Что считается пыткой. Юридический аспект


За последние 50 лет разработан обширный международно-правовой инструментарий, запрещающий пытки и иные формы жестокого, бесчеловечного или унижающего достоинство обращения или наказания.

Этот запрет закреплен во Всеобщей декларации прав человека, статья 5 которой гласит: "Никто не должен подвергаться пыткам или жестоким, бесчеловечным или унижающим его достоинство обращению и наказанию". Данное право дословно подтверждается в статье 7 МПГПП и ЕКПЧ, а также в статье 21(1) Конституции России.

Вне этого запрет пыток рассматривается по общему правилу как норма jus cogens, т.е. обязательное и безусловное положение обычного международного права.

Российский Уголовно-процессуальный кодекс также запрещает принуждение "обвиняемого или другого участника процесса к даче показаний посредством насилия, угроз или иных незаконных методов", равно как и Закон о милиции (с марта 1999 г.) - применение пыток и недозволенное обращение.

В статье 1 Конвенции ООН против пыток они определяются как

любое действие, которым какому-либо лицу умышленно причиняется сильная боль или страдание, физическое или нравственное, чтобы получить от него или от третьего лица сведения или признания, наказать его за действие, которое совершило оно или третье лицо или в совершении которого оно подозревается, а также запугать или принудить его или третье лицо, или по любой причине, основанной на дискриминации любого характера, когда такая боль или страдание причиняются государственным должностным лицом или иным лицом, выступающим в официальном качестве, или по их подстрекательству, или с их ведома или молчаливого согласия. В это определение не включается боль или страдания, которые возникают лишь в результате законных санкций, неотделимы от этих санкций или вызываются ими случайно.

В соответствии с этим определением пыткой является любое умышленное действие, вызывающее сильную боль или страдание, физическое или психическое.

В российском уголовном кодексе пытка упоминается, однако не рассматривается как самостоятельный состав преступления; не охватывается также весь спектр действий в соответствии с определением КПП. Статья 111 устанавливает наказание от 2 до 15 лет лишения свободы за умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, однако не упоминает отдельно случаев причинения такого вреда должностными лицами при исполнении ими своих обязанностей.

Статья 117 затрагивает недозволенное обращение, однако также не содержит отдельного упоминания действий лиц при исполнении ими служебных обязанностей.

Она гласит:

"Причинение физических или психических страданий путем систематического нанесения побоев либо иными насильственными действиями, если это не повлекло последствий, указанных в статьях 111 и 112 настоящего Кодекса [причинение, соответственно, тяжкого и средней тяжести вреда здоровью], наказывается лишением свободы на срок до трех лет".

В статье 117(2)(д) пытка квалифицируется как отягчающее обстоятельство: "То же деяние, ... совершенное с применением пытки, наказывается лишением свободы на срок от трех до семи лет. Данная статья не дает определения понятия "пытка". По российскому законодательству сотрудники правоохранительных органов могут привлекаться к ответственности на основании этой статьи.

Статья 117 представляется недостаточной, поскольку не затрагивает причинение физических или психических страданий ненасильственными действиями. Соответственно, не подлежат наказанию угрозы в адрес лица непосредственно или третьих лиц.

Российские законодатели предпочли не упоминать пытку как отягчающее обстоятельство при причинении физических или психических страданий, повлекших смерть, причинение тяжкого или средней тяжести вреда здоровью. В результате сотрудника милиции можно предать суду за "причинение физических или психических страданий ... с применением пытки" - недозволенное обращение с кем-либо, не повлекшее серьезных последствий, но если он будет пытать человека до смерти - его могут судить только за убийство.

Применение пытки должностным лицом квалифицируется как отягчающее обстоятельство в связи с принуждением к даче показаний (статья 302 УК):

1. Принуждение подозреваемого, обвиняемого, потерпевшего, свидетеля к даче показаний либо эксперта к даче заключения путем применения угроз, шантажа или иных незаконных действий со стороны следователя или лица, производящего дознание, наказывается лишением свободы на срок до трех лет.

2. То же деяние, соединенное с применением насилия, издевательств или пытки, наказывается лишением свободы на срок от двух до восьми лет. Данная статья устанавливает наказание за применение должностным лицом принуждения к подозреваемому. Однако статья 302 не распространяется на причинение боли и физических страданий третьим лицом по приказанию или при попустительстве должностного лица, что является в России распространенной практикой - "пресс-хата".

