Побег
Нас встретила Варвара Георгиевна, которой я объяснил причину и суть нашего появления в такой неурочный час. Варвара Георгиевна согласилась нас приютить. Мы, как полагается у русских, устроились на кухне. Я сознавал, что наше присутствие в этом доме могло повлечь тяжелые последствия, но иного выхода в тот момент я не видел. Вскоре пришла старшая дочь Ада. Варвара Георгиевна объяснила причину нашего присутствия и предложила присоединиться к нашей компании. Основной темой нашего разговора было тяжелое экономическое положение в стране, отсутствие продовольственных продуктов первой необходимости и прочее в этом роде.
О Корпусе мы не говорили. Как говорится, "в доме повешенного о веревке не говорят"!
Уже было близко к полночи. На пороге кухни выросла фигура Ларисы - младшей дочери Варвары Георгиевны.
- Добрый вечер, - сказала Лариса
- Ты откуда в такой поздний час? - спросила мать.
- Меня подвезла корпусная машина.
- Присоединишься к компании? - спросила мать.
- Нет, спасибо. У меня болит голова, и я пойду спать. А кто эти люди? Почему они у нас в такой поздний час?
Лариса, не дождавшись ответа, вышла и закрыла за собой дверь.
Спустя некоторое время Варвара Георгиевна пошла в комнату Ларисы и, как мне показалось, объяснила ей причину нашего присутствия. Когда Варвара Георгиевна вернулась, мы заметили перемену в ее лице - произошло что-то неприятное.
- Ида, пойди, поговори с Ларисой.
Непринужденная до этого момента беседа оказалась, после прихода Ларисы, на мертвой точке. Мать, чувствуя неловкость положения, занялась чайником. Вернулась с "переговоров" Ида. Я заметил, что она была чем-то смущена, и у меня появилось какое-то смутное ощущение чего-то неприятного, непоправимого.
Пробило двенадцать ночи. Лариса открыла дверь кухни и, с порога, обратилась к матери и сестре:
- Раз вы не хотите об этом говорить, то это сделаю я: я не хочу, чтобы посторонние люди проводили ночь в нашем доме! Если они не уйдут, я пойду в Гестапо и донесу на них!
Лариса ушла.
Я переглянулся с Митей, ошеломленный такой развязкой. Видимо, Лариса знала о строгости комендантского часа после полуночи, даже для военных, если у них нет соответствующего пропуска. У нас такого документа не было. Было ли это известно Ларисе?
Внезапно все мы оказались скованными, как неподвижный кадр мультика. Затем все пришло в движение: Варвара Георгиевна и Ида помчались вслед за Ларисой.
- Лариса, что ты сделала?
Нам стало ясно, что оставаться в этом доме мы не могли, надо было уходить.
- Пошли, Митя!
Уходя, не поблагодарив и не попрощавшись, мы слышали, как Варвара Георгиевна и Ида уговаривали Ларису: "Нет, Лариса...", "Слушай, Лариса..."...
Мы оказались на улице, окутанные темной и холодной ночью. Снега еще не было. В любой момент нам могли крикнуть "стой" и направить свет прожектора на наши лица! Но откуда, с какой стороны могут выскочить невидимые часовые нового мирового порядка?
Какой темной, и какой холодной была эта ночь!..

С тех пор прошло много лет, но поведение Ларисы я не разгадал. Я заходил в этот дом к Варваре Георгиевне и к Аде. Ларису же я видел мельком и никогда с ней не разговаривал: было только обычное "Здравствуйте и До свидания".
Как объяснить ее выходку? Тем, что Ларисе тогда было пятнадцать лет?..

Мы дошли до небольшого скверика, заросшего кустарниками и сели на скамейку, спина к спине.
Что делать? Куда идти? Ходить по улицам, дожидаясь рассвета, с риском нарваться на немецкий патруль?
Я знал, что в городе есть немецкие продовольственные и другие склады, которые назывались "стратегическими точками". Охрана таких точек была возложена на Русский Корпус. Я предложил Мите добраться до такой точки и сдаться "на милость победителя" (начальнику караула), то есть попросить убежища до утра. Был, конечно, риск, что никакого убежища мы не получим, что нас передадут немцам.
Другого варианта я не видел. На мой взгляд, это была единственная возможность избегнуть неожиданной встречи с немецким патрулем и единственная надежда выйти из создавшегося положения.
- Пойдем! - согласился Митя.

