FoxЖурнал: Русский вклад:
ЮРИЙ ГИРЕНКО: НОВАЯ РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ
Автор:
Юрий Гиренко
 Из книги "Новая русская революция. Опыты политического осмысления", готовящейся к печати в издательстве "Московская школа политических исследований"
Продолжение. Начало: Новая русская революция
Уходящая натура?
Бизнес не взыскует либеральных реформ в политической сфере, не одержим манией свободы - он всегда сосуществует с тем государственным режимом, который есть.
Михаил Ходорковский
"Буря и натиск ельцинской эры затихли", - пишет Дэвид Хоффман, подводя итоги шести олигархических карьер. Герои в основном либо вовсе сошли со сцены, либо отошли на второй план. Разве что Ходорковский, перестраивающий себя и свою компанию в соответствии со стандартами цивилизованного капитализма, играл в момент публикации книги роль, близкую к прежней. Чубайс погрузился в реформу энергетики, Лужков - в московское городское хозяйство, Смоленский совсем пропал из виду, Гусинский и Березовский были насильно удалены из российской политики и бизнеса... Книгу "Олигархи. Богатство и власть в новой России" завершает цитата из Владимира Путина, который в ответ на вопрос некоего репортера о Березовском спросил: "А кто это - Березовский?" Надо понимать, что Хоффман считает историю олигархов в России законченной.
Однако мы олигархию учили не по Хоффману. Эксперты и публицисты в один голос сомневаются в провозглашенной Путиным политике "равноудаленности" и полагают слухи о смерти олигархии несколько преувеличенными. "Эталонный" олигарх Борис Березовский, которого как бы не знает президент, предпринимает титанические усилия для своего возвращения в политику и во власть. Остаются на арене обойденные вниманием американского хроникера Потанин, Фридман, Алекперов. К ним добавились "олигархи второго поколения" (Абрамович, Мамут, Дерипаска). И далеко не все олигархи, старые и новые, спешат сделать свои империи нормальными крупными корпорациями. Так что "ельцинский капитализм" не ушел вместе с Ельциным. А уж миф об олигархах переживает настоящий расцвет.
В то же время Хоффман, пожалуй, прав в своем ощущении радикальной перемены в характере российского капитализма. Сейчас трудно представить себе, чтобы какая-то группа финансистов сумела повторить кампанию Ельцина или "информационную войну" 1997 года. Даже самые крупные воротилы стали гораздо более зависимыми от государственных чиновников, а не наоборот. Богатых и знаменитых не стало меньше, но этот "хвост" больше не может вилять государственной "собакой".
Феномен Ходорковского
Вот поэтому он - Король, а вы сидите на заборе, и на носу у вас очки, а в душе осень.
Исаак Бабель
Своеобразное "послесловие" к книге Хоффмана - история Михаила Ходорковского. Самый благополучный из "шестерки" к 2003 году остался единственным олигархом, сохранившим - более того, преумножившим - свои политические амбиции. При этом он выбрал путь, в корне отличавшийся от траекторий Гусинского и Березовского. Он нацелился не на теневое воздействие, а на строительство легальной политической силы.
Технократически Ходорковский все рассчитал правильно. Во-первых, перестроил свою компанию так, чтобы она выглядела современной законопослушной корпорацией. Во-вторых, развернул широкую социально-политическую активность, направленную на создание своей общенациональной сети. В-третьих, стал готовить собственный переход из бизнеса в публичную политику без потерь, то есть максимально выгодную продажу своей компании.
Вот только для постреволюционного периода расчеты оказались не верны. Демонстративное осовременивание корпорации "ЮКОС" не столько создало ей хорошую репутацию в глазах общества (отношение которого к любому богатому человеку все еще описывается пословицей "черного кобеля не отмоешь добела"), сколько вызвало напряжение других крупных компаний. Политическая активность насторожила государство и лично президента: возникла опасность появления в стране альтернативного политического центра, никак не зависящего от власти, что не сочетается с "вертикальной" политикой. Чтобы выгодно продать ЮКОС, Ходорковскому надо было повысить капитализацию компании и найти платежеспособного покупателя. Он добился первого, объединяя ЮКОС с "Сибнефтью", и повел переговоры с американской Exon о продаже объединенной компании. И это означало бы, что крупнейший игрок на нефтяном рынке России уходит из-под контроля государства...
"Последний олигарх" завис между двух эпох - и был сбит на взлете. Можно сказать, что его насильственное устранение из политического процесса было равно выгодно как его противникам, так и "союзникам": они получили возможность свести публичную политику к борьбе между собой. Правда Ходорковского такое положение дел не устроило, почему, собственно, и появилось на свет его знаменитое открытое письмо из узилища. И оно, помимо всего прочего, показывает, что олигархическая эпоха в России и впрямь закончилась. А как насчет либерализма?
Либерализм на перепутье
Единственная свобода, заслуживающая этого имени, - это свобода следовать своей собственной пользе своим собственным путем.
Джон Стюарт Милль
Вокруг статьи Михаила Ходорковского "Кризис российского либерализма" поднялся большой шум, по большей части не имеющий отношения к содержанию этого по-настоящему серьезного текста. В основном говорили о чем угодно (как появилась публикация, сломался или не сломался автор, автор ли он и т.п.), но не о проблемах, которые были поставлены.
Это естественно: ни гонителям, ни защитникам не нужен Ходорковский-мыслитель или Ходорковский-деятель. Он им нужен как символ прошедшей эпохи, которую первые рисуют исключительно черной краской, а вторые - исключительно розовой. Возможности игнорировать человека, возведенного в ранг живого воплощения минувшей эпохи, ни у тех ни у других не было, вот они и стали уводить разговор в сторону; говорить не о позиции Ходорковского, а о его "покаянии" (при этом, как точно отметил Максим Соколов, понимая покаяние сугубо в полицейском смысле, как "чистосердечное раскаяние" перед "гражданином начальником").