Договоры и декларации последних двух десятилетий запрещают как пытки, так и жестокое, бесчеловечное или унижающее достоинство обращение. Статья 2 Декларации о защите всех лиц от пыток и других жестоких, бесчеловечных или унижающих достоинство видов обращения или наказания (далее - Декларация о пытках), принятой ООН 9 декабря 1975 г., гласит, что "пытка составляет особо тяжкую и преднамеренную форму жестокого, бесчеловечного или унижающего достоинство обращения или наказания" (курсив - авт.), в то время как статья 3 особо оговаривает недопустимость ни при каких обстоятельствах разрешения ее каким-либо государством или проявления им терпимости к пытке.

Европейский суд по правам человека постановил, что различие между пыткой и бесчеловечным или унижающим достоинство обращением "представляется включенным в Конвенцию с тем, чтобы особо заклеймить как "пытку" именно особую форму бесчеловечного обращения, приводящую к очень тяжелым и жестоким страданиям".

Европейский суд по правам человека установил также четкий предел применения силы в отношении задержанных. В деле Рибицш против Австрии суд постановил, что

"В отношении лица, лишенного свободы, любое использование физической силы иначе, как безусловно необходимое в силу действий самого этого лица, унижает человеческое достоинство и с принципиальной точки зрения является нарушением права, установленного в статье 3".


http://www.newsru.com/background/26oct2005/lawontort.html

ПЫТКА, ГЕНДЕР И РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ: ПРОТИВ ПЫТОК ЖЕНЩИН

Что такое пытка? Чем больше я в процессе подготовки этого эссе исследовала данную тему, тем труднее мне казалось найти простое определение. Самоочевидная природа пытки входит в противоречие с разнообразием ситуаций, в которых на практике осуществляется пытка, а также с законодательными и противоречащими им социальными определениями, которые мы используем для описания пытки как гражданского преступления, как части реальности войны или как военного преступления. Если рассматривать пытку в аспекте ее репрезентации в искусстве, снова неизбежно возникает проблема определения. Наблюдая репрезентацию пытки, что мы поняли об опыте палача или жертвы и о том, как и почему происходит пытка? Пытка как действие одного человека против другого - это также специфическое политическое событие. Она есть травма не только для жертвы, но также для общества, для человечества. Как действие, событие, травма, она представляет собой не просто тему для художника, но сложное социополитическое и культурное явление, и если художник желает представить собственную репрезентацию пытки, он должен в этой репрезентации опираться на свое понимание того, что же значит пытка. Нижеследующие заметки исследуют один из аспектов этой проблемы. Они обращены к опыту пытки женщин (которые, как правило, являются жертвами и редко - агрессорами) и репрезентации этого опыта женщинами-художницами.

Изначально пытка понимается как оружие, используемое агентами государства, "разведчиками". На войне пытка иногда применяется к пленным, чтобы получить от них информацию о численности их войск, их расположении и снабжении. В этом определении пытка ассоциируется прежде всего с солдатами и офицерами - мужчинами, которые участвуют в войне на той или другой стороне, или с их предполагаемыми противниками, причем все они - потенциальные палачи или жертвы. В то же время, существует распространенный миф о профессиональном солдате-мужчине, опирающийся на миф об армии как силах обороны, призванных защищать гражданское население, которому и служит солдат. Население рассматривается исключительно как пассивная сила в обществе: к гражданскому населению относятся старики, женщины, дети и люди, негодные к службе. Все действия солдата на фронте имеют своей целью защитить тех, кто остался дома. Эта миссия оправдывает агрессию солдата против других сил и стран. Правила войны формируют определенное соглашение между воюющими сторонами, основанное на эскалации конфликта по принципу "зуб за зуб", но этот конфликт происходит только на передовой. Такое определение - а оно уже имеет гендерный аспект, ибо идентифицируется с исключительно мужской деятельностью - предполагает, что женщины не служат на передовой и, следовательно, они вряд ли станут жертвами пытки даже в случае поражения. Однако женщины неоднократно подвергались пыткам на войне, как в качестве солдат, так и в качестве мирных граждан, подозреваемых в пособничестве врагу. Во многих национальных армиях число женщин составляет около 11%; во многих армиях они служат на передовой, но чаще в тыловых и вспомогательных частях: в военной администрации, снабжении, связи и медицине. Женевская конвенция (созданная в 1864г., затем подвергавшаяся пересмотру в 1906, 1929 и 1949 гг.) запрещает применение пыток к военнопленным солдатам и к гражданскому населению, не принимающему непосредственного участия в конфликте. Нарушение этой конвенции считается военным преступлением и подлежит рассмотрению трибунала.