Стратегическая точка, о которой я говорил Мите, находилась в нескольких кварталах от нашего скверика. Договорились, что будем идти на некотором расстоянии друг от друга в шахматном порядке, что если патруль остановит одного из нас, то другой бросится бежать, отвлекая внимание немцев, и что пляж будет местом встречи.
И мы пошли...
Не успели сделать и сотен шагов, как ночная тишина разодралась гулким лязгом железа. Что это, лязг ружейного затвора? Патруль? Спину охватило холодом, и я отскочил к платану, надеясь укрыться за его стволом.
Жду...
Опять наступила тишина. Никакого движения! Будто ничего не случилось...
Ищу глазами Митю - он спрятался за другим платаном! Простояли, каждый у своего ствола, еще несколько длинных минут. Пульс начал замедляться, и дыхание стало более равномерным. Тишина сделалась более напряженной, более "тяжелой", более "густой".
Оказалось, что это был бой церковных часов!
Мы двинулись дальше. Минут через десять нас окликнул часовой.
- Стой! Кто идет?
Я попросил вызвать караульного начальника. Вышел Саша (где он теперь? жив ли?). Мы отошли в сторону, и я ему объяснил причину нашего появления в таком месте и в такой поздний час, добавив: "Если придут немцы контролировать, то скажешь, что ты нас задержал, и, таким образом, мы тебя не подведем".
Сашу я знал как человека молчаливого, чтобы не сказать замкнутого, осторожного в разговорах, но абсолютно прямого. Он нас ввел в караульное помещение без комментариев и указал на нары.
- Хотите кофе?
- С удовольствием.
Оказавшись в тепле и в относительной безопасности, я обжигал похолодевшие губы горячим кофе, который в обыденной жизни не имел никакого вкуса, но теперь, в этой обстановке, он был полон особого аромата!
Пришедшие со смены часовые возились в соседней комнате, и мы остались наедине с Сашей.
- Я в курсе того, что происходит, - сказал Саша. - Мне известны почти все ваши фамилии. Ваша тайная подготовка побега является секретом только для вас. Я никогда не высказывался на эту тему и если заговорил об этом сейчас, то только потому, что вы заговорили со мной на эту тему, оказав мне этим большую честь вашим доверием. Меня не касаются ни причины, которые вас заставили пойти на такой шаг, ни его последствия.
- Однако, - продолжал Саша, - я должен вас предупредить, что кто-то из вас проболтался и что вы оказались на виду у всех и вся и, конечно, на учете у военной разведки, которая официально называется "военной полицией". Невольно напрашивается заключение: или вы до отчаяния наивные, или же вы умышленно распространили ложные слухи, чтобы лучше парировать неожиданный удар!
Сашины слова меня удивили: обычно сдержанный, не высказывающий своих мыслей ни в кругу, ни наедине, он дал им волю. Пришел ли он к такому заключению на основании того, что мы ему рассказали? Знал ли он больше того, что сказал? Была ли это "исповедь" после долгого молчания? Саша говорил, что ему известны фамилии всех "заговорщиков", но ни одну из них он не назвал. Что же это с его стороны - ловушка?
Пока я взвешивал и "рассекал" беседу с Сашей, Митя хвалил кофе, в основном, за то, что он был горячим, и говорил о благоприятном действии тепла на похолодевшее тело.

