Нежанровый роман (Людям всей планеты посвящается)
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ УГАСШЕЕ СИЯНИЕ, ИЛИ РОМАШКА ПОЛЕВАЯ И ПРОЧИЕ ЖЕРТВЫ ЧУМЫ
Глава вторая

Через два дня, поутру, после отгремевшей весёлой свадьбы, вся взматеревшая куликовская "детвора" во главе со Светланой Семёновной и маленьким Матюшей собрала в котомки кой-какой провизии с безобидной заморской выпивкой и двинулась в поход по близлежащим кущам. Это была всё та же шумная, дружная и весёлая компания, как и двенадцать лет назад, когда дети лишь мечтали о счастливой жизни, а милая учительница, мечтая об их счастье, плакала и молилась за них Богу, и просила, чтобы тот дал им всего в достатке: и счастья, и здоровья, и любви, и радости. Теперь они были почти все счастливы (кроме Стеши, к сожалению) и исполнены самой светлой, самой крепкой любви - и ставшие взрослыми ученики, и их любимая учительница. Был счастлив и Матюша, которого вознесли к счастью Кулики, Дедов лес, прекрасное моховое болото, Тора и достойные родители на крыльях своей сказочной, пламенной любви. Все были здоровы; хватало и радости, о печали не думали.
И вот эта счастливая компания вышла за околицу, углубилась в Дедов лес, где возвышались могучие деревья, полыхали цветы и благоухала тучная зелень, и Светлана Семёновна, сияя от радости и сгорая от любви, весело прокричала:
- Милые мои! Осанну Торе!
И вся компания с маленьким Матюшей запела - с душой, весело и восторженно:
"Тора, Тора, мы с тобою мир чудесный сотворим
И однажды над землёю наше знамя водрузим!

Знамя счастья и свободы всех, живущих на земле,
И в лазурном поднебесье, и в иной другой стране!.."

А когда песня отзвучала, наполнив необыкновенным восторгом эти райские кущи, этот благословенный древний лес, этот сказочный простор, Лёнька чмокнул Олю в щёчку, моргнул ей глазом, в следующий миг подскочил к Светлане Семёновне и, нежно обняв её за плечи, проговорил:
- Милая моя Светлана Семёновна: знаете, что я вам скажу?
Та улыбнулась своей светлой материнской улыбкой, засияла необыкновенными глазами и спросила:
- Ну и что ты хочешь мне сказать, Лёня? Надеюсь, что-то интересное и приятное.
- Знаете, милая моя учительница: я вас так люблю, так люблю, что просто болит моё сердце! Вот не даст соврать моя милая супруга.
- Это уж точно, - нарочито сокрушённо проговорила за их спинами Оля. - Уж прямо по ночам бредит.
А Светлана Семёновна покраснела, засмеялась и весело проговорила:
- Лёня, ты прямо неисправимый. Как говорится, каким ты был, таким ты и остался: орёл степной, казак лихой. Я бы вот на месте Оли всыпала тебе хорошенько за такие крамольные разговоры, да чтобы не бередил ими сердца несчастных старух.
- Да уж сколько раз уже лупила как сидорову козу, - весело сказала Оля, в то время как вся компания с Лёнькой засмеялась. - Только не помогает взбучка. Наоборот, пуще прежнего орёт: "Ах, как сильно я люблю свою любимую, ненаглядную учительницу! Так люблю, что сердце на части разрывается и душа из груди просится! Ох-ох-ох! Ах-ах-ах!"
Все вновь засмеялись; Лёнька уже обнимал и целовал свою любимую супругу. А Светлана Семёновна прижала к себе Матюшу, нежно его поцеловала и от всей души сказала:
- Ах, милые мои, а как я вас всех люблю! Только сердце моё об этом знает.
Тут же к ней подлетела вся толпа, и, едва ли не сбивая один другого с ног, "дети" принялись целовать свою учительницу в губы, глаза, щёки, голову, восклицая при этом:
- Мы тоже знаем, как нас любите! Милая Светлана Семёновна, вы нас любите всей душой, всем сердцем! Любите так, как любит чудесный златокрылый ангел!..
Спустя минуту они продолжили своё путешествие по необыкновенным райским кущам; пели песни, говорили о любви, читали стихи, созерцали чудесную природу и полной грудью вдыхали душистый, необыкновенно чистый воздух, к которому без конца примешивался тот или иной божественный, весенний аромат. А спустя ещё несколько минут вышли к обвалившимся партизанским землянкам, меж которых по густому черничнику паслись коровы. В кронах берёз заливались дрозды, а на пеньке, на котором, возможно, когда-то, очень давно любил присесть партизан или даже командир партизанского отряда, сидел Андрейка и, не замечая приближающихся к нему путников, думал какую-то думу, уставившись в землю и водя по ней лозовой веточкой. Жучки давно уже с ним не было, а после неё он так и не завёл себе другую собаку.
- Здорово, Андрейка! - весело крикнул Левон, держа за руку Олю. - Тот прервал свои мысли, поднял голову и улыбнулся. - Всё думаешь? Да чтоб они подохли все эти фашисты!
- А... - махнул тот рукой, - уже, наверное, подохли. Что ж они, бессмертные? - И поздоровался наконец в ответ: - Здорово, путнички! Рад видеть, и чтоб мне видеть вас ещё много-много лет! - Он перекрестился, поклонился односельчанам и продолжил: - Только думал я не о них сейчас, не о фашистах, не об этих тварях проклятых, а обо всех вас родимых. И в первую очередь - об этом мальце, что среди вас как мурашка бегает. Вот ведь какие вы все счастливые, сильные и прекрасные. Вижу, как полыхает в вас счастье. Поэтому от всей души и рад за вас. И вот думаю: кто ж это вас сделал такими счастливыми, кто зажёг в вас такое счастье? Светлана Семёновна? Нет, думаю, хотя и женщина она весьма необыкновенная, душевная, сердечная и прекрасная. Тогда, кто же?.. Школа? Куликовские жители? Старики? Колхоз? Райком партии? А может, правительство?.. Нет, нет и нет! А я вот знаю, кто вас сделал такими счастливыми, знаю!
- И кто же? - весело спросили все хором. - Говори, Андрейка, говори!
- Родная земля, - сказал он нежно, - Дедов лес, болото; любовь к этой земле и преданность!
И былые дети вместе со Светланой Семёновной и Матюшей закричали с необычайным восторгом:
- А ещё - могучая, прекрасная и благословенная Тора! Тора нас сделала счастливыми, Андрейка, - Тора! Самая прекрасная, самая чудесная на свете!
После чего Левон откупорил бутылку "рислинга", провозгласил тост: "За мир, за счастье, за любовь; за Тору, за павших в боях с фашистами, за великое объединение народов!", отглотнул сам и пустил её по кругу. А когда в ней ничего не осталось, вся компания попрощалась с Андрейкой и продолжила своё путешествие, наполнив лес весельем и чудесной песней. Вскоре они вышли на канаву и взошли на старый мост, в котором уже не хватало многих брёвен и досок, и, таким образом, зияли внушительные щели, сквозь которые сверкала вода и сочилась нежная прохлада. Они стояли молча на мосту и созерцали милую, цветущую природу. То тут, то там сияли плёсы, шумел камыш, пестрели весело цветы; бродили аисты, и цапля за вербой сидела на суку, и пристально глядела в воду; журавлик где-то крикнул вдалеке - душа запела, заболело сердце, слеза скатилась по щеке.
- Боже, - наконец прошептала Светлана Семёновна, - какая чудесная сказка! И я это созерцаю!
- Мы это созерцаем, милая Светлана Семёновна, - нежно поправила Лена, обняв свою прекрасную учительницу, - мы; это наша общая чудесная сказка!
- Конечно же, моя славная девочка, - улыбнулась та, нежно поцеловав Лену в голову, - это наша общая чудесная сказка - самая чудесная на свете!
- Нет, - возразил Лёнька, - это не чудесная сказка, а божественная.
И тут Стеша закричала:
- Ох, смотрите, смотрите! Утята!
Все проследили за её взглядом и прямо завизжали:
- Утята! Утята! С мамой уткой!..
Утиная семья плыла спокойно по канаве, но как только услышала неистовый крик людей, ту же ушла под воду, и больше её никто уже не видел.
- Ну вот, напугали, - грустно проговорил Матюша, едва ли не плача. - Нет больсе утотек; удлали от нас утята.
- Ничего, - проговорила Светлана Семёновна, погладив ребёнка по голове, - мы их ещё много-много раз увидим. Утята подрастут - и будут радовать нас своим стремительным полётом с любимой мамой уточкой. Главное, что мы не обидели Тору, даже не помыслив причинить зло славному семейству, и Тора нас по-прежнему любит и ценит.
- А за это надо выпить, - бодро сказал Лёнька. - Да и перекусить подошло время.
- Что ж, - улыбнулась милая учительница, - кто за то, чтобы подкрепиться, прошу поднять руки!.. Так, - спустя мгновение проговорила она, - единогласно. Пойдёмте искать подходящий кустик, с сухой поляной, на виду у нашей прекрасной Торы.
Они расположились под дубом, на опушке, с которой открывался чудесный вид на канаву с плёсами и сенокосом; расстелили рушники, выложили на них всевозможные копчёности, зелень, варёные яйца, хлеб, соль, сладости; откупорили сразу три бутылки "рислинга", разлили по стаканам и приступили к трапезе. Как из "рога изобилия" сыпались различные тосты, в основном за любовь, за счастье, за дружбу, за Тору, за Светлану Семёновну. Дамы были необычайно прекрасны, прямо неотразимы; кавалеры - великолепны, исполненные благородства, возвышенных чувств и недюжинной молодецкой силы. Потом, конечно же, вместе с маленьким Матюшей все пели песни, и спели восторженную осанну Торе. А когда вволю наелись, захмелели и напелись, бросились собирать цветы - кто для любимого, кто для любимой, кто для Светланы Семёновны, а кто просто для души.
Собирала цветы и Стеша; смотрела, как по лугу и опушке бредут в основном пары, сияющие своей необыкновенной любовью, в душе пела:
"Расцвела под окошком белоснежная вишня.
Из-за тучки далёкой показалась луна.
Все подружки по парам в тишине разбрелися,
Только я в этот вечер засиделась одна..." - и не могла удержаться, чтобы не заплакать. Плакала тихо, отворачиваясь к сенокосу, боясь, что кто-нибудь заметит её слёзы. Тяжело было её душе, больно было сердцу. "Боже, - шептала она, - как же мне жить, как же мне жить на этом свете? Не могу, не могу, не могу!.. Господи! Забери меня к себе! Пусть поглотит меня канава!.." Она уже, не помня себя от горя, смотрела на сияющую невдалеке канаву и представляла себя поглощённой её водою; смотрела и не замечала, что Светлана Семёновна увидела-таки её слёзы и приближается к ней с цветами. Наконец милая учительница обняла свою прекрасную, плачущую, бывшую ученицу и, вытерев её слёзы, нежно прошептала:
- Не плачь, Стешенька. Не плачь, милая. Не сокрушайся понапрасну и порадуйся счастью Матвея. Выбрось его из головы. Освободи своё сердце. Придёт час - и ты станешь необыкновенно счастливой. И ты будешь сиять и пылать, как они с Леночкой, от счастья.
А Стеша в ответ всхлипнула и горестно проговорила, прижимая к груди букетик:
- Не могу, Светлана Семёновна, не могу выбросить его из головы, освободить своё несчастное сердце. Вот вы все весёлые, счастливые, поёте о взаимной любви, о свершившемся безоблачном счастье, а я несчастная, убитая горем девушка, и мне хочется петь другие, совсем другие песни. Я лучше умру и раз и навсегда покину эту землю со своей любовью. Да и не думаю, что когда-либо смогу стать без него - с другим - счастливой. Это уже будет иная, скорее всего страшная, дьявольская сказка.
- Боже, Стешенька, - горестно прошептала Светлана Семёновна, - не пугай меня, не тревожь моё сердце. Господи, я и так за всех вас сильно переживаю, что уже скоро от переживаний стану инвалидом. Ты ведь видишь, какие они оба счастливые! Скоро у них будут дети, а ты... Боже, Стешенька, - вдруг заплакала Светлана Семёновна, - что же ты со мною делаешь, что делаешь... Пожалей этих милых людей, пожалей моё сердце.
- Милая Светлана Семёновна, - простонала Стеша, - а кто же меня пожалеет? Кто пожалеет моё сердце?
- А разве мы все тебя не жалеем, Стешенька? - всхлипнула милая учительница. - Разве мы не желаем тебе счастья? Боже, Стешенька... милая моя, прекрасная девочка...
Но Стешенька ничего не ответила, прижимаясь к груди Светланы Семёновны; они обе горько плакали, и их тела терзал неугомонный трепет. Как неожиданно раздался голос Матвея:
- Светлана Семёновна! Стеша! Вы что это там обнимаетесь? Вы плачете?
В ответ Стеша ничего не ответила, продолжая рыдать, обратив свой взор к канаве; а Светлана Семёновна на силу улыбнулась и, придав веселья голосу, прокричала:
- Ох, Матвей, мы со Стешенькой сейчас так распереживались за всех нас, за Тору, так растрогались, что принялись, как глупышки, плакать. Это счастье, Матвей! Самое прекрасное, самое чудесное счастье на свете!
- Родные! - весело воскликнула вслед за своей любимой учительницей Лена. - Так идите же к нам обе - и вместе будем от счастья плакать!
И вся весёлая компания хором закричала:
- Светлана Семёновна! Стеша! Идите к нам! Вместе будем от счастья плакать!
И те пошли, залитые слезами, неся в руках цветы. А к ним навстречу бежала шумная толпа, крича:
- Ура! Да здравствует самое великое счастье на свете! Будь счастлива, наша прекрасная, благословенная Тора! Да здравствует великое объединение народов! - И возглавлял толпу Матюша.