Среди действующих политиков, пожалуй, единственным содержательным комментатором статьи Ходорковского стал Владимир Рыжков, опубликовавший собственную статью под названием "Апрельские тезисы о либерализме". Как и М.Б.Ходорковский, В.А.Рыжков говорит о либерализме. И это делает возможным разговор по существу проблемы, без отвлечения на скандально-пенитенциарную составляющую события.
Депутат Рыжков почти во всем согласен с анализом и оценками опального олигарха. Тем примечательнее расхождения между ними! По первому впечатлению их не так уж много - всего три. Но они касаются принципиально важных вещей - принципиально важных как для обоих авторов, так и для обсуждаемой ими проблемы.
Либерализм или либералы?
Отсутствие свободы, на которое жалуются люди или группы, порой сводится к отсутствию должного признания.
Сэр Исайя Берлин
Расхождение первое касается природы кризиса либерализма.
Диагноз Ходорковского суров: электоральный провал либеральных партий в декабре 2003 и марте 2004 года обусловлен сущностными чертами отечественного либерализма со всей его "муторной историей". Такие черты, как национальный нигилизм, антигосударственничество, догматизм, свойственны нашему либерализму давно, и без их преодоления Россия никогда не придет к свободе.
Позиция Рыжкова не столь определенна. Он, как и Ходорковский, признает кризис "либерализма как политического течения". Но причину видит отнюдь не в идеях, а в их носителях: "дело не в либерализме, а в либералах". Соответственно решение проблемы видится довольно простое: поменять вождей и объединиться.
Но так ли уж плохи либеральные вожди? Такие люди, как Анатолий Чубайс и Егор Гайдар, Борис Немцов и Ирина Хакамада, Григорий Явлинский и сам Владимир Рыжков, вряд ли могут быть названы неумными, неумелыми, недалекими и т.д. Их политический опыт и таланты несомненны, но вот возглавляемое ими дело почему-то в провале.
Признавать или воевать?
Твердость позиции, которую не в силах изменить ход проигрываемой битвы, - характерный признак правящего меньшинства распадающегося общества.
Арнольд Дж. Тойнби
У Ходорковского есть свое объяснение этого провала: отрыв либералов от страны, упрямое противопоставление ими себя государству. В частности, негативное отношение к президенту как институту. Ходорковский говорит о необходимости "признать легитимность президента" как важнейшего института государства. Рыжков протестует против "абсолютизации роли института президентства". Похоже, что первый говорит именно об институте, а второй - конкретно о Путине, коего считает проводником "авторитарной модернизации".
Эта посылка для Рыжкова аксиоматична, но верна ли она? Как ни странно, за последние четыре года в государстве российском не произошло ни одного институционального изменения по сравнению с ельцинским периодом. В президентской программе, которая многократно провозглашалась, нет ни одного авторитарного положения. Что же касается авторитарных действий власти (а они действительно есть), то они не носят системного характера, а самое главное - ничем по сути не отличаются от авторитарных же действий, производившихся в 1990-е годы. Разве что объект изменился, да и то не кардинально.
Что действительно изменилось, так это отношение общества. Требования "порядка" и "справедливости" звучат сегодня гораздо громче, чем лет пять назад. Но вот что характерно: президент реагирует на эти требования в минимальном объеме. Ходорковский отмечает, что 70 процентов россиян менее либеральны и демократичны, чем президент Путин. Рыжков с этим не согласен: для него быть менее либеральным, чем Путин, - значит выступать "за диктатуру и погромы". Так ли это?
У Ходорковского есть внятный аргумент - отношение к частной собственности. Подавляющее большинство граждан России выступает за передел собственности. Однако президент, так чутко откликающийся на "народные чаяния", в данном случае идет вразрез с мнением большинства, категорически отказываясь от передела. Кто же либеральнее - президент или общество? А если общество не либерально, то не значит ли это, что с либерализмом не все в порядке? И что в этой ситуации делать?
Думать или трясти?
Если говорить о главной беде, которая по-настоящему грозит нашему политическому будущему, то это не тоталитарный режим... а чудовищный дефицит исторического смысла.
Александр Архангельский
Третье расхождение напрямую вытекает из двух первых - о программе действий. Ходорковский считает, что требуется переосмысление опыта, просветительская работа и переформатирование элиты. Рыжков полагает достаточным поменять вождей, объединиться и встать в непримиримую оппозицию "авторитарному режиму". Вопрос о том, кого и против кого (чего) объединять, для Рыжкова не стоит. Достаточно поменять имена лидеров - и кризис кончится. И тут становится очевидным, что при всем внешнем сходстве и согласии, Ходорковский и Рыжков предлагают два принципиально разных пути для развития российского либерализма.
Вариант Ходорковского - путь серьезной трансформации и содержания либеральной идеи и ее носителей. Идея должна стать национально ориентированной, государственно ответственной, реалистической. Ее носителями должны быть новые люди, до сих пор не участвовавшие в политике, - новая буржуазия, новые профессионалы, новое поколение.
Вариант Рыжкова - "косметический ремонт". Сменить вождей, подновить программные тексты (чуть-чуть), встать в непримиримую оппозицию "авторитарному режиму". За вычетом косметики - те же люди, тот же дух. Впрочем есть и серьезные изменения: уже сама тематика, о которой говорит Рыжков, отличается от прежней демократической повестки дня. Теперь это - социальное неравенство, демографический кризис, развитие профсоюзного движения... То есть налицо явный крен влево, к проблемам, которыми всегда и везде занимались всяческие социалисты и социал-демократы.
Выбор на самом деле получается довольно простым. Либералам надо идти или направо - по Ходорковскому, или налево - по Рыжкову. Первый вариант сложен и тернист: надо пройти по узкой грани между лояльностью государству и конформизмом; нужно вовлекать в политический процесс людей, исполненных предубеждений против политики как таковой, нужно решать почти неподъемные задачи. Второй вариант гораздо проще - российской интеллигенции не привыкать бороться с властью за социальную справедливость (особенно когда "кровавый режим" довольно мягок и не очень мешает жить).