В течение ХХ века война все дальше выходила за рамки боя на линии фронта между двумя противостоящими друг другу силами. В наши дни война ведется - с санкции правительств - против гражданского населения, главным тактическим приемом войны являются бомбежки с последующей оккупацией, а наиболее заметным ее результатом - массовый исход беженцев. В такой войне именно гражданское население несет основную тяжесть бремени войны, составляет большую часть потока беженцев и подвергается наибольшему насилию со стороны войск противника, берущих под контроль оккупированные территории. Сегодня установлено, что 80% жертв всех войн недавнего времени составляло гражданское население, в том числе множество женщин и детей.

Определения пытки и запреты на ее применение присутствуют во всех вариантах Женевской конвенции и в документах ООН с момента основания этой организации. Прежде всего, пытка определяется как фундаментальное нарушение прав человека, а именно права на безопасность и свободу от страха, а также права на медицинскую помощь и юридическую защиту в случае задержания военными или государственными силами или представителями таковых.
В 1984г. ООН приняла Конвенцию против пыток и прочих видов жестокого, бесчеловечного или унизительного обращения или наказания, которую на сегодняшний день подписали только 99 стран мира. К 1996г. в ежегодных докладах "Международной Амнистии" за предшествующие 25 лет засвидетельствованы случаи применения пыток в более чем 100 странах, что составляет больше половины всех стран-членов ООН. Основная часть свидетельств "Международной Амнистии" о пытках в наиболее жестоких их формах относится к 45 странам, из которых 14 стран фигурируют в докладах постоянно. 9 декабря 1988г. Генеральная Ассамблея ООН проголосовала за принятие следующего дополнения к Хартии ООН:
"Никто, какая бы мера ограничения свободы или заключения ни была к нему применена, не может быть подвергнут жестокому, бесчеловечному или унизительному обращению или наказанию. Никакие обстоятельства не могут служить оправданием пытки либо иного жестокого, бесчеловечного или унизительного обращения или наказания".
Пытка не может быть определена просто как садизм, проявленный отдельными представителями государственных, военных или полицейских служб, поскольку обычно их сослуживцы или начальники обязаны фиксировать такие отдельные нарушения допустимых и законных норм поведения.
В декабре 1975г. Генеральная Ассамблея ООН утвердила "Кодекс поведения сотрудников сил поддержания правопорядка", где пытка определяется как:
"всякое действие, производимое самим сотрудником государственных служб или по его приказу, посредством которого человеку намеренно причиняются жесткие физические или моральные страдания с целью получения от него или от третьих лиц информацию или признание, а также с целью наказания за действие, которое он совершил или в совершении которого подозревается, или с целью устрашения его или других лиц. К пытке не относится боль или страдание, причиняемые преднамеренным или случайным образом при исполнении судебных санкций, если их исполнение соответствует Минимальному Стандарту содержания заключенных".
Если статус жертвы пытки установлен, то возможно, имеет смысл обратиться к обязательной подготовке палачей, которая должна осуществляться в контексте санкционированной государством системы пытки. Садизм в отношении жертвы "оправдан" государственной властью в качестве наложенного судом наказания, нередко он служит поддержанию национального единства, а обучение служащих сил правопорядка как палачей предназначено вести к тотальной объектификации Другого (жертвы), к превращению его в объект. Ненависть, которую разжигает такая система - это не ненависть между двумя враждующими сторонами в войне; процесс создания такого врага, такой угрозы, с которой необходимо бороться в масштабе всего населения, подпитывается всеми видами расовой и религиозной нетерпимости и, помимо всего прочего, яростной сексуальной ненависти мужчин к женщинам как "противоположной" социальной группе. Хотя и ясно, что среди тех, кто пытает, много людей, отмеченных выдающимися жестокостью и садизмом, международное определение пытки основано на ее существовании в качестве институционально спланированной и официально одобренной политики. Когда политику осуществляют люди, которым заведомо не грозит наказание или осуждение со стороны их коллег или начальников, результатом становится пытка. Доктрина "организации пытки", обучения солдат и сотрудников сил правопорядка технологиям пытки, не менее ужасна, чем сам акт пытки. Это определение рассматривает пытку как особое отношение власти, имеющее свои систематические и организованные формы... концентрационный лагерь, ГУЛаг, "этническая чистка" национальных меньшинств или целевых групп населения, как правило - политической оппозиции.