Спустя час остались позади канава, сенокос с обширными плёсами, аистами, бекасами и журавлями, и дружная компания вышла к карьеру, на дне которого сияли обширные лужи с тёплой водой, устланные гравием и кишащие плавунцами да тритонами. Повсюду трепетал камыш, пели лягушки, а над головой сияло солнце, и было жарко, в том числе душе и сердцу.
- Ах, благодать, - проговорил, потянувшись, Лёнька.
- Райские озёра, - с улыбкой проговорила Оля; и чмокнула супруга в щёку.
А Светлана Семёновна весело спросила:
- Ну, кто за то, чтобы искупаться, прошу поднять руки.
Но руки никто не поднял, а вся компания в ответ закричала: "Ура!" - и, раздеваясь на ходу, опрометью помчалась да запрыгала на дно карьера: женщины - направо, мужчины - налево. Спустя минуту они, абсолютно нагие, уже весело плескались в воде, и прекрасные дамы были надёжно защищены от взора мужчин густым камышом, ветвями пышных ив и прочей непроглядной зеленью. Девушки, стройные и красивые, щебетали как канарейки и, как в далёком счастливом детстве, окатывали друг друга хлёсткими тёплыми брызгами. Матюша плавал между ними "по-собачьи" и заливался весёлым, громким смехом. Светлана Семёновна, такая же прекрасная, как и прежде, более сдержанно вела себя в воде, хотя тоже была необычайно весела, и нежно омывала своё упругое, грациозное тело. Мужчины прямо орали за кустами от удовольствия, что все лягушки разом замолчали, и то и дело весело кричали:
- Девчонки, айда к нам, у нас вода теплее! Если кто будет тонуть, зовите на помощь - вытянем! Смотрите, осторожней там; как раз в вашей луже живёт Водяной. Схватит какую-нибудь красавицу - да и утащит в своё царство!..
А те весело хихикали в воде, отговаривались шутками и сходили с ума от счастья. А вода была чудесная, тёплая, как парное молоко, прозрачная, прямо необычайно чистая; на дне были видны каждая песчинка, каждый камешек, каждая травинка, а меж сияющих тел пловцов весёлыми стайками сновали тритоны.
И вот Леночка вдруг раскинула руки в стороны и как закричит:
- Боже! Я такая счастливая!
И за кустами тут же мужчины во всю мочь своих лёгких отозвались:
- Леночка! И мы вместе с тобой безумно счастливы!
А подружки подскочили к Леночке, обняли её и прямо завизжали:
- А какие мы счастливые! Какие мы счастливые!.. - После чего всей щебечущей гурьбой подскочили к Светлане Семёновне с Матюшей, взялись за руки и завертелись вокруг них в хороводе, весело крича: - И Светлана Семёновна с Матюшей счастливые! И они, наши любимые, счастливые! Самые счастливые на свете!..
Матюша заливался весёлым смехом, а милая учительница прижимала к себе этого чудесного весёлого мальчика и действительно сияла самым прекрасным счастьем на свете. Потом, когда девушки немного успокоились, а хоровод распался и Матюша убежал к мужчинам, Оля, нежно глядя на Светлану Семёновну, ласково проговорила:
- Вот смотрю я на вас, милая наша учительница, и думаю: а будем ли мы все такие стройненькие и прекрасные, как вы, в вашем возрасте? Будем ли мы такими же необыкновенными феями, как вы, от которой прямо исходит какое-то необыкновенное, божественное сияние? Ведь вы, мне кажется, и в самом деле какая-то посланница с неба, поскольку очевидно, что ваша плоть ни чуточку не подвержена старению.
В ответ Светлана Семёновна смутилась, покраснела и, стыдливо прикрыв свои по-девичьи упругие груди руками, возразила:
- Оленька, милая, ну что же ты меня так смущаешь? Я ведь уже не девочка, а старая, старая баба. А вот вы прекрасные, все мои девочки, самые прекрасные на свете! Феи, милые, необыкновенные феи!
Но Катя отчаянно замахала руками и, весело крича: "Нет, нет, нет, мамочка!..", подскочила к матери и крепко обняла её, такую же крепкую и упругую, как она, стройную и необычайно красивую, и сказала:
- Ты действительно у нас самая прекрасная, самая чудесная, самая юная, милая, необыкновенная фея! И нет тебя среди нас прекрасней! И исходит от тебя божественное сияние! И ты истинная посланница с неба! И никогда тебя не одолеет старость! Ты наша богиня, мамочка! Единственная на свете!
Они стояли, крепко обнявшись в воде, мама с дочкой, и обе струились необыкновенным сиянием, исходили чудесным светом, словно две прекрасные богини слились и сияли в своём немеркнущем единстве. А вокруг них сияли феи. И не было в мире композиции прекрасней этой.
Пролетело мгновение, за ним другое. И вот Светлана Семёновна, крепко прижимая дочь к сердцу и созерцая своих милых учениц необычайно светлыми и восторженными глазами, промолвила:
- Милые мои девочки, необыкновенные, прекрасные дочки, это Тора во всём виновата, это она милая не спешит приблизить нас к старости. Это её благодарность за то, что мы её любим и бережём от напастей. Любите Тору, заботьтесь о ней всю жизнь, и тогда вы будете самыми прекрасными богинями, самыми необыкновенными феями, и юностью станет ваша старость!
Девушки, стоя по пояс в воде, слушали свою мать затаив дыхание и сияли, как самые прекрасные, самые нежные феи на свете. Сияла и Стеша, эта необыкновенная, милая девушка, с ясными голубыми глазами, высокой упругой грудью и необычайно стройным тонким станом; над головой у неё не было нимба, но струилось такое чудесное сияние, от созерцания которого, замерла бы душа и застонало сердце. Именно она, печально улыбнувшись, тихо проговорила:
- Ах, милая, незабвенная Тора!.. Но как жаль, что рядом с нами сейчас нет Лиды!
- Да, - вздохнула Светлана Семёновна, - очень жаль. Но думаю, ей сейчас очень хорошо на небе.
- Конечно, хорошо, - уверенно сказала Оля.
Вслед за чем девушки устремились к Светлане Семёновне и нежно, вместе с её дочерью, обняли и расцеловали свою учительницу. Та заплакала, только не горькими слезами, а счастливыми.
А в это время за кустами в своей луже плескались наши мужчины; кувыркались, делали всевозможные сальто, невообразимые курбеты, боролись, а между ними барахтался Матюша. И Левон вдруг весело крикнул, обратив внимание на внезапно наступившее молчание за кустами:
- Милые дамы! Вы там ещё живы?
- Живы! Живы! - весело отозвались те, принявшись вновь визжать и плескаться.
А Оля громко добавила:
- Не волнуйся, милый, не уволок меня к себе Водяной!
- Я б ему уволок! - весело крикнул Лёнька. - Пожил бы он тогда всласть в своём болотном царстве! - И, с улыбкой вместе со всеми послушав, как веселятся и плещутся на своей территории девушки со Светланой Семёновной, обратился к своим друзьям: - Ладно, пусть девчонки забавляются и веселят свою королеву, а мы здесь мужским коллективом подурачимся, когда ещё придётся?
И они дурачились, а между делом учили Матюшу плавать, который брал уроки без устали и не спешил на берег. Но вот сын весело крикнул:
- Папа! И моле такое тёплое? И там плавают тлитоны да узыки? И лягуски квакают? А камысы какие? Такие зе стлойные, аломатные и пусыстые?
Мужчины, конечно же, от души засмеялись, а ребёнок наивно воскликнул:
- А тего это вы все смеётесь, как лягусата? Смесынок объелись?
- Да не обижайся, сынок, на нас, - весело сказал Лёнька, потрепав по голове сына и подхватив его на руки. - Просто нам всем необычайно весело и радостно, что ты с нами. И что мама с тётями Светой, Леной, Таней, Катей и Стешей веселятся за кустами.
- Ладно, папа, - улыбнулся ребёнок, крепко обхватив отцовскую шею, - я не обизаюсь. Я узе больсой и всё понимаю. Только лассказы нам всем об океане, по котолому ты плаваес на своём колаблике. Увелен, будет интелесно.
- Да я ж тебе уже рассказывал. Забыл?
- Всё лавно лассказы. Пусть дяди послусают. Для них это будет интелесно.
- Ну что ж, - улыбнулся Лёнька, - давай поговорим об океане ещё раз, коль хочешь. Только пошли уж, выйдем на берег да поваляемся на песочке.
- Посли.
И они вышли: ребёнок на руках у отца и остальные мужчины. После чего улеглись на горячий гравий, расслабились, подставив лица жаркому солнцу, и Лёнька, обняв Матюшу, вместо того, чтобы начать рассказ, задумался.
- Ну давай, папа, - нетерпеливо толкнул его Матюша, - натинай.
- Да я вот думаю, - улыбнулся тот, - с чего начинать: с дна или поверхности.
- С тего хотес, папа, натинай, только не молти, лассказывай.
- Ну хорошо, слушайте... - Лёнька с какой-то необыкновенной лёгкостью вздохнул, нежно улыбнулся, словно перед глазами своими вдруг увидел Олю, и начал своё повествование: - Океан, братцы, - это бескрайний простор, наполненный солёной водою, местами невероятно холодной с толщенными льдинами и ледяными глыбами, иначе называемыми торосами, а местами тёплой, словно парное молочко - как в нашем карьере. И плывёшь по этому простору на своей большой лодочке, и конца и краю ему не видно. А вверху, над головой, покрикивают чайки, летают альбатросы, и светит ясное солнце; или ничего не покрикивает и не летает, а лишь поскрипывают снасти, сияют звёзды и поют волны. И ты по этим волнам несёшься, как в сказке, вспоминая свой дом, тёплые ручки сына и сладкий поцелуй любимой. А перед носом твоего судна прыгают дельфины, стремится за кормой вспененная дорожка, и вдоль борта порхают чудные летучие рыбы. Посмотришь в небо - и слепнешь от лазури; а глянешь вниз - там мрак кромешный. Но это на первый взгляд мрак. На самом деле там, в бездонности глубин, течёт и сияет необыкновенная, исполненная чудесных красок жизнь, создавшая огромный и волшебный мир, объединивший в одну семью счастливые многочисленные народы, в котором всё рождается, живёт и произрастает само по себе, на благо всего живого - и в том числе человечества. Никто ничего не регулирует там, где кому из обитателей морских глубин жить; нет в том чудном мире ни председателей колхозов, ни секретарей райкомов, ни президентов, ни диктаторов, ни прочих достойных да нерадивых руководителей. Законы природы там всё регулируют. Тора решает, чему расти, как расти, где расти и в каком количестве. А человек уже ей помогает. Например, регулируя вылов и добычу морепродуктов в той или иной акватории, дабы не оскудели от неразумного промысла их запасы. Главное, не вмешиваться с глупой головой в дела Торы, не гадить ей, как гадят наши доблестные коммунисты, прочие безмозглые хозяйственники и алчные дельцы мирового бизнеса, ощипывающие, уродующие и пожирающие природу. Эх, - вздохнул Лёнька, - только вот плачет, горько плачет в последнее время Тора: год от году скудеет мировой океан; портят, разоряют, засоряют его люди, и, таким образом, стремительно тает его славное свободное семейство. Сколько всякой гадости плещется на его просторах, от которой гибнет не только водный мир, но и то, что им питается и населяет берег! Жалеть надо океан, оберегать его просторы, лелеять его жителей. А иначе, - и Лёнька махнул рукой, - труба: подохнем все от всяких болезней. А вместе с нами погибнет и Тора. Ну, вот и всё, пожалуй. Как вам рассказик про океан?
- Печально, - сказал Матвей с тяжёлым вздохом. - Мог бы рассказать ребёнку чего-нибудь и повеселее.
- Да, - согласился Матюша, - немного пецально. Тють-тють не то мы хотели от тебя, папа, услысать. Хотя и на том спасибо: полезный лассказик. И моле отень класивое, хотя и не отень-то белегут его люди. И небо над ним лазулное, и звёздоцки ялкие. А водицка тёплая и ласковая, и там плавают киты, лыбки и дельфины. А естё есть колалы, звёздоцки и лусалки, котолые отень класивые и поют плекласные дусевные песни, - как наса милая, плекласная мама, а естё тётя Света, бабуска Тоня, бабуска Вела, тёти Таня, Лена, Катя и Стеса. И когда я выласту, тозе, как ты, стану моляком, и буду белеть моле, и ухазывать за ним, стобы оно было самым класивым на свете; стобы оно не селдилось на людей и стобы не плакала Тола. Только мне надо посколее выласти, папа, а то естё не успею заститить моле, и оно возьмёт да, не доздавсысь моей помости, погибнет.
- Не погибнет, - твёрдо сказал отец, нежно прижав сына к сердцу. - Кроме нас с тобой и наших славных куликовцев, есть ещё неимоверная тьма людей, которые безумно любят Тору, которые любят лес, болото и океан; всем сердцем переживают за природу и стремятся к великому объединению. Они не допустят гибели моря, как и бескрайнего зелёного леса, заливных лугов и болота, и не потерпят слёз Торы. Всё будет в порядке, сын. Не волнуйся. По-прежнему будет сиять и радовать глаз, сердце и душу наша чудесная, ни с чем несравнимая сказка. И в конце концов Тора приведёт нас всех к великому объединению!
- Тола! - нежно прошептал Матюша. - Наса милая, плекласная Тола! Ты самая тюдесная на свете! - И звонко чмокнул отца в щёку. - Я её люблю, как тебя, папотька, как маму, как тётю Лену, как тётю Свету! Вы - мои самые милые, самые плекласные! Тола и вы все - самые плекласные на свете! Папотька, лассказы нам тепель стисок пло моле, лусалку и телепаску, котолый, я увелен, понлавится всем бабускам, дедускам, дядям, тётям и детям.
В ответ отец усмехнулся, поцеловал сына, потрепал его по голове и проговорил, обратившись к другу:
- Матвей, ты стихоплётство ещё не бросил?
Тот засмеялся и ответил:
- Да как сказать. В общем, у меня сейчас другая поэзия, которая необычайно сильно трогает моё сердце.
- Понимаю, - улыбнулся Лёнька. - Ромашка твоя поэзия.
- Она самая.
- А я вот между делом немножко ещё сочиняю. Сам понимаешь: иной раз в море - на вахте, например, - бывает одиноко, ну и начинаю мечтать да со словами забавляться. Вот прочитаю вам сейчас один стишок, по просьбе Матюши, а вы оцените.
- Валяй! - сказали Матвей, Коля и Митя в один голос.
Вслед за чем Лёнька набрал полные лёгкие воздуха и принялся декламировать с выражением и чувством: "Черепашка в синем море в лодочку играла,
В полдень, лёжа на спине, по волнам скакала.
К ней русалочка всплыла из морской пучины,
В золотистой чешуе, с хвостиком красивым.
Глазки - чистый изумруд, губки - что кораллы,
Щёчки - мрамор голубой, грудки - как опалы.