Но ведь дело не в том, какой путь проще. Собственно, и не в либерализме - в конце концов историческая победа либерализма всегда означает его поражение как политического течения. Когда либеральные ценности становятся всеобщим достоянием, либеральные партии теряют смысл своего существования. Проблема пока не в том, чьи ответы вернее - надо понять, чьи вопросы точнее. Именно здесь сегодняшняя политическая элита России в наибольшей степени демонстрирует свое бессилие.
Хотя что значит "политическая элита"? Об интеллигенции или о демократуре, как ее верхушке, говорить уже не хочется. Об олигархах - уже бессмысленно. Таковых в России в самом деле больше нет - есть небольшое число очень богатых людей. И Ходорковский, когда и если ему удастся вырваться из заточения в политику, явно не будет там олигархом (а кем будет - это вопрос будущего, а не прошедшего).
На политической арене остался только один субъект - бюрократия. Придется внимательно посмотреть на нее.
Из жизни начальников
России нужна сильная надноменклатурная власть.
Виталий Найшуль
О российской бюрократии совсем не хочется писать. Во-первых, о ней написано уже очень много, трудно добавить что-то новое. После классического труда М.С.Восленского открыть нечто неизвестное про нашу бюрократию вряд ли возможно в принципе.
Во-вторых, противно: чиновничество ни у кого не вызывает восторга, даже у себя самого. Общаясь с отдельными чиновниками еще можно держать себя в руках (и даже относиться к ним с уважением), но их общность будит только негативные эмоции.
В-третьих, не хочется впадать в разоблачительство. И так развелось слишком много дешевых "макрэйкеров", сладострастно перечисляющих начальственные машины-дачи-счета. При этом и апологетом "граждан начальников" становиться совсем не хочется. А проходить посередке "бывает склизко"...
Короче говоря, причин не касаться этого сюжета много. Но ведь никуда не денешься: бюрократия в России очень давно стала главным субъектом политического (поднимай выше - исторического!) процесса, а сейчас, когда революция окончена, ее социальная роль в очередной раз возросла до решающей. Так что, хочешь разобраться в нашей действительности - изучай начальников.
Выживает хитрейший
Одно неосторожное движение - и ты отец.
Михаил Жванецкий
Когда приключилась новая русская революция, старое советское начальство умудрилось оказаться одновременно побежденным и победителем. Тут важно помнить, что советская номенклатура была не только "иерархией функционеров", как определял бюрократию Макс Вебер, но и социальной группой. Причем не просто влиятельной - в СССР она была единственной структурированной стратой (кстати говоря, и сегодня она остается самой структурированной и влиятельной).
Именно номенклатура невольно запустила механизм разрушения системы - собственно, больше некому было, иных групп влияния в СССР попросту не было. Как писал позднее Егор Гайдар, "к радикальным переменам номенклатура не была готова, но локальных ждала с нетерпением". Стремясь избавиться от страха перед реинкарнацией Сталина и закрепить свое фактическое владение страной, номенклатура поддержала курс М.С. Горбачева на перемены. Ни она сама, ни ее генеральный секретарь не приняли в расчет, что под тоталитарным прессом прорастало новое общество, и "это "предгражданское" общество - уродливое, теневое, с сильным криминальным оттенком, олигархическое и т.п. - вызревало внутри системы, давило и требовало каких-то перемен"*. И общество, которому позволили быть немножко свободным, потребовало себе всего: "Революция, спущенная сверху, была подхвачена низами и подхвачена под антиноменклатурными, эгалитарными лозунгами".
При таком повороте событий номенклатуру спасло лишь то, что она уже не была, по большому счету, советской. "Страх и исторический опыт довлели над номенклатурой. Но главное, ей легко было "поступаться принципами", ибо их у нее давно не было", - свидетельствует Е.Т.Гайдар, не понаслышке знакомый с позднесоветской номенклатурой. И "слуги народа" вовсю занялись "тихой" приватизацией государственной собственности (формальная приватизация 1992-1994 годов во многом лишь закрепила результаты фактической, прошедшей в 1989-1991 гг.). Правда при этом они не заметили, как потеряли легитимное право властвовать.
В это время как никогда расцвела коррупция, гуманизирующую роль которой нельзя недооценивать. Стремление соединить власть и собственность - вообще-то вредное для страны - на уровне отдельных начальников привело к отсутствию авторитарной воли в масштабах всего аппарата. Это и позволило перевороту свершиться почти безболезненно. Единицы из многотысячной номенклатурной армии решились на силовое действие (августовский путч), да и то на удивление бездарное и вялое. В результате казавшийся незыблемым режим рухнул в считанные дни.
После августа номенклатура впала в растерянность. Она потеряла политическую инициативу - впервые за 70 лет. Судьбы страны стали вершить люди, которым это было не положено ни по чину, ни по возрасту. При этом номенклатуру как таковую никто не вывел за скобки - все "властители дум" после 21 августа пели одну песню: "Не допустим охоты на ведьм". Так что от рук революционеров пострадал только Ф.Э.Дзержинский, да и тот бронзовый...
Но уцелевшая номенклатура пережила сильный шок. Внутри нее произошло внутреннее размежевание на три группы. Первая - самая малочисленная и самая титулованная - сохранила жизнь и право на привилегированность (правда теперь скорее символическую), но безвозвратно потеряла власть. Они попали в число во всем виноватых как для "бывших", так и для "нынешних". Ярчайший представитель этой категории - М.С.Горбачев, чья попытка баллотироваться в президенты России в 1996 году до сих пор вызывает чувство неловкости: набрал бывший генсек КПСС и президент СССР меньше двух процентов голосов.
Другая, куда более многочисленная категория, - "не выигравшие" (они же "не нарулившиеся"). При советской власти они прозябали на должностях инструкторов горкомов или обкомов; при новом режиме некоторые из них поднялись на уровень федеральных парламентариев, а то и губернаторов, чего обычным номенклатурным путем не достигли бы никогда, но они ненавидят этот режим за сломанную регулярную, "как положено", карьеру...