Когда художник или писатель описывает отношения между палачом и жертвой как отношения личные и индивидуалистические, он тем самым неизбежно делает из акта пытки идеальную сцену для драмы. Этот прием широко известен в литературе, кино и театре, он часто используется, чтобы представить психологический обмен между личностью, которая становится жертвой пытки, и личностью, которая пытает. Пытка относится к таким преступлениям, единственным доказательством которых могут выступать показания свидетелей. Государство замалчивает или отрицает факты пытки, притом в этих обстоятельствах жертве приходится говорить о том, что произошло, и называть имена своих палачей - именно в качестве палачей. Живые свидетели отсутствуют, медицинское освидетельствование редко доступно и, как правило, ограничивается подтверждением наличия у жертвы глубокой психологической травмы. Единственная доступная визуальная репрезентация пытки - это искалеченное тело жертвы, и эту репрезентацию субъекты пытки, как правило, пытаются скрыть или подавить - например, держа жертву в заключении до заживления ран. Фотодокументация или видеозапись актов пытки встречается редко, но там, где такие снимки или записи встречаются, они обычно служат для обучения солдат и/или служащих сил правопорядка технике пытки.

Фотосерия и серия инсталляций Дженни Хольцер под названием "Lustmord" используют эти элементы возможной репрезентации пытки в качестве свидетельства и основы психологической драмы. Это произведение Хольцер появилось на свет как реакция художницы на войну в Боснии, и его название, которое можно перевести одновременно как "убийство на сексуальной почве" и как "изнасилование с последующим убийством", указывает на тему произведения - судьбу женщин, взятых в плен, изнасилованных и убитых в этой войне. Фотосерия представляет три голоса: голос страдающей женщины, голос мужчины - насильника и палача, и голос "свидетеля". Каждая фотография - это реплика одного из них, выписанная синими, красными или черными чернилами на женской коже. Только из самих слов понятно, кто говорит: "Я просыпаюсь там, где умирают женщины"; "Я хочу трахнуть ее туда, где у нее слишком много волос"; "Она упала на пол в моей комнате. Она пыталась умереть чистой, но не смогла. Я вижу кровавый след". Вы, как зритель, должны сами определиться в своем отношении к говорящему и опознать, кто говорит. От вашей реакции на реплику - на уровне идентификации / дисидентификации - зависит весь эмоциональный эффект этой работы. За выбором татуировки стоит практика вытравливания своей реплики на теле. Пытка в прямом смысле входит в тело, она оказывает долгое последействие на тело жертвы. Слова агрессора так же оставляют отметины на этом теле, как и его действия. В концентрационных лагерях татуировки использовались для того, чтобы обесчеловечить заключенных, лишить их имени (как формы социальной / семейной идентификации) и превратить их просто в "номер такой-то". "Телесная" часть проекта Дженни Хольцер была представлена в приложении к No. 46 Suddeutsche Zeitung (19 ноября 1993г.). В типографскую краску, которой был напечатан текст проекта, была подмешана кровь немецких и югославских женщин-доноров. Символический ужас, который испытывает зритель, узнающий, что частью произведения является кровь, не идет ни в какое сравнение с ужасом перед тем насилием, которому подвергались во время войны боснийские женщины. Однако звучащее в работе Хольцер заявление - "у всех нас руки в крови" - остается в силе и свидетельствует о неспособности Европейского сообщества каким-либо способом остановить "этнические чистки", под маркой которых осуществлялось насилие и пытки. Марша Мескиммон пишет об этой работе:
"Lustmord" участвует в историях насилия, которые он пересказывает, но не повторяет напрямую их логику. Не закрывая глаза на насилие, "Lustmord" все же избегает просто рассматривать женщину как объект символического и физического насилия, защищая привилегию центра".
(M.Meskimmon 'Jenny Holzer's Lustmord and the project of resonant criticism', журнал n.paradoxa Vol. 6, 2000)
Здесь Мескиммон говорит о том, как в "Lustmord" меняется стереотип молчаливой жертвы и мужского взгляда на преступление и насилие. Звучит голос жертвы, но звучит он только в контексте того, что сделал с ней палач-насильник и того, что рассказывает свидетель. Минимизированность реплик усиливает ужас происшедшего и, в каком-то смысле, отсутствие визуальной репрезентации насилия.
Пытка существует для того, чтобы извлечь из жертвы информацию, но она служит и другой цели - запугивать все население в целом. Цель организованных и систематических форм пыток и насилия против населения той или иной области - вселить ужас, настроить целый народ на подчинение и заставить замолчать инакомыслящих. Само знание о том, что правительство, государство, военный режим будут использовать пытки, есть способ устрашить народ или насильственно выселить его с места проживания.
В 1990-х гг. было два наиболее ярких примера использования этого, так сказать, оружия в ходе "этнических чисток" и конфликтов между религиозными и/или этническими группами - это Руанда и Босния-Герцеговина. Убийства, массовые казни, пытки, организованные изнасилования и концентрационные лагеря стали оружием. В первую очередь военные режимы разделяли семьи, рассылая мужчин и женщин в разные лагеря или места ссылки, и проводили выборочные аресты. Арест или задержание, когда задержанного берут под стражу и лишают возможности любого контакта с внешним миром и с теми, кто мог бы ему помочь, часто служит прелюдией к допросу, пыткам или жестокому обращению. То, что в таких случаях напрочь отсутствуют все предписанные законом процедуры следственного процесса - предварительное условие, которое делает возможной пытку; при этом закон демонстративно нарушают сотрудники именно тех сил, которые существуют для поддержания законности, и это обстоятельство акцентирует наше внимание на роли государственной политики, которая явно или скрыто поддерживает практику пыток. Пытки и запугивание гражданского населения осуществляют в основном служащие