И взмолилася она, ручки простирая,
Слёзки капали из глаз, по щекам стекали:
"Черепашка, покатай по морским просторам,
Свет хочу увидеть я над водой солёной.
Там, в пучине голубой, жизнь подобна сказке,
А чем красен мир людской? Говорят, он в маске!

В маске, что прикрыла ночь с сонмом мертвецов -
Матерей истлевших и былых отцов,
Братиков с сестричками, тлеющих в гробу,
Где раздолье вольное бесу одному.
Страшно, страшно мне, подружка, жить в глуби морской,
С этой больно жуткой мыслью исходя слезой.

Вот недавно слышу я: над водой - война.
Может, всё уж сгинуло, Смерть всё забрала?
Может, больше нет людей и их мир горит,
И тесно теперь везде от могильных плит?
Вон к тому же и дымок вдалеке клубится -
Неужели бог войны над землёю мчится?!"

Черепашка засмеялась этаким словам,
От души запрыгала по крутым волнам.
И кричит русалочке:
"Милая моя! Ты такая ж глупая, как и мать твоя!
И отец твой глупенький, сёстры и братва,
Ох, напрасно Тора, вижу, вас всех родила.

Разве ж может мир людской весь дотла сгореть?
Разве ж может всех людей изничтожить смерть?
Люди - племя славное, им ли умирать?
Лучше в счастье с Торой жить, чем в земле лежать.
Лучше травушку холить, деревце, цветок,
Чем червей собой кормить средь гнилых досок.

Войны сгинули давно, больше им не быть:
Люди разом поняли, что уж лучше жить,
Чем громить свои дома, резать, жечь, душить,
Без пощады убивать, Смерть собой кормить;
Лучше Жизнь с душой ласкать, как велела мать,
И с любимым устилать тёплую кровать,

Чтоб плодилась бесконечно на земле Любовь
И рождалось множество дочек и сынов.
Чтобы Тора нам сияла много светлых лет,
Как сияет во Вселенной звёзд ночных букет.
Чтобы сердце не рыдало с горя и тоски,
А душа дотла сгорала в счастье и любви".

Тут русалочка сказала: "Я всё поняла:
Надо мною гром гремел, только не война;
А дымок вон тот, вдали, стелет пароход,
На котором плавает по морям народ.
Люди там все мирные, с Смертью не дружны,
Все они и счастливы, и полны любви.

Звёздами любуются и морской волной
И желают счастья всем с Торой дорогой.
Хочется мне верить, что весь мир такой
Над водой солёною, над моей страной;
Люди все прекрасные, не хотят войны,
Все безумно счастливы и горят в любви".

"Верь, русалка милая, я везде была,
Красота кругом такая, что поёт душа!
Дети весело щебечут, вдоль дорог цветы,
Лес шумит: боры, дубравы - да поют сады.
На полях бушует пламя от хлебов златых,
А в низинах блещут русла речек голубых.

Горы синие стремятся с миром в небосвод,
И поёт в них мирно эхо от бурлящих вод.
Христиане к мусульманам ходят погостить:
Чаю с мёдом золотистым иль вина испить.
Выстрелов не слышно вовсе, пушки не гремят,
Бомбы не взрываются, хаты не горят".

И русалка милая молвила в ответ,
Красотой своей чудесной затмевая свет:
"Что ж, теперь-то я спокойна, сердце не болит,
И душа моя от счастья радостно звенит.
Я горю от радости за простых людей,
За трудяг родителей да за их детей.

За прекрасный светлый мир в счастье и любви
И за то, что Тору любят люди всей земли.
Что ж, родная черепашка, до поры прощай
И привет своим родным тёплый передай.
Ну а я помчусь в стихию водную свою
И поведаю о людях дому своему.

Расскажу, как мир прекрасен над моей страной
И как славно там живётся с Торой дорогой.
Как хлеба бушуют в поле и как лес шумит,
Что ушли куда-то войны, мир вокруг стоит.
Что искрятся всюду речки и от рыб вода пестрит,
А вдоль тучных сенокосов песня мирных кос летит".

И русалочка взмахнула хвостиком своим,
Грудкой по воде скользнула, станом золотым,
Черепашке улыбнулась и, качнув главой,
Под водою резво скрылась золотой стрелой.
Черепашка же вздохнула, помахала вслед
И тихонько прошептала: "Помутился свет.

Попадёшь сейчас, глупышка, в сети рыбаку,
И помочь тебе несчастной я уж не смогу.
Распрощаешься навеки со своей водой,
И придётся тебе жить с новою семьёй".
Но никто русалочку не поймал в пути,
И сияла весело чешуя в глуби".
Раздались громкие аплодисменты, а в следующий миг из-за пышных кустов прозвучал громкий и весёлый голос Светланы Семёновны:
- Наши милые кавалеры! Купание закончено! Одеваемся!
- Слушаемся, наши милые дамы! - громогласно ответили мужчины с маленьким Матюшей и, вскочив на ноги, принялись натягивать на себя одежду.
Потом они продолжили путь, весёлые и прекрасные. Матвей обнимал Лену, Митя - Катю, Коля - Таню, А Лёня с Олей - Стешеньку. Маленький Матюша, как и прежде, крепко держал Светлану Семёновну за руку и то и дело заботливо предостерегал её: "Остолозно, тётя Света, не оступитесь. Видите, какие кустики да коляги воклуг, сто зацепиться заплосто мозно..." А та нежно гладила его по голове и ласково отвечала: "Не беспокойся, мой маленький, не упаду, ведь ты же меня держишь - а ты такой сильный!.." "Сильный, - весело соглашался тот. - Отень сильный!.." А вокруг щебетали птицы, порхали мотыльки, вдали куковала кукушка, и было необычайно радостно душе и сладко сердцу.
Но вот вдали, сквозь пенье птиц, за густым березняком стала пробиваться чья-то речь. Вся компания стала прислушиваться, озадаченно поглядывая друг на друга, а спустя мгновение уже было очень хорошо и отчётливо слышно Андрейкино заклятье: "Смерть фашистским оккупантам! Смерть фашистским оккупантам! Смерть фашистским оккупантам!..", которое он произносил не то что с необычайным выражением, а с каким-то особым остервенением. Наконец все увидели и самого пастуха, вышедшего со всем своим стадом из зарослей и гнавшего его к дому. Страшно было смотреть на этого обезумевшего, искалеченного войной человека, который твёрдо чеканил шаг и в такт шагам отмахивал рукой да едва ли не кричал:
- Смерть фашистским оккупантам! Смерть фашистским оккупантам! Смерть фашистским оккупантам!..
Радужное настроение тут же померкло, и Лёнька, вместе со всеми своими спутниками с болью взирая на пастуха, с сожалением промолвил:
- Эх, несчастный человек... не лечит его время.
Матюша крепко прижался к Светлане Семёновне, обхватив её бёдра, и прошептал вслед за отцом:
- Бедный, бедный дедуска Андлейка! Мне его отень, отень залко!..
- И нам всем его очень жалко, - с печалью проговорила Светлана Семёновна. - Очень-очень жалко. Это война, мой маленький, война натворила.
- Плоклятая, плоклятая война! - громко воскликнул Матюша; и уткнулся лицом в живот Светлане Семёновне.
- Да, - вздохнул Матвей, - проклятая война, будь она проклята.
А Лёнька досадливо покачал головой, обнимая супругу, и в свою очередь промолвил:
- Война войной, но что-то не нравится мне сегодня Андрейка: уж больно остервенело он желает смерти фашистам. Словно какие-то тёмные силы сгущаются над нами.
Оля же нежно обняла супруга и чмокнула в щёку, после чего улыбнулась и прошептала:
- Не бери в голову, милый. Всё это тебе кажется. Может быть, из-за твоего моря. Вот сейчас придём домой, ляжем в тёплую постельку; я тебя обласкаю, ты меня приголубишь; займёмся неземной любовью; и тебе уже ничего плохого не покажется, вот увидишь. И будут вокруг нас лес и море; нежные, неповторимые краски; звон горячих поцелуев и сладкие вздохи, от которых мы будем гореть и сиять в нашей светлой, неземной сказке.
В ответ Лёнька с чувством прижал к сердцу Олю, сладко поцеловал её в губы и, полной грудью вздохнув, проговорил:
- Ох, милая, скорей бы!
А та затрепетала и шепнула с дрожью:
- Потерпи, любимый, потерпи! - А в глазах - огонь и пламень, буря счастья и любви.
Между тем Андрейка ушёл уже далеко со своим стадом, а слегка приунывшие путники немного посмотрели ему вслед и продолжили движение, спустя минуту выйдя к сенокосу. И Светлана Семёновна, видя, что у её спутников, как у неё самой, значительно упало настроение, воскликнула неожиданно громко, придав восторга своему голосу:
- Ну, что же все приуныли?! А ну-ка, Оля, запевай песню!
И та тут же бодро и весело затянула, а остальные подхватили:
"Легко на сердце от песни весёлой,
Она скучать не даёт никогда,
И любят песню деревни и сёла,
И любят песни большие города.

Нам песня строить и жить помогает,
Она, как друг, и зовёт, и ведёт.
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадёт!

Мы можем петь и смеяться, как дети,
Среди упорной борьбы и труда,
Ведь мы такими родились на свете,
Что не сдаёмся нигде и никогда!