Но самой многочисленной группой оказались "приспособившиеся", занявшие места в новом государственном аппарате. Тем более что распад номенклатурной вертикали привел не только к ослаблению номенклатуры как класса, но и создал возможность ее возрождения: в отсутствие централизованного пресса аппаратчики начинали приноравливаться к реальности всяк по-своему, а уж приноравливаться они умеют. Эта группа составила костяк новой бюрократии, которая получила к тому же приток свежей крови: в начале 90-х в начальники подались многие интеллигентские лидеры, часть из которых вполне вписалась в номенклатурный этос.
Новая русская бюрократия
Кто эти люди? Что здесь происходит?
Владимир Вишневский
В середине 90-х выяснилось, что у новой власти возник большой спрос на бюрократические услуги. Во-первых, российское чиновничество обнаружило богатейший запас прочности и оказалось самой надежной опорой для нового режима. Во-вторых, революционная интеллигенция, как и сто лет назад, показала свою полную государственную бездарность. И, в-третьих, у новой власти выявились проблемы с демократическими процедурами, без которых ее легитимность была даже не нулевой, а отрицательной. И единственной реальной возможностью решить электоральные проблемы оказался административный ресурс. Поэтому в середине 90-х произошел настоящий "бюрократический ренессанс".
Правда нельзя сказать, что новая бюрократия полностью тождественна советской номенклатуре. Она отличается от нее и по персональному составу, и по характеру. Новая номенклатура менее организованна и дисциплинированна, но она гибче и легче адаптируется к переменам. Это все же новое социальное явление, хотя весьма древнего происхождения.
М.Ю.Соколов еще в 1995 году обратил внимание на то, что новая русская бюрократия похожа не только на совноменклатуру, но на весь российский "класс начальников" в целом. Учредительный съезд номенклатурной партии "Наш дом - Россия", состоявшийся летом 1995-го, в тогдашней прессе принято было сравнивать с форумами советских времен - съездами КПСС, пленумами и партхозактивами. Соколов же провел иную аналогию - с собранием Английского клуба, описанным в "Войне и мире". И сделал вывод, что сегодняшняя бюрократия есть очередное воплощение служилого сословия, еще со старомосковских времен игравшего в жизни страны ведущую роль. Соответственно ей свойственны все непременные черты этого сословия - клановость, "подковерность", коррумпированность, иерархичность.
В то же время новая русская бюрократия имеет ряд специфических черт, порожденных особенностями времени. Во-первых, она фактически не составляет единого целого; региональные административные элиты замкнуты на себя. Советские карьерные механизмы - как горизонтальные, так и вертикальные, - разрушены революцией, а новые не созданы. Во-вторых, сегодняшняя бюрократия в большей степени, чем это было всегда, открыта для притока людей со стороны - из публичной политики и бизнеса. Сейчас эта черта уже не так очевидна, как в начале 90-х, но она есть. В-третьих, десятилетия идеократии выработали аллергию на любую идеологию не только в обществе, но и в номенклатуре. Там она, пожалуй, даже сильнее, чем в среднем по стране. Это означает, что наша бюрократия стремится обойтись не только вовсе без идеологии, но и без какой-либо корпоративной этики. Самая же специфическая черта новой русской бюрократии - необходимость играть на публичном поле. Такого в нашей истории еще не было.
Таким образом, социально-политическая роль бюрократии в революционной и постреволюционной России глубоко противоречива. Она одновременно и модернизатор ("единственный европеец", как и во времена Пушкина), и реставратор. Она монолитна, как полагается "иерархии функционеров", и разнородна. Она стремится к общей упорядоченности - и к удовлетворению своих эгоистических интересов.
В годы "директории" бюрократия постепенно укрепляла свое положение, существуя в причудливом симбиозе с двумя новыми элитными группами, порожденными революцией, - демократурой и олигархией. Вершины этого треугольника находились между собой в постоянном конфликте, но при этом вынуждены были помогать друг другу, чтобы не допустить реставрации. Скреплялось это единство противоположностей непререкаемым лидером - президентом Б.Н.Ельциным.
Просто царь
Жихарь привычно провозгласил: - Эх, всех убью, один останусь!
Михаил Успенский
Роль Бориса Ельцина в новой русской революции невозможно переоценить. Он был и нашим Мирабо - бунтарем изнутри системы, возглавившим "третье сословие"; и русским Дантоном, низложившим старый режим; и современным Робеспьером, осуществлявшим основные революционные преобразования; и, наконец, Баррасом, создавшим временный режим, тем самым не допустив реставрации и подготовив выход из революции.
Титаническая - не только в физическом смысле - фигура Ельцина на протяжении двенадцати лет высилась над нашим политическим ландшафтом. Отношение к "президенту всех россиян" было необходимым и достаточным условием для определения политической позиции. Борис Николаевич был осью российской политической жизни - и на пике фантастической популярности, и в эпицентре массовой ненависти; даже когда казался безвозвратно погрязшим в пучине сенильного слабоумия или отлеживался в ЦКБ. Притом что он никогда не был интеллектуалом, дипломатом, стратегом и т.д. Но именно он сумел выстроить удивительно "сейсмостойкую" систему власти, позволившую стране пережить революцию с минимальными издержками.
Ельцин - сознательно или неосознанно - нашел для себя оптимальную роль, легитимизировавшую его право на власть: роль русского царя; всеобщего отца, который может карать и миловать, дурить и властвовать. Тем самым он поднялся над основными группами влияния и взял на себя функцию арбитра между ними. У него не было возможности по-настоящему подмять под себя эти группы, но он добился того, что все они признали за ним право удерживать баланс.
Однако соотношение элитных групп не было постоянным: демократуру и олигархат раздирали внутренние противоречия, они все ожесточеннее боролись между собой. Нельзя сказать, что бюрократия оставалась при этом монолитной: достаточно вспомнить возникновение в 1998-1999 годах "номенклатурной оппозиции" во главе с Ю.М.Лужковым и Е.М.Примаковым. Но внутрибюрократические раздоры были не столь напряженными, так как инстинкт самосохранения в номенклатуре развит гораздо больше. Кроме того, Ельцин сам происходил из номенклатуры и потому инстинктивно тяготел к ней (хотя, зная чиновничество изнутри, все время бдительно следил, чтобы оно не слишком консолидировалось).