Я не стал объяснять Саше, что создание Корпуса основано на недоразумении и на наивности наших руководителей. Не стал ему объяснять, что судьба Корпуса предрешена и что мы никогда в Россию не попадем. Я считал, что Саше было виднее, как поступать, тем более что он знал о нашем отношении к Корпусу.
- Я думал, - сказал я Саше, - что мы были единственными, которые решили уйти из Корпуса.
- Не из Корпуса, а из Белграда, из четвертого полка, - заметил Саша. - Я не знаю, как обстоят дела в других полках, в провинции.
- Какое из этого заключение? - спросил я. - Если люди убегают из других полков, то значит ли это, что Корпус оказался мертворожденным с первых же дней своего существования?
- Послушай, Анатолий, - сказал Саша, - пока вас щепотка, никто не будет обращать внимания на вас. Если же вы окажетесь распространителями "идеологической заразы", то ваша судьба окажется предрешенной.
- Значит ли это, что все потеряно? - спросил Митя.
- Нет, не все потеряно. Динамика, которая всегда торжествует над статикой, над неподвижностью, на вашей стороне. Динамизм - это активное сопротивление тому, что навязывает окружающая среда. Это стремление сохранить равновесие между справедливостью и посягательством на нее. Другими словами, бороться за свои убеждения, но не в ущерб окружающей среде, - заключил Саша.
- Это же лозунг французской революции: свобода, равенство, братство!
- Не совсем так. Французская революция преуспела только потому, что она питалась кровью! Если же нет крови, то нет и революции! Я вам приведу маленький пример. Вы знаете, что водоросли и головастики любят теплые, спокойные и зловонные воды и что эти воды не питьевые. Но, чтобы они стали питьевыми, водоемы надо вычистить до дна, иными словами, надо выбросить их обитателей! А это не так просто сделать: каждый крепко держится за насиженное, теплое место! Понятно?
- Еще бы!

С виду симпатии Саши были на нашей стороне, но подсознательное сомнение не рассеялось: был ли он искренен или только делал вид?
Митя воспользовался паузой и потянулся, что значило, что он не отказался бы добраться до нар, если бы ему это было предложено.
- Простите, - сказал Саша, - я не обратил внимания на то, что время летит. Идите спать и спокойной ночи.
- Спасибо, выкурю сигарету и лягу, - сказал я.
- Я не курю, поэтому воспользуюсь вашим предложением, - сказал Митя.
Выкурив сигарету, я последовал примеру Мити - лег, не раздеваясь. Горячий кофе и теплота помещения мгновенно закрыли отяжелевшие веки, и я заснул.
Во сне я слышал мягкий стук сапог, приглушенный разговор и ощущал расплывчатый аромат горячего кофе. Чья-то рука легла на плечо и начала его осторожно расталкивать...
Я медленно, с трудом приподнял веки и моментально их закрыл. Но невидимая рука продолжала лежать на плече.
- Пора, пора вставать!
Я приоткрыл глаза, спрашивая самого себя, почему мне мешают спать?
- Пора вставать!
- Уже?
- Да, уже!
Почему такая необычная побудка - без крика, без суеты? Произошло что-нибудь необычное?
Я встал и разбудил Митю. Вокруг стола, накрытого белой скатертью, сидели люди. На столе несколько тарелочек с ломтиками черного хлеба, с сыром и нарезанной кружками колбасой. Две разрисованные кружки и алюминиевые котелки дополняли общую картину. Саша, возглавлявший стол, указал нам наши места - против разрисованных кружек.
- Дорогие друзья! - Саша встал и, глядя на нас в упор, продолжил: - Все сидящие за этим столом вас знают и знают причину вашего появления здесь, равно как и ваши намерения. Не нам судить о том, правы вы или нет. Не нам осуждать вас за ваши поступки. Этой ночью вы пришли к нам в поисках убежища и доверились нам, подвергая нашу совесть серьезному испытанию. Однако мы пошли на риск. Только стены этого помещения будут знать о вашем пребывании среди нас. Мне остается вам пожелать "счастливого пути" от имени тех, кто за столом, и тех, кто на посту. Приятного аппетита.
Мы позавтракали, поблагодарили за гостеприимство и собрались уходить. Но Саша нас остановил, попросил присесть по русскому обычаю и, обращаясь к взводу, сказал: "То, что произошло этой ночью в этом помещении, знаем только мы. Между нами это и должно остаться. Ясно?!"
Сашины простые, прямые слова, отразившие человеческое чувство, которое восторжествовало над риском ответственности, меня глубоко тронули. И, конечно, я не мог не сопоставить сказанное Сашей с поведением Ларисы, которая, выгнав нас на улицу, отказала нам в приюте!