Нам песня строить и жить помогает,
Она, как друг, и зовёт, и ведёт.
И тот, кто с песней по жизни шагает,
Тот никогда и нигде не пропадёт!"
Чудо совершила песня, а ещё бушующая вокруг природа с сочной травой, пёстрыми цветами, могучими дубами и гибкой лозой: спустя несколько мгновений дружная компания с маленьким Матюшей уже была весела, как прежде; сердца были заняты любовью, да не войной, и души пели от счастья, полнились радостью за себя, за Тору, за зверей, птиц, за всех добрых и честных людей на огромной сияющей планете.
Но вот видна уже родная околица, могучие липы, крыши тёплых домов, гнездо аиста на высокой старой сосне. И Лёнька, набрав полные лёгкие воздуха, крикнул, казалось, на весь мир:
- Я люблю тебя, Тора! Я люблю тебя, жизнь, самую прекрасную на свете!
- Мы все тебя любим! - восторженно закричали его спутники.
И все вместе:
- Тебя, наше болото! Тебя, Дедов лес! Всех вас, добрые, честные люди! И вас, наши милые, родные Кулики!
- А я больсе всех люблю! - радостно добавил Матюша. - Больсе всех! Больсе всех! Больсе всех!
Вслед за чем отец при весёлом сиянии улыбок и слёз из счастливых глаз друзей, подруг, жены и милой учительницы подхватил его на руки и тоже прокричал:
- Матюша! Смотри вокруг! Это твоя светлая, прекрасная сказка! Береги её как зеницу ока! Храни! Защищай! И из сердца не выпускай ни на мгновение! Поскольку это твоя жизнь, а вернее, необычайный источник нашей общей чудесной жизни!
- Не выпустю, папотька! - весело прокричал Матвей. - Никогда не выпустю! Тётя Света, тётя Света! Вы мне велите? Велите мне?
- Верю, мой мальчик! - твёрдо и уверенно сказала милая учительница, принимая из рук отца его достойного и прекрасного сына. И, прижав его к сердцу, нежно добавила: - Так же верю, как и твоим прекрасным родителям - и всем тем, кто сейчас стоит на этом месте перед нами.
- А поэтому, - восторженно проговорил ребёнок, крепко прижимаясь к тёплой щеке Светланы Семёновны, - мы долзны сейтяс спеть насу тюдесную песню.
- И эта песня называется?.. - с вопросом улыбнулась милая женщина.
- Осанна Толе! - громко крикнул Матюша.
- Осанну! Осанну! Осанну!.. - тут же закричали родители мальчика, сам он, милая учительница, которая прижимала его к сердцу, и остальные дяди и тёти.
И они запели свою необыкновенную песню в который раз - уж, наверное, в тысячный, - и с небывалым восторгом полетела она по простору, будоража Дедов лес, Кулики и болото. А когда ветер унёс последние нотки, вдруг из густого лозняка неожиданно вышел Фома и подошёл к весёлой компании.
- Здорово, куликовцы! - сказал он приветливо и обменялся с мужчинами, в том числе и с Матюшей, крепкими рукопожатиями.
- Здравствуйте, Фома! - в ответ весело поздоровались девушки и Светлана Семёновна.
- Здорово! - просто и приветливо сказали мужчины и Матюша.
Все были одновременно удивлены и рады такой встрече, и Лёнька спросил у односельчанина с улыбкой:
- Ты откуда это выполз, мужичок? И что делал на болоте?
- Да, - махнул тот рукой в сторону дубравы, - оттуда. Ходил там да сям и смотрел, что вокруг творится.
- Ну и что творится? - усмехнулся Лёнька.
- Да ничего особенного, - сказал Фома. - Лес шумит, пчела гудит, трава растёт, болото да канава благоухают.
- Зверя узрел? - спросил Матвей, обнимая Лену.
- Узрел, - с улыбкой кивнул тот. - Лосиху с малышом, глухарей выводок и свинью с поросятами в дубраве. Да только штука тут одна, понимаете ли... - сказал он задумчиво, сняв кепку и почёсывая затылок. - Вы в лесу никого из пришлых не видели сегодня?
- Нет, - покачали все головами.
- А я видел, - всё так же задумчиво сказал Фома.
Матвей же недовольно вздохнул и промолвил сердито:
- Да ты не темни и говори, кого ты там видел, Фома.
- Да я вот и пришёл вам сказать, когда услышал вашу песню. Можно сказать, бегом бежал. Вот, - посмотрел он на свою слегка окровавленную у пальцев здоровенную кисть, - и руку поцарапал, да ногу намылил. В общем, подозрительных людей я видел на болоте. Некие геодезисты, мать их, словно диверсанты какие, шастали вдоль плёсов с картами да планшетами в руках. Думал - утят вылавливают. Однако не ловили; не обращали вообще внимания на дичь, а производили какие-то замеры и в своих бумажках чиркали. Потом пропали, как какие-то демоны. Странно всё это как-то, весьма странно.
- Да, - покачал головой Матвей, озадаченно взглянув на своих спутников, - странно. Геодезисты, говоришь?
- Они самые, - кивнул Фома, сжимая в руках кепку, - геодезисты... мать их.
- Что же это получается? - проговорила озабоченно Леночка. - Никак за наше болото решили взяться?
- Похоже на то, - угрюмо проговорил Матвей. - По правде говоря, я об этой затее уже слышал, да только не поверил ушам своим... Да и этим бестолочам, - добавил он сердито спустя небольшую паузу. - Но вот оказывается, что всё действительно идёт к осушке болота.
- Да... - покачал головой Лёнька, - скверное дельце. А хотя, может, и зря мы волнуемся, и никто не тронет наше болото. Что они, в самом деле, идиоты какие-нибудь? Плюнем, да не будем принимать эти слухи к сердцу. Давайте лучше петь песни, а то уж как-то все прямо почернели от грусти. А ну-ка, Оленька, запевай!
- И в самом деле, - улыбнулась Оля, - всё обойдётся, милые куликовцы. Давайте лучше споём. - И она запела, продолжив путь к дому:
"Широка страна моя родная,
Много в ней лесов, полей и рек,
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек!.."
Кто-то подтянул, пойдя за нею следом. А Фома недовольно покачал головой, надел кепку и, вернувшись в густой лозняк, откуда пришёл, на ходу проворчал:
- Я б на вашем месте пел "Вихри враждебные веют над нами...", а не эти дифирамбы Советам, мать вашу.
Лёнька догнал супругу и нежно обнял её за плечо, помогая петь ей песню. Матвей был мрачен и бережно держал за руку любимую. А Светлана Семёновна держала за руку маленького Матюшу и со слезами думала: "Господи, неужто правду говорил Михаил Сергеевич о предстоящей осушке болота? Неужели в самом деле этому цветущему краю уготована такая печальная участь и его постигнет огромное, ни с чем несравнимое горе? Как же птицы, как же звери - как же все мы? Бедные, несчастные Кулики! Бедные, бедные дети! Боже, их сердца, души!.."
Однако вечером вновь, как и в прошлый вечер и во все прекрасные былые времена, на тёплой поляне состоялась вечеринка, и прекрасные куликовцы были счастливы, как самые счастливые люди на планете. Никто почему-то и не думал - и ни разу не обмолвился о предстоящей осушке болота, а думал о прекрасном - о том, как чудесно сложилась у всех жизнь, как славно жить на этом чудном, необъятном свете (конечно же, исключение здесь составляла Стеша, но это уже другая песня), мечтали да рассуждали о грядущем великом объединении народов. Пели песни, пили вино, и к звёздам летели звонкие, сладкие поцелуи. Целовались любимые, и эти любимые от души целовали Светлану Семёновну, самую прекрасную учительницу на свете.
Затем с песнями и счастливыми улыбками разошлись по домам, и счастливая деревня исполнилась покоем. Лишь изредка тишину нарушал крик ночной птицы да незлобивый лай иной собаки. Лёнька с Олей, уложив Матюшу спать, уже несколько минут сами лежали в постели и, ощущая необыкновенное тепло друг друга, едва ли не таяли от необычайно сладких и трепетных поцелуев. Это были не просто поцелуи, это была чудесная река, которая называлась Счастье, текла из самого счастливого моря и навек соединила сердца двух прекрасных пламенно влюблённых людей. Грудь счастливой женщины высоко вздымалась, и её трепетно сжимали да поглаживали руки такого же счастливого мужчины. Вздохи пламенной любви струились по счастливой хате. И наконец два счастливых тела слились воедино, затрепетали и исполнились дивной, неповторимой песней. "Ах! - кричали сердца. - Какая милая, прекрасная песня! Какая чудесная, светлая сказка!.." А спустя какое-то время Оля, с трепетом переведя дыхание и искрясь в лунном свете от серебристого потока, струящегося в маленькое, не зашторенное окошко, прошептала:
- Милый, ведь не осушат наше болото, и мы по-прежнему будем самыми счастливыми.
- Не осушат, моя прекрасная, - ответил Лёнька. - Какая ж сволочь решится испоганить наше счастье?
- Да, - прошептала с улыбкой Оля, - не найдётся на земле такой сволочи. Я в этом уверена. Ведь это не только наше счастье, а общее: тех, кого уже объединила и объединит Тора.
- Не ты одна в это веришь, - с улыбкой промолвил Лёнька, - а и все мы, в том числе и Матюша.
- Обними меня, милый! Крепко-крепко обними! От твоих объятий так ярко пылает наше счастье!
И они обнялись, как самые счастливые на планете, а спустя мгновение вновь слились воедино и наполнили счастливую хату дивной, необыкновенной песней...