Однако к 1999 году силы Ельцина - физические и политические - были на исходе. Система быстро пошла вразнос, и спасти ее, казалось, могло только чудо. Впрочем, чудо ли? Внутриэлитные раздоры 1997-1999 годов и экономический кризис 1998-го не только нарушили равновесие между тремя основными группами интересов, но и ослабили каждую из них изнутри. При этом общество давно исчерпало свой революционный потенциал, а потому никто не мог и не хотел всерьез рушить систему. Некому было и совершать военный переворот - из советских вооруженных сил Бонапарт появиться не мог. Какой же Бонапарт без военных подвигов? И Ельцин одержал свою последнюю победу: он "назначил Бонапартом" В.В.Путина. То есть сделал ставку на бюрократию, как самую устойчивую и способную к консолидации часть общества.
Одни в поле
Сказал он: "Мне вас жалко,
Вы сгинете вконец,
Но у меня есть палка,
И я вам всем отец!"
А.К. Толстой
"Брюмер" 1999-2000 годов привел к краху симбиотической структуры; началось политическое падение олигархии и демократуры на фоне бюрократической консолидации. За четыре года после революции бюрократия фактически стала единственным полноценным политическим субъектом. Бюрократия стремится быть самодостаточной не только из корыстных побуждений - многие бюрократы, особенно высоко сидящие, искренне уверены, что только они знают, как и что надо делать для блага страны. Она не пользуется популярностью, но общество по привычке признает право начальников управлять страной. Во всяком случае в большей степени, чем право богатых или образованных. Куда же ведет страну этот единственный субъект?
Бюрократия, что естественно, стремится к максимальной централизации власти, чем сама себя ослабляет. Дело в том, что установить настоящую автократию она не может по трем причинам. Во-первых, не доверяет собственному лидеру. Не только конкретному президенту Путину, но любому сильному вождю: ведь для укрепления единовластия тому потребуется подтягивать саму бюрократию, а она в послесоветские годы слишком привыкла к бесконтрольности и сибаритству. Во-вторых, новая русская бюрократия несмотря на все "вертикальные" усилия не достигла внутреннего единства. Следовательно, и "коллективное руководство", осуществляющее диктатуру, тоже не получится. Самое же главное, для полноценной диктатуры нужны мощная энергетика власти и эффективные инструменты. У нас же нет ни того, ни другого.
В то же время без полноценной диктатуры осуществить чаемую централизацию бюрократия тоже не может - во всяком случае надолго. Сегодня у нее ограниченный ресурс контроля над обществом; "вертикаль" действует до тех пор, пока общество с ней мирится. На сегодня это так - как свидетельствуют социологи, "существующая властная система пользуется значительной массовой поддержкой (доверием, одобрением)". Но доверяют скорее не институтам, а личности, что вряд ли можно считать надежным основанием для государственной системы. К тому же существующая система неповоротлива при радикальных изменениях ситуации, что стало очевидным во время и после Бесланского кризиса. У нее нет ни мощного командного центра, способного реагировать на изменения если и не правильно, то быстро, ни альтернативных центров влияния, которые предлагали бы различные варианты решения.
Не забудем также и про сложные отношения бюрократии с первым лицом государства. Владимир Путин пришел к власти, опираясь на очень скромную поддержку в элитах. За ним была часть федеральной бюрократии (по большей части из силовых ведомств), несколько олигархов и ничтожно малое число представителей демократуры - жалкое подобие ельцинской коалиции. Их преимущество было в консолидации (фактором сплочения стала общая угроза), а все прочие с энтузиазмом предавались "войне всех против всех".
Став президентом, Путин занялся "зачисткой" политического пространства, устраняя из него элиту ельцинского времени. Но своей собственной у него не было, и он сделал ставку на "мнение народное". Политическое доминирование президента обеспечивается тем, что он - единственный политик и институт власти, которому люди доверяют. Это заставляет с ним считаться всех, в том числе и бюрократию.
В то же время бюрократия Путину необходима: его "рейтингократия", как выражается публицист Алексей Чадаев, требует построения "вертикали власти" в масштабах всей страны, для которой нужен строительный материал - бюрократия. Президент и аппарат в этой ситуации - "заклятые друзья", и это создает напряжение в системе.
В моем начале мой конец...
Когда увидишь человека,
Который наг...
(вариант - На коем фрак).
Козьма Прутков
Не будем несправедливы к "партии начальства" - она далеко не так глупа и корыстна, как любят представлять ее интеллигенты. Управленческая квалификация и практический опыт у многих бюрократов гораздо выше, чем у их критиков; их субъективные мотивы нередко вполне благородны; даже историческая роль бывает прогрессивной.
Но это менее важно, чем общая ситуация "деполитизации политического пространства", то есть монополизации властных ресурсов, сворачивания публичной конкуренции, сведения властвования к технологии управления. Слишком много государства - всегда плохо, а уж государства, сведенного к бюрократической иерархии, тем более. В таком государстве нет чуткости к изменениям, преобладает технократизм, нет конкуренции идей, и все это прямой дорогой ведет к тяжелым кризисным ситуациям, из которых непонятно как выбираться.
Бюрократия сегодня как бы усилилась, и в этом прослеживается тенденция к ее ослаблению. У нее сегодня нет конкурентов. Она опирается на общественную усталость от революционного хаоса и вековую традицию бюрократического господства. Она стремится повсеместно утвердить свое доминирование - в политике, экономике, общественной жизни.
Но тем самым бюрократия набирает слишком много функций, чем создает все большую вероятность крупных ошибок. Притом что у нее нет способности силой утвердить собственную непогрешимость - сил-то нет. И это означает, что самая живучая, могучая и до сих пор никем непобедимая социальная группа революционного периода в действительности находится в крайне рискованной и неустойчивой ситуации.
Два "Рима" - демократура и олигархия - пали, третий (бюрократия) висит на волоске. Быть ли четвертому?
Партийная Россия
Никто не проиграл, пока никто не выиграл!