В этот момент я отдал себе отчет, что тех, с кем я был несколько минут тому назад за столом, больше никогда не увижу и что они очень сильно рисковали - в случае провала нашего побега!
Покрывшиеся влагой глаза окутали туманом то, что лежало на столе. Да это было не так важно - все это оказалось неземным, нематериальным!

Пришло время уходить. Мы расцеловались с Сашей и с друзьями. Крепкие рукопожатия говорили о глубине переживаний, которые не выразить словами. Мы очутились на улице, в густом тумане. Саша вышел нас проводить "до угла".
- Видите ли, - сказал Саша, ударяя нас легонько по спине, - вы нам ничем не можете помочь, но можете на нас рассчитывать! Еще раз - счастливого пути!
Полуоборот, и Саша пошел ускоренным шагом к караульному помещению. Мне показалось, что Саша поник головой больше, чем обычно, что подчеркнуло его сутулость. Было ли это от тяжести поведанного ему секрета или он хотел скрыть свои слезы?!


Вокзал

Белградский вокзал мне был хорошо знаком. Но не потому, что я часто уезжал или приезжал, а главным образом, из-за кафе, которое находилось в непосредственной близости.
Обычно в этом кафе можно было встретить "бездомных" философов, которые, вокруг вечной бутылки вина, рассуждали о войне и о ее последствиях в планетарном масштабе. Эти неряшливо одетые люди были знатоками гуманитарных наук. Их дискуссии были полны выдержки и хороших манер по отношению к оппонентам: никто не повышал голоса и, конечно, никто не прибегал к бранным словам. Я любил заходить в это кафе - обычно по субботам, после обеда, - и прислушиваться к мудрости этих незаурядных, плохо одетых философов.
Идя в это кафе, я невольно проходил мимо вокзала и видел следы усиленной бомбардировки немецкой авиации. Никаких восстановительных или ремонтных работ не проводилось, и эти следы были естественной декорацией того времени.
Спускаясь к вокзалу, окутанному утренним туманом, мы с трудом увидели, что к нашей платформе начали подавать состав. Подойдя ближе, мы окаменели: вокзал был оцеплен юнкерской ротой под начальством полковника Осипова, к которой мы больше не принадлежали, и полицейской командой. Такого осложнения мы не предвидели. Саша был прав, говоря, что мы были неразумными оптимистами.
После быстрой оценки положения мы пришли к заключению, что рассуждать о том, как быть, делу не поможет. Надо было немедленно решить, как поступить и что делать!
В первую очередь надо было узнать, как расставлены посты и где они находятся. Есть ли посты на пути "нашего" поезда? Можно ли пройти незамеченным к поезду и как это сделать? Митя этого сделать не мог: у него не было штатской одежды. На мне же был летний (в декабре!) серый костюм с красными прожилками. Я натянул кепку на лоб и двинулся на разведку. Возвращаясь с платформы в боковой зал вокзала, я увидел через застекленные двери полковника Осипова: он шел мне навстречу! К дверям мы подошли одновременно. Он нажал на ручку, а я ее подпер: дверь "оказалась" закрытой! Он нажал второй раз - опять без результата. Маневр длился меньше секунды. Видимо, полковник меня не узнал и решил, что "этот" путь закрыт для беглецов. Я же решил, что этот путь открылся, и дал об этом знать своим товарищам. За минуту до отхода поезда раздался гудок. Входя в вагон, я столкнулся с патрулем, который прочесывал состав. Беглецов он не обнаружил (или не хотел обнаруживать!).
Задрожал вагон, зазвенели тормозные колодки, застучали колеса на стрелках и на стыках.
Мы двинулись в неизвестность...