А Матвей на следующее утро встал довольно рано, выпустив из объятий и сладко-сладко поцеловав свою любимую, чтобы совершить свой привычный ежедневный обход окрестностей Дедова леса. Оделся, позавтракал и тихо вышел во двор, ни капли не побеспокоив своих домочадцев. И не успел он сделать шага к калитке, как из-за штакетника его окликнула Стеша, облачённая в лёгкий ситцевый сарафан, слегка прикрывавший девичий стан и упругие юные груди.
- Матвей! - тихо позвала она. - Подойди ко мне на минутку... пожалуйста!
Тот сейчас же подошёл, и они поздоровались:
- Доброе утро, Стеша!
- Доброе утро, Матвей! Куда путь держишь в такую рань?
- Куда ж ещё? - улыбнулся тот. - На работу. А вот ты чего поднялась ни свет ни заря?
- Не спится, - просто сказала та. - И как ты ходишь один по дубраве целыми днями - ума не приложу. Не скучно?
- Нет, - улыбнулся тот. - Дело привычное. Да и не один я в лесу вовсе. Со мною дубы, сосны, звери и птицы. Мне с ними весело.
- Ещё бы, - как-то тяжело вздохнула Стеша. После чего натянуто улыбнулась и проговорила: - Матвей, возьми меня как-нибудь с собой. Ну... если я тебя очень сильно попрошу об этом, возьмёшь?
Матвей в ответ сокрушённо вздохнул и, с жалостью глядя на свою прекрасную соседку, промолвил:
- Не надо, Стешенька. Опять ты за старое. Ты ведь знаешь, что я очень люблю Лену, мою милую и необыкновенную Ромашку. Мы с нею очень счастливы. Так что...
- О Господи, Матвей, - фальшиво весело воскликнула Стеша, - да Бог с тобой! Что ты подумал?! Да я вовсе не это имела в виду. Я просто хотела пройтись с тобою по лесу, послушать с тобою птиц, посмотреть на болото, в котором я не всё ещё хорошо понимаю, хотя и прожила, кажется, рядом с ним вечность. А ты...
- Ладно, Стеша, - махнул рукой Матвей, не дав закончить девушке фразу, - мы прекрасно друг друга понимаем, и не будем, пожалуйста, лукавить. Пойду я. Извини меня, мне некогда. Пойду на своё болото.
- Иди, - грубо бросила Стеша. - Иди в это чёртово болото. Чтоб ты там утопился!
- Боже, Стеша, ну не обижайся, - с жалостью проговорил Матвей и протянул сквозь забор руку, чтобы погладить её волосы.
А та отстранилась, как от прокажённого, закрыла лицо руками и горестно заплакала, вновь проговорив с обидой и злостью:
- Убирайся, убирайся на своё болото!.. Чёртов леший!
Матвей в ответ пожал плечами, тяжело вздохнул, промолвил:
- Прости меня, Стеша, я пойду. - И направился к калитке.
А Стеша вдруг открыла свои заплаканные глаза и, всхлипнув, проговорила:
- Матвей, Матвеюшка! Вы действительно очень счастливы с Леночкой? И вы действительно не можете жить друг без друга?
- Да, милая Стеша, - твёрдо сказал Матвей. - Прощай.
- Прощай, Матвеюшка, - жалобно проговорила та, но не ушла от забора, а горестно и со слезами смотрела любимому вслед. В эту минуту она была несчастна как никогда. В горе трепетало её тело. В необыкновенном горе высоко вздымалась её юная, нетронутая грудь. И эта милая, заплаканная девушка шептала: - Не уходи от меня, Матвеюшка, не уходи! Останься ещё хоть на минуточку со мной! Прошу тебя, останься! Тора, помоги мне! Моя милая, прекрасная Тора, помоги!..
Вскоре Матвей, обуреваемый мрачными мыслями о Стеше и в то же время светлыми думами о своей семье, вышел за околицу и углубился в древний лес по утоптанной извилистой тропинке, над которой струился свежий аромат сочной зелени и щебет ранних птиц. А когда вдоль тропинки потянулся светлый бор, а за ним, как исполины, стали всё чаще и чаще вырастать дубы, на сердце молодого егеря повеселело и посветлело на душе. Он уже думал только о Леночке, о дедушке с бабушкой, обо всей своей прекрасной семье, о Куликах, о друзьях, о лесе, о болоте, о своих будущих детях... И вот сама собой с его губ стала весело и восторженно слетать вместе с ним повзрослевшая и посветлевшая песня: "Тора, Тора, мы с тобою мир чудесный сотворим
И однажды над землёю наше знамя водрузим!.."
И вместе с ним пели лес, недалёкое болото, птицы, заливающиеся пуще прежнего в изумрудных зарослях, и, по-видимому, звери, заботящиеся о своём потомстве.
Однако Матвей шёл по прекрасной дубраве и не видел, не слышал, да и не догадывался, что всю дорогу, от самого дома, за ним идёт Стеша, эта прекрасная, но несчастная, убитая горем девушка. Она шла, как рысь за своей жертвой, прячась за кустами и ступая мягкой кошачьей поступью, что под ногой не треснула и ветка. Шла и плакала, беззвучно восклицая: "Остановись! Остановись, Матвеюшка! Почувствуй своим сердцем, что за тобой иду я, необычайно любящая тебя, но убитая горем девушка! Почувствуй - и беги ко мне, и отдам тебе всё: свою душу, своё сердце, своё тело!.. Тора! Тора! Помоги мне, Тора!.. Боже! Помоги мне, Боже!.."
Но Матвей не чувствовал близкого присутствия прекрасной и необычайно любящей его девушки. Он душой и сердцем чувствовал своё огромное, ни с чем несравнимое счастье и безграничную любовь к Леночке и Торе.
Наконец он остановился под кряжистым дубом, не под тем, под которым они с любимой часто упивались друг другом, а под другим, но таким же прекрасным и могучим, и громко крикнул, вознеся руки к небу:
- Будь счастлива, Тора! Будь счастлива, благословенная планета! Будь счастлив, весь цветущий, необъятный мир! Будь счастливо, Человечество!
Эхо бурной рекой пронеслось над Дедовым лесом. У Стеши сердце больно кольнуло, и она, рыдая от горя, упала на колени. А Матвей ещё немного постоял, вдыхая чудный аромат окружающей природы, и разлёгся под дубом. Через минуту он уже спал сном праведника, утонув в своей любви, в своём несравненном счастье. Ему снилась Леночка, нагая, юная и прекрасная, как наяда, которую ласкал ручей. А на голове у неё сияли лилии, белые и ароматные; золотые волосы струились на полные груди, сверкали и усыпали золотом её стройное гибкое тело. "Милая моя, милая!.." - шептал Матвей во сне. "Любимый мой, любимый!.." - отвечала ему любимая и простирала к нему свои тёплые, нежные руки. Потом она приблизилась к нему, окропив его лицо слезами, и прошептала как-то необычайно горестно: "Открой глаза, любимый! Открой глаза! Не могу я больше так, не могу! Хочу быть твоею! Навсегда твоею!.." "Но ты ведь и так моя навеки, - нежно проговорил Матвей. - Мы с тобой самые счастливые на свете!" А та уже горько плачет и шепчет: "Нет, Матвеюшка, ты-то, может, и самый счастливый, а вот я самая несчастная девушка, нет на свете меня несчастнее. Возьми моё сердце, возьми мою душу, возьми всю меня - и тогда я уж точно стану самой счастливой на свете; мы с тобой оба будем самыми счастливыми людьми - навеки! Открой же глаза, открой глаза, любимый! Пожалей меня! Пощади мою душу, моё сердце!"
И он открыл глаза, а следом чуть не лишился рассудка. Над ним стояла Стеша, обнажённая и горячая, необыкновенно-необыкновенно красивая. Она плакала, глядя на своего любимого, всхлипывала и прямо пылала необычайным пламенем. Об её желании говорили дрожь, пробегающая по всему телу, и безумное сияние влажных глаз, струящихся неугасимой лазурью. Слёзы катились по щекам серебристым градом, капали на грудь, серебрили соски, затем стекали на живот и струились дальше, к стройным ногам и лону.
- Боже... - наконец прошептал Матвей. - Стеша, это ты? - Глаза у него были огромные в эту минуту, как яблоки, и смотрели на девушку с ужасом, словно почувствовав что-то недоброе.
А та молчала, не сходила с места, не предпринимала никаких действий; просто плакала и, трепеща как осиновый листок, смотрела в глаза любимому.
- Да, любимый, - наконец прошептала она, не пытаясь прикрыть ни бесстыже открытый мысик, венчающий пару изящных ног, ни высоко вздымающиеся груди, которые были мокры от слёз, - это я, как видишь... и я становлюсь перед тобой на колени.
И, прежде чем Матвей успел что-либо сказать, Стеша плавно опустилась на сверкающие колени в пушистый мягкий вереск; сложила на груди руки словно в страстной молитве и с дрожью, всё ещё обливаясь слезами, проговорила:
- Я не могу, Матвей, не могу с собой ничего поделать. Мне бы умереть сейчас, как-нибудь погибнуть, чтобы не мучить ни себя, ни тебя, ни Леночку, да вот только никак не умираю, не погибаю. Боже, я не могу без тебя жить, любимый! Я хочу жить с тобой всю жизнь, вечность! Хочу быть только твоей! Ведь я красивая, Матвей, правда? Я очень красивая! И я имею право, как Леночка, на любовь, на своё огромное, несравненное счастье. Вот у Леночки скоро будет сын или дочка. Так и я ведь хочу иметь детей таких же красивых, сильных и счастливых, как их отец: как ты, мой любимый, несравненный, ласковый. - В глазах её уже горело какое-то неукротимое безумие, и, кажется, она уже не слышала себя, лишь смотрела на Матвея пылающим взором, потихоньку ползла к нему и шептала: - Я хочу зачать здесь, под этим прекрасным кряжистым дубом, в сладком пушистом вереске, на виду у нашей великой, неповторимой Торы! Сделай меня счастливой, Матвей! Возьми меня! Богом заклинаю, возьми меня! Возьми, пожалуйста! Сейчас! Немедленно!..
Матвей сначала попытался отползти от обезумевшей девушки в сторону, но натыкался то на замшелый корень, то на твёрдую кору дуба, и всё шептал:
- Боже... Боже... успокойся, Стеша! Возьми себя в руки, что ты делаешь?! Опомнись! - Потом вскочил на ноги, бросился к Стеше, сам упал перед нею на колени и заключил в объятья, трепетную, горячую, обнажённую, и наконец закричал, прижимая бедную девушку к сердцу:
- Стешенька, милая, проснись, проснись, моя прекрасная! Это сон! Это страшный сон тебя гложет! Меня нет для тебя! Нет, понимаешь?!
- Нет? - безумно глядя на Матвея, прошептала Стеша. - Тебя нет для меня, мой милый?.. Нет?.. Ты мне приснился?..
- Нет, Стеша; нет, милая... я тебе приснился.
- Со своим сердцем, со своим счастьем?
- Да, моя милая; да, моя прекрасная.
Стеша в следующий миг зарыдала сильнее прежнего, едва ли не заходясь в истерике, стала задыхаться, и казалось: ещё немного - и она упадёт в обморок.
Матвей ещё крепче прижал девушку к груди, расцеловал её всю: щёки, лоб, глаза, губы - и промолвил:
- Милая, необыкновенная, прекрасная Стеша, успокойся, успокойся, прошу тебя. Выбрось меня из головы. Пожалей меня, Леночку. Пожалей наше с нею счастье. Я никогда не буду с тобой, никогда не изменю Леночке. Иначе мы с нею умрём, и вместе с нами умрёт наше счастье.
После этих слов Стеша словно попыталась взять себя в руки: она сделала усилие и прекратила рыдания, а вслед за ними и всхлипывания. Затем как бы посветлела и уже сама осыпала лицо Матвея градом поцелуев, необычайно тёплых, душевных, сердечных. И наконец прошептала, а скорее простонала:
- Прости, прости меня, Матвеюшка, - за то, что хотела счастье твоё разрушить. За то, что намеревалась причинить горе Леночке. Прости меня, прости меня, несчастную! Слышишь, любимый, прости! За всё прости! Прости великодушно!
- Ну что ты, Стешенька, - нежно проговорил Матвей, - за что ты просишь у меня прощения? За то, что любишь всем сердцем? За то, что оно у тебя такое прекрасное, это золотое, горячее сердце? Нет, милая, ни в чём ты передо мной не виновата. Это я у тебя должен просить прощения. За то, что в своё время, давно-давно, много-много лет назад, не смог внушить к себе неприязнь или уверенность в том, что я никогда не смогу полюбить тебя всей душой, всем сердцем, как полюбил Леночку, и никогда, ни при каких обстоятельствах не смогу изменить ей, этой необыкновенной и единственной Ромашке.
- Ах, Матвей, - тут же проговорила Стеша, крепко прижимаясь к груди Матвея, - всё-таки ты меня прости: я во всём виновата, я внесла смуту в твоё сердце.
- Прощаю, милая, - улыбнулся Матвей, нежно прижимая девушку к сердцу, - и желаю тебе счастья - самого огромного и светлого счастья, какое только возможно на планете.
- Спасибо, - ответила та, - от всей души спасибо, Матвеюшка! А теперь поцелуй меня. Сладко поцелуй. Один раз в жизни. Как свою милую и прекрасную Леночку. И я буду счастлива, хотя и не самой счастливой на свете.
И Матвей её поцеловал - сладко-сладко, как свою милую фею Леночку, в губы, нежно поглаживая волосы и испивая до дна солёные девичьи слёзы. Вслед за чем сказал:
- Теперь давай одеваться, Стешенька. Пора нам продолжить свои пути-дорожки.
- Да, - прошептала та, немного помедлив с ответом, - нам пора расстаться. Только ты отвернись и не смотри, как я буду одеваться: мне как-то неловко. - В следующий миг она улыбнулась и добавила: - Хотя минуту назад мне было так приятно, что ты на меня смотришь.
Матвей шутя чмокнул Стешу в носик, выпустил девушку из объятий и сказал:
- Одевайся, Стешенька, я не буду за тобой подсматривать, будь спокойна, дорогая. - И отвернулся к дубу, обхватив руками на этот раз колени. А когда спустя минуту обернулся, Стешеньки уже не было. Она исчезла вся - со своей необыкновенной красотой и чудесным сладким ароматом. Как призрак. Матвей вновь обнял колени, уткнулся в них лбом и задумался.