Джек Лондон
Многопартийность была одним из основных устремлений демократической общественности времен перестройки и гласности. Что такое реальная многопартийность, как она создается и зачем нужна - никто этого толком не знал. Достаточно было того, что многопартийность существовала в любой развитой демократии. К тому же она противопоставлялась однопартийной монополии на власть, закрепленной в конституционном положении о "руководящей и направляющей роли КПСС".
Тем не менее, потребность в устойчивой партийно-политической системе для модернизирующегося общества не мнимая: именно партии призваны быть основным инструментом политического влияния гражданского общества - имея в виду, что гражданское общество есть модель социального строя, а не один лишь "третий сектор". Других реальных инструментов человечество пока не создало - во всяком случае для демократии (как не создало пока и чего-либо более удачного, чем демократия).
Именно партии призваны быть медиатором между большинством и группами интересов; именно в партиях должен формироваться политический класс демократического общества; именно через партии должна формироваться политическая повестка дня. А как обстояло и обстоит дело с партиями в России на самом деле?
Краткий курс
В действительности все было не так, как на самом деле.
Присказка
Переход от разговоров о многопартийности к строительству новых партий произошел в результате первых относительно свободных выборов 1989-1990 годов. Во время кампаний по выборам народных депутатов СССР, РСФСР, региональных и местных советов стали возникать многочисленные самодеятельные организации, нацеленные на политическое участие: "объединения избирателей", "народные фронты", "политические клубы". Партийная политика постепенно стала интересовать не только неформалов и диссидентов, но и людей более респектабельных.
Первой протопартийной структурой, пользовавшейся общественным признанием, была Межрегиональная депутатская группа, возникшая на первом съезде Народных депутатов СССР (1989 г.). Затем была "Демократическая платформа в КПСС", заявившая претензию уже не только на "плюрализм мнений", но и на некий политический плюрализм.
Ну а годом рождения российской многопартийности стал 1990-й, когда одна за другой были основаны демократическая, социал-демократическая, республиканская, христианско-демократическая, конституционно-демократическая и другие партии. Все они создавались как оппозиционные по отношению к правящей КПСС, и номенклатура - в противовес "диким" демократам - предприняла шаги по формированию "управляемой" многопартийности. В том же 1990 году под патронажем КПСС был образован "Союз центристских организаций", из которых август 1991-го пережила только одна - Либерально-демократическая партия Советского Союза (с 1992 - России) во главе с Владимиром Жириновским.
В начале 90-х годов в России уже были десятки партий, "разобравших" все известные в российской и западной политической истории "бренды" - от социалистического до консервативного. Но ни одна из них не играла сколь-нибудь заметной роли в реальном политическом процессе. Все ведущие политики России, начиная с "президента всех россиян" Бориса Ельцина, оставались подчеркнуто беспартийными, и большинство граждан такое положение вещей вполне устраивало. Относительная партийность политиков существовала только до тех, пока была необходимость организовываться для противостояния КПСС.
Оппозиция в 1991 году была объединена в рамках движения "Демократическая Россия" - действительно широкого, но весьма аморфного объединения, державшегося только наличием общего врага. Когда же КПСС была распущена, "Демроссия" постепенно сошла на нет. Однако события 1991-1993 годов привели новую политическую элиту к выводу о необходимости партийного структурирования. Падение популярности президента и правительства реформаторов, острая политическая борьба внутри съезда народных депутатов России, конфронтация президента и Верховного Совета - все это показывало, что публичная политика нуждается в структурировании.
Что выросло, то выросло
Заказчик: Вы возились полгода! Господь весь мир сотворил за шесть дней!
Портной: Таки посмотрите на этот мир - и посмотрите на эти брюки!
Одесский анекдот
В 1993 году ельцинскими стратегами была предпринята попытка реализовать многопартийный проект. Главным инструментом его реализации стала смешанная избирательная система, которая делала партии обязательным субъектом политического процесса. Выборы по партийным спискам действительно активизировали становление партийной системы в России. Но она оказалась совсем не такой, как планировали Г.Э. Бурбулис (в то время главный политический стратег президента и правительства) и его сотрудники.
Во-первых, блок реформаторов и бюрократов "Выбор России", возглавлявшийся Егором Гайдаром, не получил даже относительного большинства. Во-вторых, неожиданный успех сопутствовал маргинальной Либерально-демократической партии России, идеология и риторика которой не имели ничего общего ни с либерализмом, ни с демократией, но носили ярко выраженный национал-популистский характер. В-третьих, закрытая в 1991 году компартия возродилась и заняла солидное место в новом парламенте. В-четвертых, среди российских партий появилось объединение, одновременно демократическое и оппозиционное - блок Григория Явлинского (позднее принявший официальное название "Яблоко").
Иными словами, первая партийная система России оказалась недостаточно сконструированной, но сложившейся естественным путем.
Уже в 1993-м проявились три основополагающие черты современных российских партий. Во-первых, их "нетрадиционная ориентация": ни одна из российских партий, имеющих какое-либо влияние на политический процесс, не вписывается в традиционный для демократической системы идеологический спектр. Партии, внятно заявляющие о своей идеологической принадлежности, неизменно терпят поражение на выборах. У тех же, за кого голосует свыше пяти процентов избирателей, идейно-политические позиции крайне эклектичны. Во-вторых, типичная российская партия имеет ярко выраженный лидерский характер. В отсутствие определенной социальной базы (которой у российских партий быть не могло ввиду неструктурированности общества) и внятной идеологии, фигуры лидеров оставались единственными ясными "идентификаторами" партийных объединений. В-третьих, партийная структура не совпадает с реальным спектром политических мнений в обществе. В силу все той же слабой структурированности общественное мнение меняется слишком быстро, чтобы неустойчивая и во многом случайная партийная система могла адекватно реагировать на его изменения.
Партии в России получились слабыми и неустойчивыми. Почувствовав это, бюрократическая элита в 1994 году отказывается от попыток создать собственную партию большинства. Это в первую очередь сказывается на тогдашней проправительственной партии "Выбор России": размежевание бюрократии и демократии приводит к крушению блока Гайдара.