Первая остановка в Земуне - в свободной зоне. По дороге мы установили, что в группе не хватало троих. Почему они не с нами? Что произошло?
Немецкий Красный крест раздавал теплый гороховый суп вдоль состава.
Из вагона мы увидели, что наши "пропавшие" пробирались сквозь толпу. Они рассказали, что Лома, видя отходящий поезд, "рванул" через главный вход. На него насело двое из полицейской команды, но этого оказалось недостаточным: Лома их потянул к уходящему поезду. Тогда подбежал третий и ударил под колено. Лома потерял равновесие и упал...
- Когда я вскочил на подножку последнего вагона, - начал рассказывать один из них, - дверь неожиданно открылась наружу, и я должен был ухватиться за поручни. Это был полковник Осипов. Я автоматически опустил голову и протянул свободную руку полковнику, чтобы помочь ему сойти с подножки. В момент, когда я почувствовал, что он оперся на ладонь, я еле-еле расслабил руку, чтобы ему показалось, что он оступился. Конечно, я его придержал и не дал ушибиться. Признаюсь, что я поступил нехорошо, тем более что у меня не было никаких счетов с ним. Но бывают в жизни моменты, когда нет времени быть вежливым со всеми.
- Когда мы увидели, что поезд тронулся с места и что нам его не догнать, - рассказывал другой, - мы остановили грузовик и уговорили водителя (аргументы у нас были солидные и веские), чтобы он пустился догонять ушедший поезд. Вот мы вас и догнали, - заключил он!
Несмотря на очевидный успех этой операции, нам было не до радости: брат Ломы был среди нас.

Просматривая этот отрезок жизни и вспоминая обстоятельства нашего побега, я прихожу к заключению, что наш расчет, в общем, был достаточно правильным. Однако некоторые моменты нами не были учтены, как, например, оцепление вокзала. Если бы оно было герметическим и постовые выполнили бы свой военный долг, то мы никогда бы не пробрались к поезду. Очевидно, что нам помогла негласная помощь со стороны наших бывших товарищей, для которых мы были выразителями протеста, с которым многие были согласны, но, исходя из личных соображений, предпочли остаться в тени.
Официально мы были дезертирами и предателями. Многие из бывших товарищей даже теперь, полвека спустя, продолжают нас считать таковыми. Ибо они считают, что мы, прекратив борьбу против коммунизма, предали Белую Идею, предали идею Белой армии!
Что же касается нас, "дезертиров", то я расценивал события по-иному. Я считал (и продолжаю считать), что афишированный немцами антикоммунизм был лишь удобным, временным попутным лозунгом! Что, по сути, немцы воевали только ради овладения сырьевыми богатствами России. Таким образом, цель немцев нисколько не соответствовала нашему стремлению попасть в Россию и бороться с коммунизмом там, на месте.
Какое фатальное недоразумение!!!

Многие из моих бывших товарищей заплатили жизнью за приверженность идее, которая существовала только в воображении доблестных и боеспособных в прошлом, но политически близоруких и неграмотных руководителей. Переходы в тяжелых климатических условиях и напряженных, неравных боях с коммунистами Тито и наступающей Красной армией были их уделом!
И погибали они просто так, без пользы для Белой Идеи и без пользы для России!
Надеюсь, что наступит время, когда какой-нибудь историк заинтересуется этим периодом и вынесет объективное заключение. Нам же, прямым участникам этих событий, трудно вынести нейтральное и справедливое заключение: наши старые раны еще не зарубцевались полностью!

Поезд покинул Земун. Наши переживания улеглись, и жизнь постепенно начала входить в свои права. Чтобы заполнить медленно текущее время, каждый рассказывал свою историю побега. Одни рассказывали объективную суть происшедшего, другие, менее скромные, преувеличивали свою сообразительность и находчивость. В общем, каждый вел себя соответственно своему характеру. Одних волновала неизвестность будущего, а других - судьба их родных и близких.
Старший по возрасту нам сказал, что сомнения и сентиментальность оказывают отрицательное влияние на мораль человека. Он говорил, что мы выбрали свое решение совершенно свободно и что у тех, кто колеблется еще есть возможность избрать иной путь. Если же они останутся в группе, то им предстоит улыбаться при успехе и при неудаче: и то и другое будет впредь нашим уделом.
Произнесенные слова мне показались жесткими для нас, двадцатилетних, но никто ему не возразил.

