Среди многих вождей и диктаторов двадцатого столетия, Председатель КНР Мао Цзэ-дун занимает особое место. Несмотря на то, что после его смерти прошли уже три десятилетия бурных событий, историческая роль Мао не была подвергнута кардинальному пересмотру, и он по-прежнему пользуется популярностью среди немалой части интеллектуалов всего мира. Да и страна, Великим Кормчим которой он являлся, отнюдь не потерпела крах, а напротив, уверенными шагами движется по пути к могуществу и процветанию. Видимо было в личности и философии Мао что-то очень живое, находящееся в мистической связи с неизвестным и загадочным будущим. И не зря, громадный авторитет Великого Кормчего во многом зиждился на его умении предвидеть события.

Вообще, Мао походил на крестьянских вождей китайской древности и средневековья. Чтобы победить, такой вождь должен был, с одной стороны, использовать <революционную теорию> (хоть буддийского Белого лотоса), с другой - использовать подручный материал старого общества (образованных спецов - помещиков-конфуцианцев, элементы классической культуры, инфраструктуры и др.). На некоторых старых фотографиях Председатель Мао напоминает Нестора Махно (не зря Мао упрекали в <партизанщине>). Это говорит о том, что, в некоей альтернативной истории, крестьянско-анархистский вождь России мог пойти гораздо дальше.

Поэтому, не удивительно, что отношения между Коминтерном и Мао напоминали отношения древних и средневековых китайских сект (Желтых повязок, Белого лотоса и др.) с удачливыми <полевыми командирами> (Лю Баном, Чжугэ Ляном, Чжу Юаньчжаном), которым неоднократно удавалось основать новую династию. Эти командиры использовали идеологию и некоторые оргструктуры сект, но руководствовались, прежде всего, интересами практической политики, а не догмами. Поэтому Мао навлекал на себя частые обвинения в <волюнтаризме>, хотя (за исключением некоторых очень серьезных просчетов - например, печального <Большого скачка>, повлекшего чудовищный массовый голод в китайской деревне) он был ближе к реальности, чем упертые работники Коммунистического интернационала.

Советский Союз, безусловно, сделал чрезвычайно много для победы китайских коммунистов. Сама КПК была создана под патронажем Коминтерна. А передача Маньчжурии Мао, дала ему великолепный плацдарм для наступления на своего заклятого врага - лидера националистов Чан Кай Ши.

И все же, возник трагический китайско-советский антагонизм. Тому имелось много причин. Были и субъективные: экспансионизм верхушки Коминтерна, имперская политика советского руководства, наконец, бестактность Хрущева, не понимающего, с какой великой цивилизацией он имеет дело. И, с другой стороны - стремление лидеров Китайской Народной Республики перехватить лидерство в мировом коммунистическом движении. Были и объективные причины, например, Китай проходил те же революционные процессы, что и СССР, но с опозданием на одну фазу.

Когда в Советском Союзе происходили <незаконные репрессии> и создавались колхозы, в Китае царила <романтика гражданской войны>. Когда Никита Хрущев громил <культ личности>, Мао начал <большой скачок> - китайский вариант коллективизации в сельском хозяйстве. Когда в СССР воцарился <застой>, в КНР начались репрессии - <культурная революция>. Все это причиняло немало хлопот закостенелой советской версии марксизма.

Зато Великий Кормчий снискал большое уважение на Западе благодаря собственной креативности, способности к нетривиальным решениям. Эти качества весьма ценимы в среде западной интеллигенции. Мы видим, что, несмотря на все ужасы и перегибы истории, путь КПК (Коммунистической партии Китая) был путем развития и жизни, а путь КПСС привел к увяданию и смерти доверившейся ей страны.

Чего стоит хотя бы знаменитая <культурная революция>. Мао прекрасно понимал, какую опасность несет окостеневание бюрократического партийного аппарата, на глазах превращающегося в <новый класс> Джиласа (тем более, в такой, традиционно склонной к чинопочитанию стране, как Китай). Сталин, кстати, это также понимал, поэтому и проводил свои знаменитые <чистки>, достигшие апогея в 1937 году. Но Иосиф Виссарионович не терпел импровизации и не верил в стихийное <творчество масс>. Поэтому <Второй вождь русской революции> основную роль в процессе обновления элиты придавал карательным органам.

При Мао Цзэ-дуне также существовал свой <орган> в лице несменяемого Кан Шэна. Но, несмотря на непотопляемость, Кан никогда не поднимался до влияния своего советского коллеги Лаврентия Берии, оставаясь где-то в конце <горячей десятки> партийной иерархии. Да и Председатель, обожавший неожиданные ходы, основную роль в грандиозной чистке номенклатуры доверил молодежи - знаменитым хунвейбинам (студентам, старшеклассникам) и цзяофаням (молодым рабочим), действуя, правда, через свою супругу Цзян Цин.

С позиций сегодняшнего исследователя, наблюдающего процесс квази-феодализации экс-советской партноменклатуры, толстой коркой закупорившей все живые каналы общества видно, что китайский вариант ротации элит оказался куда перспективнее. Мао сохранил в китайской элите творческое начало, которое (в лице Дэн Сяопина и его сторонников) сумело провести необходимые на новом витке истории страны реформы (а не их деструктивную имитацию).

И, что особенно интересно, китайская культурная революция, чей движущей силой являлась учащаяся молодежь, происходила почти в одно время со студенческими волнениями конца шестидесятых в Европе и Америке, направленными против авторитета западного истеблишмента. Вероятно, здесь существует некая глубинная мистическая связь.

Любопытно отметить то большое значение, которое Мао придавал <творческой роли Хаоса>. Это звучит чрезвычайно современно. Отовсюду мы слышим о синергетической теории Хаоса, об управлении в условиях <управляемого хаоса>, чем обожает заниматься современная яйцеголовая Америка (кстати, Пол Вулфовиц из администрации Джорджа Буша является крупным специалистом в данной области). Действительно, работать в режиме <управляемого хаоса> (пугая население спецоперациями и кампаниями в СМИ) проще и дешевле, нежели в режиме порядка (когда надо всюду на контролируемых территориях налаживать инфраструктуру и мало-мальски приемлемые условия жизни).

В сопоставлении обоих вождей - Сталина и Мао сокрыт определенный смысл. Первый (по классификации Карла Юнга) был представителем <царского типа> политика, привыкшего опираться на силовые структуры, и обычно не любящего импровизации. Второй являлся <политическим шаманом>, аппелировавшим к <коллективному бессознательному>. Наше время все больше благоволит последнему типу, особенно в связи с неуклонно возрастающей мощью информационных структур, способных невероятно увеличить шаманское влияние на общество.

Очень может быть, что увлечение Хаосом, пришедшее в западный истеблишмент из левой философии, было вброшено именно маоистами, популярными в среде европейских интеллектуалов. И многие российские философы, поднимающие здравицы во славу <творческой роли Хаоса> (в уверенности, что следуют единственно верным курсом западной мысли), были бы немало сконфужены, узнав, что курс этот проложен китайскими коммунистами, над которыми они еще с хрущевско-брежневской эпохи были приучены посмеиваться.



Алексей Фанталов