другого, как бросить утопающему: «Надо было уважить Хозяина!» – и пошли дальше, извещая по дороге всех встречных об увиденном…

Но встречные были людьми малость совестливыми, а потому, проходя мимо проруби, смотрели в другую сторону.

Анализ соотношения между неинформативными («база») и информативными («надстройка») потребностями допустим только в смысле объективной обусловленности: например, чтобы слушать музыку, нужно предварительно утолить голод. Однако этот тот случай, когда объективному закону может быть противопоставлен субъективный закон: некоторые любители музыки ради получения удовольствия от понравившейся музыки способны отложить утоление голода. Но в среднем, конечно, пренебрежение удовлетворением неинформативных потребностей может оказаться для человека катастрофичным. Проанализируем вкратце это обстоятельство.

Неинформативные потребности (в пище, теплой одежде, теплом и сухом жилище и т.д.) имеют довольно низкую границу насыщения, и при отсутствии внешнего насилия (относительно человека) физическое выживание не составляло проблемы (не считая случаев болезни и стихийного бедствия). Сейчас в развитом обществе на это уходит порядка получаса рабочего времени в сутки. Столько же (если не больше) уходит на защиту от посягательств общества (или некоторых его членов) на нашу свободу и собственность. Остальными ресурсами человек волен распоряжаться по своему усмотрению.

Сведение потребностей в ясную логическую систему позволяет увидеть среди них как недостойные, так и достойные. Привлечение внимания к последним позволяет сосредоточить наши усилия на их более полное удовлетворение.
Разбивать потребности можно по разным основаниям. Важно только, чтобы при каждом разбиении сумма частей равнялась целому.

I. Потребности безотносительные и относительные.

Все потребности отдельного индивида являются индивидуальными, то есть это его, индивида, потребности. Однако на стадии их удовлетворения имеются две возможности.
В первом случае существование других людей не подразумевается, т.е. присутствие других людей не является необходимым. Такие потребности индивида мы назовем безотносительными (например, потребность в тепле).
Во втором случае существование общества является необходимым, без него потребности просто немыслимы. Такие потребности индивида будем называть относительными (например, потребность в любви, во власти).

Представьте себе, что студентов инженерно-строительного института учили бы только тому, как отделывать здание, а как строить само здание – нет. Но именно в аналогичном абсурдном положении находится общеобразовательная школа в сегодняшнем обществе. В самом деле, самые важные "строительные" дисциплины в школьную (да и часто в университетскую) программу не включены. И это дисциплины, без хотя бы поверхностного знания которых человек не может стать мало-мальски разумно организованным существом, профессиональным Человеком.

К этим дисциплинам относятся:

– теория организации личной жизни,
– социология личности,
– общая кибернетика и теория целеполагания,
– развитие интеллекта,
– основы высокой нравственности,
– техника безопасности,
– защита здоровья,
– технология общения,
– основы педагогики,
– охрана окружающей среды.

Уникальным свойством человека, по сравнению с другими животными, является его способность к РАЗВИТИЮ – как в индивидуальном, так и в коллективном отношении. Эта способность порождает стремление каждого человека к ИНОМУ хоть в чем-то – в вещах любого уровня абстракции (от одежды и продуктов питания до философских концепций). Проявляется же стремление к иному через создание новых важных и полезных вещей («вещей в себе»), а предварительно – через создание соответствующих им новых систем, новых образов, которые должны стать целями.