Потом разгорелась очередная вечеринка друзей под чутким руководством Светланы Семёновны, на которой почему-то не было Стеши, и все думали и гадали, из-за чего, по какой такой причине та сидела дома. Многие даже обижались и грозились на следующий день как следует отругать провинившуюся девушку. Но вот, когда об этом вопросе перестали думать и веселье было в самом разгаре, Стеша пришла-таки к костру и на виду у всех, при ярких отблесках пламени, стала перед Леночкой на колени, вслед за чем со слезами проговорила:
- Милая моя, прекрасная подружка, прости за всё, за всё, что я сделала! Прошу тебя, прости! Прости великодушно!
После чего вскочила с колен и при ярком сиянии костра, при пламени недоумённых взглядов друзей, подруг, Светланы Семёновны помчалась назад, в деревню, в свою тёплую старую хату.
Но Леночка закричала:
- Стешенька, не убегай! Вернись! Постой, родная! Погоди, моя прекрасная, милая подружка! - И помчалась за нею следом. Догнала. Прижала к сердцу. Расцеловала и громко да весело воскликнула: - Господи, Стешенька! Да какая же ты дурочка, если считаешь, что передо мной в чём-то провинилась и я на тебя за это обиделась! Да и не сделала ты ничего вовсе предосудительного, поскольку ничего и не было. Ну а за твоё золотое сердце и твою широко открытую благородную душу ты, Стеша Беспалая, с этой минуты - самая любимая моя, Лены Зворыгиной, подруга!
- И наша!!! - весело закричали все, сидящие у костра.
После чего Леночка подвела Стешу к Матвею и сказала нежно:
- Ну, а теперь поцелуйтесь, мои милые. И пусть это будет поцелуй самый сладкий самых верных, самых прекрасных и самых сердечных друзей на свете!
И они поцеловались сладко-сладко на виду у Торы, под оглушительные аплодисменты Светланы Семёновны, подруг, друзей и тёплые слёзы Леночки.
С этой ночи с пылающим костром, над которым сияла луна и мерцали далёкие звёзды, Стеша действительно стала самой верной и преданной подружкой Леночки, и уже не завидовала ей лютой завистью. А Матвей стал ей братом - самым сердечным и любимым братом на свете. Завязалась чудесная дружба, которая по природе своей должна была жить вечность, наполняя мир ясным, немеркнущим светом. Но... Боже, это страшное и невыносимое "но", от которого иной раз так больно становится сердцу.

Через два дня Левон уехал на своё море, и его провожали со слезами, с весёлым смехом и песнями, среди которых были песни детства, юности и те, которые когда-то пел Утёсов; например, такая: "Лейся, песня, на просторе, не грусти, не плачь, жена,
Штурмовать далёко море посылает нас страна,

Штурмовать далёко море посылает нас страна.

Курс на берег невидимый бьётся сердце корабля,
Вспоминаю о любимой у послушного руля,

Вспоминаю о любимой у послушного руля..."
Счастливый моряк в свою очередь пожелал всем счастья, особенно молодожёнам, обещал приехать в августе и на следующую свадьбу: Мити Воропаева и Кати Путеевой. Однако с грустной улыбкой заметил: "Хотя вряд ли у меня это получится. Но, во всяком случае, надежды не теряю". И на прощание подарил всем стихотворение о Торе, довольно большое, но оптимистичное, вселяющее в сердца веру и надежду. Вот это стихотворение:
"Жизнь живя под Небесами,
Носи Тору на руках,
Где б ты ни был -
В океане либо в наших Куликах.

Ты её ласкай словами,
В сердце пламя зажигай,
Береги её, голубку,
И в обиду не давай.

Потому что наша Тора
Всех нас грешных родила -
И страдала с нами вместе,
С нами вместе и цвела.

Молочком парным поила
И холодненьким кваском,
На руках своих носила,
Не стегала ремешком.

Зажигала в небе звёзды,
Песни пела под луной
И рассказывала сказки
Под дубами и сосной.

Веселила наше сердце,
Когда тяжко от тоски,
И как мамочка родная
В нас не чаяла души.

Целовала нас с любовью
И сидела до зари
Над скрипучей колыбелью
В ночи, полные грозы.

Берегите Тору, люди!
Берегите мать свою!
С мамой жить чудесно, любо!
Как на облачке в раю!

Мама нежно приласкает,
Мама песенку споёт,
Сладко в губы поцелует,
К сердцу-душеньке прижмёт.

Сварит мама вкусной кашки
И напоит молочком,
Перед сном расскажет сказку,
Чтоб спалось волшебным сном.

Подойдёт потом к окошку
И немножечко всплакнёт -
Не от горя, а от счастья,
Что в душе её живёт.

Ну а как её не станет,
Жизнь исчезнет на земле,
Травы сочные завянут
И истлеют в страшной мгле.