Наш поезд простаивал часами на станциях и полустанках, пропуская военные эшелоны в обоих направлениях. Во время таких остановок немецкий Красный Крест раздавал горячие супы вдоль всего состава.
На одном из таких полустанков, под вечер, какие-то солдаты вошли в вагон, офицер-партиец приказал нам выйти и указал на стоявший грузовик. Нас повезли в неизвестном направлении.
Мы очутились в лагере!
Сначала нас повели по узкому проходу, обнесенному колючей проволокой. Потом проход стал шире, и мы очутились в чистом, хорошо отопленном и хорошо освещенном бараке. Нам указали на голые нары. Человек, который нас вел, нам сказал, что через три дня нас повезут на работу, но не сказал на какую и куда. Он нам выдал талоны на трехдневное питание и добавил, что наш приезд этим вечером не был запланирован и поэтому наш ужин не был предусмотрен.
Такой неожиданный поворот событий в нашу программу не входил. Наш "швед", Володя, отлично владевший немецким языком, сказал следующее:
- Мы - группа добровольцев. На этом основании мы желали бы встретиться с комендантом лагеря - во-первых, чтобы его приветствовать, во-вторых, чтобы его поблагодарить за ваш прием, наконец, чтобы его ввести в курс наших проблем.
- Конечно, конечно, но какие у вас проблемы?
- Наши проблемы - это проблемы людей, которые едут издалека и которые, после длинного пути, лишены еды и постели.
- Конечно, конечно, но я не могу беспокоить коменданта в такой поздний час. Не могли бы вы подождать до утра, я уверен, что комендант вас примет.
- Предположим, что мы согласимся на встречу завтра утром. А что вы предлагаете сейчас?
- Сейчас все закрыто.
- Очень жаль, что так получается. Однако сейчас не так уж поздно, чтобы мы отказались от встречи с комендантом с вашей помощью или без нее.
Едва наш "швед" закончил фразу, как открылась дверь, и на пороге появился человек в партийной форме. Его невысокий рост, с головой, лежащей непосредственно на плечах, и отвисший живот придавали ему вид упитанного паука.
Это был комендант лагеря.
"Швед" представил коменданту нашу группу и, как хороший дипломат, ему объяснил, что мы не обыкновенные рабочие, а добровольные союзники Германии и что мы едем в Берлин по особому контракту; что после долгого пути мы хотели бы поужинать и отдохнуть, но не на голых нарах.
Распоряжения коменданта полетели, как удары кнутом, гортанные и односложные!
Нам выдали одноразовый паек и принесли одеяла. Утром нам выдали котелки и столовые ложки.
Куда мы попали? Что это значит - котелки и ложки? Сидим день. Сидим второй. Впечатление, что мы никого не интересуем.
Подошло обеденное время. Мы стали в длинную, змееобразную очередь. Площадь, на которой мы находились, была обнесена растянутыми кругами колючей проволоки, вдоль которой стояли вышки с сильными прожекторами. Я заметил, что большинство находившихся в лагере - как мужчины, так и женщины, носили ватники с пришитым матерчатым прямоугольником с буквами "OST".
- Так это же наши соотечественники! - воскликнул Митя.
- Может быть, а может быть, и нет, - ответил я. - Для нас "OST" - это Россия. Для немцев же - это все то, что лежит на восток от их границы с Польшей. Это может быть Румыния, Прибалтика, Карпаты и, конечно, Россия. Пойди узнай, откуда они!
Моментами, когда кто-то пытался обойти очередь и приблизиться к баку раньше других, возникали драки-вспышки. Стоя в очереди, я заметил, что по мере продвижения к месту раздачи обеда люди убегают из нее, не дойдя до котла.
В чем дело?
Вскоре я очутился за тулупом "ворсом наружу". Смотрю на тулуп и не понимаю, почему ворс "волнит". От ветра? Но ветра не было. Присматриваюсь. Меня охватил и ужас, и омерзение от такого количества вшей, которые, передвигаясь с места на место, вскарабкивались друг на друга и "волнили" ворс тулупа. Я застыл, как вкопанный!
Судя по одежде, паренек был "из восточных", но откуда точно, я не знаю - не спрашивал.
В этот день я не обедал!

Продолжение следует.

Анатолий Максимов