Убежденные демократы-ельцинисты создают на обломках блока партию "Демократический выбор России", после выборов 1995 года оказавшуюся за бортом парламента. Полная беспартийность власти приводит к тому, что вся партийная система становится в оппозицию. Поскольку же партии к тому времени успевают закрепить за собой не слишком обширную, но заметную "территорию" в российской политике, концепция меняется. В 1995-м предпринимается первая попытка формирования "партии власти" - движения "Наш дом - Россия".
Тем не менее, партийная система 1996-1999 годов оказалась еще более оппозиционной, чем предшествующая. Даже НДР, чтобы оправдать статус политической партии, занимает если не радикально-оппозиционные, то во всяком случае умеренно-критические позиции. Поскольку же президентская власть в это время слабеет, то оппозиция, а именно партии, усиливается, к концу 1998 года достигая пика своего влияния.
Противоборство олигархических группировок также способствовало оживлению нового партийного строительства. Начинается формирование партии, претендующей на статус "партии будущей власти" ("Отечество" Ю.М.Лужкова, затем преобразованное в блок "Отечество - Вся Россия"). В период правительства Примакова казалось, что все предрешено...
Вчера и сегодня
Некоторое удовлетворение позиционных амбиций можно получить, умело манипулируя иллюзиями.
Эрнест Геллнер
Контуры партийной системы, наметившиеся в начале 1999 года, однако, оказались ложными. Произошедший внутри властной элиты раскол не только породил партию "номенклатурной оппозиции", но и активизировал других участников политического процесса.
Прежде всего оживились многочисленные - и до сих пор разрозненные - партии правого толка. Их лихорадочная деятельность привела к образованию блока "Союз правых сил".
Не собиралась сдаваться и "кремлевская" часть элиты. Выход на арену Владимира Путина и взлет его популярности, связанный с началом второй чеченской войны, позволил осуществить уникальный проект - создание "виртуальной партии", которая чисто технологическими методами добилась значительного электорального успеха (этот урок был хорошо усвоен номенклатурой и через четыре года дал ошеломляющий результат).
Выборы 1999 года ознаменовали слом партийной системы, отстраивавшейся прежде всего от отношения к президенту Борису Ельцину. Однако новая партийная система создана не была.
В 2000-2001 годах во всех частях политического спектра происходили большие перемены, от которых можно было ожидать становления более осмысленной системы. Но этого не произошло. Большая осмысленность появилась только в центре, где произошла реконсолидация бюрократической элиты, увенчавшаяся созданием партии "Единая Россия". На левом же, а особенно на правом флангах "разброд и шатание" сохранились - и даже усугубились, поскольку президент и его партия полностью забрали себе политическую инициативу. Впрочем, о президентской партии можно говорить лишь с большими оговорками - что к "Единству", что к "Единой России" вполне применимо хлесткое определение, данное Михаилом Леонтьевым: "Мешок с голосами".
В 2003 году страна вошла в новую избирательную кампанию, что активизировало партийную деятельность, и результаты этой деятельности для общества оказались шокирующими. Чтобы лучше понять, почему итоги оказались именно такими, надо обратить внимание на три ключевых парадокса российской партийной системы.
Парадокс первый - социальный. Принято считать, что постсоветское общество представляет собой довольно аморфное образование, в котором слабо выражено деление на страты, а значит нельзя говорить о внятных социальных интересах. И что мы составляем скорее не общество, а население. Однако российское общество уже гораздо структурированнее, чем было в начале новой русской революции. А политический класс серьезно, если не безнадежно, отстал от общества. Авангард оказался арьергардом, и потому разрыв партийной системы с обществом, которое она обязана представлять, усугубился. Отсюда неудовлетворенность формирующихся (а во многом уже сформировавшихся) социальных групп качеством партийной системы и растущая потребность в трансформации этой системы.
Разрыв между спросом и предложением на политическом рынке порождает парадокс второй - идеологический. Мировая тенденция последних десятилетий состоит в обостряющемся кризисе традиционных идеологий. Это значит, что внешний контекст для складывания партийно-политических систем скорее неблагоприятен. Трудно строить либеральные, консервативные, социал-демократические партии в ситуации, когда утрачивается определенность в понимании того, что, собственно, означают понятия либерализм, консерватизм, социал-демократия. В этом одна из основных причин неуспеха традиционных политических "брендов" в российской политике. Казалось бы, что при таком положении дел надо либо вообще отказаться от принципа партийности в политическом процессе, либо обратиться к неидеологической модели партийного строительства. Но отсутствие идеологического стержня в модернизирующейся стране делает любую партию неустойчивым и невнятным образованием.
Таким образом, партии нуждаются в идеологических основах, но обновленных. В обновлении прежде всего нуждается идеология правого фланга, что приводит нас к парадоксу третьему - правопартийному. Правые (хотя понимание этого термина у нас не вполне совпадает с западным) политики в России сыграли ведущую роль в сломе советской системы и переходе страны к демократической модели развития. Правый фланг был и остается самой динамичной частью политического спектра. Экономическая и политическая модернизация страны - по определению правое дело.
Вместе с тем правый фланг - слабое звено российской партийной системы. За правые партии голосует исчезающе малое число избирателей. Правые лидеры политически беспомощны и не могут выпутаться из паутины личных конфликтов, амбиций, предубеждений. Правые партии неспособны сформулировать современную повестку дня, они отдали политическую инициативу бюрократии и не могут проложить самостоятельный курс между Сциллой соглашательства и Харибдой негативизма.
"Правый" парадокс имеет логичное объяснение: правые были главными действующими лицами революции, которая завершилась в 1999-2000 годах. Но завершение революции еще не означает успеха модернизации; должно произойти упорядочение революционного наследия, постреволюционная стабилизация, не отменяющая, а закрепляющая модель развития, утвержденную революцией. Это процесс, требующий осмысленной политической стратегии, которая, прежде всего, должна быть правой. Солидаризм бюрократического центра и эгалитаризм левых в отсутствие модернизма правых чреваты стагнацией, а замещение либеральных правых правыми радикалами ведет к реставрации.