Небо в пропасть превратится,
Море - в смрадный перегной,
Будет пыль волчком кружиться
Над бесовской головой.

И не будет колыбелей,
Ни сосёнок, ни дубков,
Лишь песчаные метели
Будут выть, как сто волков.

Эх, родные куликовцы,
Нам ли это говорить!
Тору мы свою жалеем,
Так и дальше будем жить.

Будем мы беречь родную
От напастей, всяких бед
И хранить любовь святую
К нашей Торе вечность лет!

А ещё пусть знают люди,
Что есть в мире Кулики,
Где построен храм для Торы
Весь из счастья и любви!

Этот храм светлее солнца,
Серебристее луны.
Кто помолится в нём,
Тут же умирает от любви.

От любви к родной природе,
Зверю, птице и цветам,
К сенокосам да болотам,
Соснам, елям и дубам.

Умирает, да не сгинет,
Как росинка по утрам.
Просто станет Человеком,
Чтобы строить новый храм.

Приходите в храм толпою,
Умирайте от любви,
После стройте храмы Торе,
Чтобы стали все Людьми.

И возрадуется Тора
В свете добрых, ясных лиц
Да раскинет над землёю
Рай чудесный без границ!"
А после проводов Левона уже в своей тёплой постели звёздной майской ночью лежали и нежились Матвей с Леночкой. Прекрасная женщина сладко вздыхала, а любимый её нежно ласкал, бережно поглаживая юное упругое тело, и шептал:
- Милая, необыкновенная, божественная... - Потом горячо поцеловал в губы и сказал: - Милая моя, прекрасная мамочка!
А та ответила, с песней в сердце внимая ласкам мужа:
- Да, милый, я - мамочка, самая прекрасная мамочка на свете! Скорей бы, скорей бы это случилось! Ведь он там уже есть, живёт и своему зачатию радуется!
- Всего лишь девять месяцев, милая, - прошептал Матвей, - девять коротеньких месяцев - и мы с тобой станем самыми счастливыми.
- Ах, милый, - вздохнула Леночка, - мы будем самыми счастливыми родителями.
После чего она часто и отрывисто задышала, крепко и судорожно прижалась к супругу, и он, ощутив неимоверное желание любимой, слился с нею с тихим сладострастным стоном. Губы сливались с губами, груди - с грудями, лица струились тёплым, благодатным потом, и необычайный жар пылал в лоне... Когда любовной баталии прозвучали последние аккорды, оба влюблённых крепко сжимали друг друга в объятиях и серебрились от пота в свете луны; сердца бешено стучали, а в глазах бушевало неугасимое пламя.
- Боже... - наконец прошептала Леночка. - Мы с тобой безумны.
- Нет, - улыбнулся Матвей. - Счастливы.
- Интересно, слышат ли дедушка с бабушкой, что мы с тобой вытворяем каждую ночь?
- Вряд ли. У них крепкий, здоровый сон, и спят обычно сном праведника. Ну а если и слышат, то ничего страшного; они ведь тоже были молодыми.
- Нет, - улыбнулась Леночка, - страшно: мне было бы очень стыдно. Такая юная супруга, как я, милый, всё же должна, кажется, соблюдать какие-то нормы приличия в постели.
- Вряд ли ты права, Ромашка, - с улыбкой возразил Матвей, нежно целуя лицо любимой. - Любовь не признаёт каких-либо особых норм приличия в постели: всё, что в ней ни делается, прилично. Длительный половой акт со сладострастными криками и стонами тоже приличен и даже полезен для организма - врачи доказали.
- Боже, - улыбнулась Леночка, - только давай не будем переводить наш диалог в научное русло. Давай просто будем говорить о нас с тобой, о нашей семье, о нашем счастье, любви, о Торе.
- Давай, - прошептал Матвей; и тут же принялся сладко и молча целовать прекрасное лицо, глаза и губы любимой. Её сердце вновь затрепетало. А тот уже целует высокие упругие груди... живот... лоно... Прозвучали первые стоны... И вот они уже вновь слились воедино... А спустя какое-то время Леночка, задыхаясь от счастья, прошептала:
- Боже... это называется - поговорили. Странный, однако, у нас получился диалог.
- Нисколечко ни странный, - улыбнулся Матвей, страстно целуя любимую. - На этот раз за нас говорили любовь, душа и сердце.
- И это, наверное, наиболее правильно, - со сладким поцелуем в губы любимому проговорила Леночка.
- Очень правильно, милая, - с душой ответил тот.
Потом Леночка поднялась с постели, слегка всколыхнув груди, и, сверкая своим стройным станом, тихо подошла к окну. В свете луны она была прекрасна необыкновенно - просто какое-то божество стояло у окна, а не смертная женщина: тело сложено в строжайших пропорциях, ничего лишнего, отливало серебром и манило к себе как магнитом. Однако Матвей оставался в постели и, облокотившись о подушку, любовался супругой. Ему нравилось наблюдать эту сказку издалека - словно Диана замерла на расстоянии - например, под могучим, раскидистым дубом - и изливала вокруг себя необыкновенное, чудесное сияние, а ты, нижайший смертный, любуешься этой необыкновенной богиней, спрятавшись где-нибудь средь густого лозняка, и желаешь её всей душой, всем сердцем - и, не дай Бог, кто-то отвлечёт тебя от созерцания сей божественной картины со всеми чувствами и сонмом желаний, которыми ты пылаешь.
Между тем Леночка молча смотрела на луну и о чём-то думала, а может быть, разговаривала с луной, Бог её знает. Матвей же наконец вздохнул и промолвил тихо:
- Господи, и это не сон. Это моя жена. Какой же я счастливый!
Леночка вдруг резко обернулась, словно от испуга, и озабоченно спросила:
- Что, что, милый, ты сказал? Повтори, пожалуйста. Я не расслышала.
- Милая моя, - промолвил Матвей, - ничего особенного я не сказал. Просто я сказал, глядя на тебя: какой же я счастливый!
Та тут же подбежала к нему, бросилась в его объятия и, горячо целуя в глаза и губы, проговорила:
- Ах, какая ты вредина! Какая же ты вредина, милый! Как ты мог такое сказать? Как мог? Разве ты один счастлив? Разве один? А как же я? Как мы с ребёночком? Как же ты о нас не вспомнил? Как ты мог так поступить? Как мог такое сделать?!
А тот в ответ свою любимую целует и шепчет, со слезами шепчет:
- Прости, прости, моя прекрасная, моя необыкновенная! Конечно же, не я один счастливый, а мы втроём очень счастливые - самые счастливые на свете! Прости, прости, меня, родная! Никогда, никогда больше не посмею повторить своей ошибки!
- Прощаю, прощаю, родной! - сладко целуя любимого, проговорила Леночка. - И я не в обиде на тебя, ни капельки не в обиде. Я ведь знаю: ты просто оговорился. - После чего последний раз чмокнула того в губы и продолжила: - Любимый, а помнишь, как мы с тобой детьми писали твоим родителям письма? Помнишь?
- Конечно же, помню, милая, - улыбнулся Матвей. - Разве можно забыть такое? Мне кажется, мы их написали тысячу.
- Вряд ли тысячу, - засмеялась Леночка, - но всё же очень много - очень! Можно пересчитать при желании, ведь они все аккуратно перевязаны да упакованы в две огромные коробки и покоятся под нашей кроватью; мы же, бессовестные, порою страшно их беспокоим неимоверным скрипом нашего старенького ложа. И вот я предлагаю снова сесть за стол, достать бумагу, карандаш и вспомнить, как пишутся письма твоим небесным родителям. Давай напишем им письмо, милый. Давай?
- Давай, любовь моя, - весело сказал Матвей, поднимаясь с любимой с постели.
Они набросили халаты и тихо вышли в переднюю. Спустя минуту на столе горела лампа, а Леночка при участии Матвея писала:
"Здравствуйте, наши прекрасные, необыкновенные родители!
Огромный вам привет с земли от любящих вас землян и особенно от ваших добрых, замечательных деток! Живём мы хорошо; сеем да растим хлеб, охраняем Дедов лес да бережём болото. А ещё сеем в сердцах людей Любовь, которой с каждым днём становится всё больше и больше, и скоро её станет так много, так густо разрастётся, что вы будете ею любоваться со своего облачка. А Любовь эта настолько прекрасна, что нет её прекрасней на всём белом свете.
Однако, думаем, не это от нас вам хотелось бы больше всего услышать. Очевидно, вы очень желали бы знать, счастливы ли ваши детки под облаками. Так вот, не сомневайтесь и не волнуйтесь: ваши детки безумно счастливы, и помогла им в этом Тора. Поскольку прежде всего она, милая и прекрасная, со своими лесами, болотами, зверями и птицами взрастила то, что в зачатии посеяли в нас родители. А скоро мы станем ещё счастливее: пролетит несколько месяцев - и у нас родится ребёночек. Кто это будет: девочка или мальчик - неважно. Главное, что это будет наш чудесный росточек, продолжатель нашего великого, незабвенного Счастья - Счастья, которое в нас взрастила прекрасная и единственная Тора на благо всего Человечества, которое скоро, очень скоро объединится!
Ну вот пока и всё - все наши новости. Дедов лес процветает, болото благоухает. Кулики вам шлют привет. А мы вас горячо целуем. До свидания! Будьте счастливы, наши прекрасные, незабвенные родители!
Ваши любимые детки: Матвей и Ромашка, да ещё кто-то, а кто - не знаем. Целуем! Передавайте привет ангелам!"


Продолжение следует...
Начало смотри в проекте Мак Виталий

Для обсуждения существует форум Виталия Мака

mailto:koiot@mail.belpak.by


Мак Виталий Антонович