правительственных или военных сил, хотя есть и документальные свидетельства о пытках, осуществляемых повстанческими силами или "эскадронами смерти", действующими при поддержке государства или без таковой. Эти действия нацелены не только на запугивание арестованных и их семей, но и на устрашение народа в целом самим фактом систематического исчезновения людей. В ситуации войны такие действия становятся причиной появления беженцев, старающихся покинуть зону военных действий и воюющую страну. Однако та же тактика используется и в мирное время тоталитарными режимами, когда государство ставит своей целью контроль и подчинение народа и подавление инакомыслия. Относительно любой из этих ситуаций неоднократно говорилось, что часто у женщин есть больше шансов стать жертвами пытки и насилия, чем у мужчин. Свидетельствами о пытках женщин в ходе современных конфликтов полнятся государственные доклады, военные документы и газеты по всему миру. Однако сама пытка осуществляется втайне, она остается скрытым действием.
Работа Нэнси Сперо "Пытка женщин" (The Torture of Women, 19..) построена, как и работа Хольцер, на теме речи и свидетельства, но совершенно иным образом. Составные части этой выполненной на бумаге работы противопоставляют интервью женщин, подвергавшихся пыткам, в основном в диктатурах Латинской Америки, прежде всего в Чили, взятые сотрудниками "Международной Амнистии", и изображения мифологических персонажей. Лайза Тикнер называет это произведение "первой открыто феминистской работой Сперо" ('Inscribing woman - between the lines', статья в каталоге: Nancy Spero: Works 1954-1987 exh.cat. ICA London, 1987 p. 29) и предполагает, что использованный в работе крупный шрифт, имитирующий стандартный шрифт машинописи, "подчеркивает одиночество и разобщенность женщин, а пробелы символизируют молчание - выключенность из документированной истории" (Tickner, p.31). Тикнер считает, что "неровно напечатанные" личные истории представляют "болезненную и рваную метафору страдающего физического тела" (Tickner, p.29). В одном из своих интервью Нэнси Сперо сказала: "Я считаю, что я открыто противостою нашим общественным представлениям о человеке. Мне кажется, что универсальное - это мужское. И когда я намеренно переворачиваю это с ног на голову, я пытаюсь универсализировать женское: ключевые моменты и стадии жизни женщины - рождение, взросление, рождение ребенка, смерть - должны быть возведены в статус универсального. Я пытаюсь совершить дерзость, смотреть на мир так, как мне хочется, хочется как женщине и художнице, и я понимаю всю трудность этой попытки, потому что на самом деле мир устроен иначе". (1985, цитируется в книге: Jo Anna Isaak, The Revolutionary Power of Women's Laughter, Routledge, 1996 p. 21).
По мнению Джоанны Айзек, изображения мифологических фигур говорят об интересе Сперо к женскому телу в ситуациях "беременности, родов, испражнения, болезни, умирания и расчлененности" (Isaak, p.22). Мифические существа Сперо многозначны, они возникают от намеренного смешения кодов: в одном ряду стоят Мардук и Тиамат, Небесная Богиня и Шила На-Гиг. В эссе Лайзы Тикнер подчеркивается, что Сперо много читала и использовала идеи постструктуралистских культурологов, например, семиотическую диаду "семиозис / хора" для описания "субъекта-в-процессе" у Кристевой она использовала для расстановки текста и рисунков на поверхности бумаги. У Кристевой "хора" выступает механизмом смещения и концентрации - субстратом - который в работе Сперо обозначает революционную силу женского смеха как суб-текста доминирующего дискурса. В другом интервью Сперо предполагает: "возможно, среди политзаключенных мужчин гораздо больше, чем женщин, но я, занявшись проблемой пытки, решила сделать упор только на женщин. В заключении сексуальному насилию подвергаются и мужчины, и женщины, но в отношении женщин изнасилование занимает центральное место в проблеме телесного насилия вообще... Поэтому женщина с незапамятных времен обладает статусом жертвы par excellence" (Tickner, p.30). Можно ли считать пытку женщины моделью и / или квинтэссенцией пытки? Мне понятно стремление настаивать на женском опыте как части человеческого опыта и даже, в этом смысле, как на универсальном феномене, избавиться от понимания женского опыта как "другого" и менее важного, чем сводящаяся к мужскому норма, но этот перенос значения скорее усиливает культурные стереотипы, чем - как надеется Сперо - подрывает их. Знаменитая гравюра Кэте Кёльвиц "Vergewalttigt" ("Изнасилование", 1907) из цикла "Baurenkrieg" ("Война") высвечивает ту же проблему. Изнасилованная женщина, выглядящая на гравюре убитой, обозначает не просто себя, не просто один акт насилия над женщиной, но становится метафорой насилия над страной - страшным, предельным и смертельным результатом самой Войны.
Пытка женщины все же есть пытка, и в этом смысле пытки женщин обычно не выделяют в отдельную категорию. Если жертвы пыток являются женщинами, а их палачи - по преимуществу мужчины, то пытка, телесное насилие, чаще всего носит сексуальный характер. Заметим, что факты сексуального насилия над мужчинами широко известны и хорошо документированы: удары по гениталиям, ожоги гениталий электрическим током и анальные изнасилования. Как Хольцер, так и Сперо избегают прямой визуальной репрезентации самого акта пытки. Однако сила их работ и ужас происшедшего передаются именно посредством беспристрастного, "холодного" рассказа и прямой речи. Открытая репрезентация акта насилия одного человека над другим вовсе не обязательно делает работу сильнее. Вопрос о связи порнографии и насилия над женщиной остается нерешенным, но когда мы узнаём, что палачи-насильники используют жесткое порно в качестве наглядного пособия, мы убеждаемся в наличии такой связи. Если порнографические материалы используются для обучения палачей, чтобы те приучались объектифицировать женщин, видеть в них объекты, а не жен, дочерей, матерей, сестер или даже просто людей, то как можно считать этот вид репрезентации "освободительным", если его использование настолько явно репрессирует женщин?