Эти три парадокса и определили сокрушительный для партий исход парламентских и президентских выборов в декабре 2003 и в марте 2004 года. Их несомненным победителем оказалась только администрация президента, в декабре успешно реализовавшая сразу три электоральных проекта. Первый - "мажоритарный": "Единая Россия" под знаменем Путина получила конституционное большинство. Второй - "канализационный": В.В.Жириновский блестяще отыграл свою роль и собрал голоса маргиналов, не дав им утечь к реальным неуправляемым экстремистам. Третий - "разрушительный": блок "Родина" сумел расколоть казавшийся нерушимым монолитом электорат КПРФ. В марте же администрация президента обеспечила практически безальтернативное переизбрание В.В.Путина.
После выборов развал партийной системы продолжился: раскололись "Родина" и КПРФ, продолжилась деградация СПС и "Яблока", ни один новый партийный проект не получил сколь-нибудь заметной общественной поддержки. При этом "Единая Россия", формально господствующая в парламенте, как партия не состоялась - и вряд ли состоится: номенклатуре она нужна не в качестве самостоятельной силы, а как удобный инструмент легитимации аппаратных решений.
Сегодня и завтра
Наше главное достижение в том, что люди, которым есть что терять (далеко не в одном лишь материальном смысле и даже главным образом во внематериальном), впервые с 1917 года вновь составляют большинство населения России.
Александр Горянин
Таким образом, единственным реальным субъектом политической жизни осталась номенклатура, не скованная никакими идеологическими или партийными путами. Более того, мы наблюдаем консолидацию в руках номенклатуры всех ресурсов, существенных для политики, - административных, информационных, финансовых. Как далеко может зайти этот процесс? Думаю, мы можем заведомо исключить крайние варианты - полномасштабное восстановление автократии (не хватит ресурса) и реальное становление в ближайшие годы демократии. Скорее, как говорил лорд Бивербрук, "все будет нормально, все устроится более-менее плохо".
Не приходится рассчитывать (или опасаться), что в ближайшее время в процесс активно вмешаются массы, - их социальная энергия израсходована во время новой русской революции, а "зарядка аккумуляторов" после таких потрясений требует десятилетий. Варианты нашего политического развития зависят от действий элиты, но какая именно элита в состоянии что-либо сделать?
Банкротство партийно-политической системы выражает политическое банкротство двух главных движущих сил революции - олигархов и демократуры. Первые окончательно выведены из строя делом Ходорковского, вторая парализована двумя проваленными избирательными кампаниями. Это само по себе было бы позитивным фактором - если бы на политической сцене их кто-то заменил, лишив номенклатуру монополии.
Претенденты на эти роли, кстати, уже есть. Ведь социальное развитие в годы революции действительно пошло вскачь, опережая представления элиты о состоянии общества. И незаметно выросли новые силы, не подчиненные ни олигархам, ни демократуре, ни номенклатуре.
В 90-е годы бизнесом в России занимались далеко не только олигархи. Сформировалась многочисленная группа людей, обладающих экономической самостоятельностью и ориентированных не на распродажу сырья, а на развитие собственного производства - национальная буржуазия. Пока теоретики спорили о том, что есть средний класс вообще и в России в частности, таковой на самом деле возник: мелкие лавочники, "менеджеры среднего звена", городские профессионалы, сельские частники - их уже миллионы и по своей ментальности они мало чем отличаются от среднезападного среднего класса.
Параллельно происходил и процесс формирования в стране институтов, нацеленных на отстаивание интересов граждан в самых разных сферах. "Третий сектор" в России незаметно стал существенным фактором развития, недаром бюрократия попыталась взять его под контроль (пресловутый "Гражданский форум"), и не случайно эта попытка провалилась. Разумеется, становление гражданских институтов происходило под сильным воздействием и при участии интеллигенции и олигархии, но, к счастью, ни та ни другая не считали развитие "третьего сектора" слишком важным делом, а потому влияли меньше, чем могли бы.
Однако насколько новые силы готовы к выходу на авансцену?
Национальная буржуазия не слишком устойчива в своем экономическом положении, а потому зависима от государства, отождествляемого с бюрократией. Она чурается публичной политики, как дела иррационального, непонятного, неэффективного. Ее политическая культура находится на исключительно низком уровне. Еще меньше готов заявить о своих социальных интересах новый средний класс.
"Третий сектор" экономически зависим от крупного капитала и западных грантов. Гражданские сети созданы по ситуативным причинам и не очень успешно взаимодействуют между собой. А самое главное - гражданские активисты находятся вне политического поля как физически, так и ментально. В большинстве своем они вообще не считают партийную деятельность гражданской. Для "третьего сектора" партии - по определению часть государственного истеблишмента, к каковому они себя не относят ни при каких условиях.
Эти препятствия кажутся непреодолимыми, но само развитие ситуации ставит и бизнес, и общество в положение, когда избежать политических действий невозможно. Речь идет о неизбежных в "вертикальной" системе ошибках власти, о ее внутренних противоречиях, об интенсивных идейных поисках, предпринимаемых самыми чуткими к социальной реальности представителями бизнеса и политического класса.
Катализатором политической перегруппировки на сегодня могут быть только внутриноменклатурные противоречия (в частности, внутри "Единой России" - слишком большой и разношерстной, чтобы всегда оставаться послушной машиной для голосования), которые могут обнажиться в ближайшее время, а могут и оставаться под спудом еще довольно долго.
Но рано или поздно они прорвутся, и это потребует радикальной политической перегруппировки. А по-настоящему осуществить такую перегруппировку сумеют только общественные силы. Пока у них мало что получалось: ни "проблему-2000", ни "проблему-2003" они решить не смогли. Посмотрим, что будет дальше.
Юрий Гиренко. Русский журнал
(: 0)
Дата публикации: 27.04.2005 18:39:01
[Другие статьи раздела "Русский вклад"] [Свежий номер] [Архив] [Форум]
|
