ВИТАЛИЙ КУРЕННОЙ

– Как вы оцениваете вклад А. А. Зиновьева в философию и науку?

– Не будучи специалистом по истории советской логики, не могу судить, несколько велик вклад А. А. Зиновьева в эту дисциплину (то есть в ту область, которой он первоначально занимался). Студентом я читал какие-то из этих работ, но сходу ничего конкретного даже и не припоминаю. Что-то об апориях Зенона, но решений этих апорий существует столько, что хватит на многотомную историю философии. Насколько я, впрочем, знаком с современной литературой по аналитической философии, его вклад там также не обнаруживается.

Что касается философии в более широком смысле, а именно как рода литературы, способной некоторым образом резюмировать социальный опыт («мировоззрение», выражаясь старым немецким философским языком), то здесь, на мой взгляд, можно сказать следующее. Роль работ А. А. Зиновьева оказалась чрезвычайно велика для определённого (подчёркиваю) поколения и, конкретнее, определённой социальной группы советских людей. Если судить по читаемости его работ, он смог оформить какие-то важные для этой группы ощущения, интуиции и переживания. И в этом смысле его работы, наверное, будут представлять ценный материал также и для историка. Да и личность, видимо, была неординарная, если судить по числу анекдотов, которые мне приходилось слышать от старших коллег. У меня же как человека другого поколения и иного социального опыта эти работы не вызывают живого интереса.

К этому могу лишь добавить, что мне никогда не приходила в голову мысль, обратиться к работам А. А. Зиновьева как к некоторому профессиональному источнику по какой-то философской проблеме.





ВЛАДИМИР МИКУШЕВИЧ



– Что вы можете сказать о вкладе в русскую философию Александра Зиновьева?



– Я считаю его трагической жертвой советского режима. Это был человек острого ума, но кастрированного советским образованием. В тех областях, которые были ему доступны, он совершил настоящие открытия. Это был блестящий аналитик, однако его ум слишком урезан, поскольку от него отсечена такая важная составляющая, как русская философия. Ум Зиновьева неполноценен почти в физиологическом смысле. Причём значение русской философии он признавал, но его достоянием она так и не стала.



– Он всегда прикрывался щитом эпохи Просвещения…



– Это наследие марксизма. Марксизм — не философия, а абсолютный историзм. Мыслители, возводившие марксизм в философию, неизбежно уходили на Запад. Они теряли те русские корни, в которых источники жизни и спасения. Поэтому я не уверен, что сегодня существует западная философия, а в России философия существует. Западные философы боятся конкуренции ещё больше, чем русские философы. «Если вас взять истопником, то все студенты будут у вас в котельной», — так сказала мне преподавательница немецкого университета.





КОНСТАНТИН КРЫЛОВ



– Как вы относитесь к терминологии А. А. Зиновьева? Разве это не оскорбительно называть советских людей «гомососами»?



– Разумеется, оскорбительно, как и «Ибанск», как и прочие его словотворческие изыскания. Откуда это? Некоторые грешат на «каэспешный юморок» или «недостаток внутренней культуры». На самом деле, если уж рассматривать творчество Зиновьева с литературной точки зрения, то его следует причислить к эпигонам футуризма. Я не говорю о его стихах, достаточно паршивых, но диагностически ценных. Но и прозу — «Зияющие высоты», например — надо воспринимать в контексте творчества Маяковского, Бурлюка и Кручёных. Футуристам же свойственен интерес к самовитым словечкам, площадной юмор одобрялся, а раздача пощёчин общественному вкусу была осознанной стратегией. Разумеется, quod licet Iovi non licet bovi, но Зиновьев себя считал Юпитером, а не быком.



– Согласны ли вы с тем, что существует всего два эволюционных пути к «сверхобществу»: западнистский и коммунистический?



– Для того чтобы ответить на этот вопрос, нужно для начала принять зиновьевскую концепцию «сверхобщества», либо объяснить, почему и в каком смысле она неприемлема. Так что «пройдём мимо».



– Как вы прокомментируете игнорирование Зиновьевым таких понятий, как «нация» и «национализм»?



– Думаю, что это была его самая большая ошибка. Впрочем, нет, не ошибка. Тема русской нации была для него болезненной: он очень много думал о русских и их судьбе, но классический национализм казался ему «пройденным этапом», чем-то вроде птолемеевской системы, которую «ну нельзя же принимать всерьёз». Сходным было его отношение к религии. О Боге он думал много, но «боженьку» — считал пережитком, ну и «попов волосатых» тоже. Об этом можно сожалеть, но ставить это ему в вину бессмысленно и глупо.





СЕРГЕЙ РОГАНОВ



– Какой вклад внёс А. А. Зиновьев в философию и науку?



– Не знаю. Не умею врать так же, как не умел врать сам Александр Зиновьев. И не понимаю таких вопросов. Человек — не клиент банка «Вселенная и Ко», — только желторотые клерки определяют значимость клиентов вкладами и счетами здесь, на столичных перекрёстках. И проценты по вкладам в сберкассу «Философия» человеку не нужны, Зиновьеву тем более.



Я не знал его, но побаиваюсь даже теперь, когда он мёртв. Логика для меня такая же бесконечная загадка, как и Женщина, а люди, о которых можно сказать «он — логик», да ещё и «сильнейший», вызывают моё искреннее восхищение и страх приблизиться «от нечего делать» хотя бы на полшага.



Но, философия, — это не логика. Тем паче — не наука. У каждого времени своя мера целей, своя точка отсчёта для каждого человека. Не каждому дано находить свои точки отсчёта, центры своего мирозданья. Александр Зиновьев — нашёл, и он — счастливый человек. Я говорю о его жизни как о поступке от первого шага и до последнего вздоха. Тексты и конструкции давно не завораживают человека. Современного тем более. Но поступки тех, кто идёт рядом, падает, поднимается, опять идёт, опять падает, но добивается своего, манят за собой вопреки словам, текстам. Поступок — вот мера большого Человека. Крестьянина. Мыслителя. Отщепенца.



Пусть он отщепенец. Но только не интеллектуальный импотент на паперти современной России.



Не знаю, что будет с Логикой. Не знаю, какая она из себя. Не представляю, какая она — Наука, какой она станет через 5–10 лет. Но, всё равно, — русские люди будут читать «Исповедь отщепенца», читать, чтобы отыскать свою меру, свою точку отсчёта в российских буднях. Не думая о вкладах и о процентах. Будут просто вспоминать отщепенца Александра Зиновьева, падать, подниматься, опять падать, и вставать, и снова идти.



Вперёд, до самого конца!