Лозунг 90-х гг. "Права женщины - права человека", универсальный и неделимый, произвел значительные изменения в понимании роли изнасилования в войне; изнасилование на войне было отнесено к военным преступлениям. Лишь недавно, лишь в 90-х, мы стали понимать изнасилование как военное преступление и как оружие в войне. К этому нас подтолкнули организованные изнасилования сербами мусульманок в Боснии-Герцеговине и массовые изнасилования в Руанде. Изнасилование было одним из главных приемов "этнических чисток" в этих странах. Женщин, страдавших в этих конфликтах, часто арестовывали или выгоняли из дома, разлучали с семьями, как и других политических арестантов; насилие над ними также включало в себя сексуальное рабство и проституцию в концентрационных лагерях, а также прилюдные изнасилования, которые должны были унизить не только саму женщину, но и ее родственников (как женщин, так и мужчин) и терроризировать мирное население в целом.

Традиционно изнасилование считалось одной из сопутствующих войне бед, одним из следствий оккупации, как грабежи и мародерство. То есть изнасилование относили к захвату имущества противника. Так, в качестве захвата имущества, изнасилование считалось "почетным преступлением" среди мужчин, правом победителя. Вспомним, что в большинстве европейских стран женщины всего около двухсот лет назад получили право владеть собственным имуществом независимо от мужей. Поскольку сегодня, благодаря растущему признанию женских человеческих, гражданских и политических прав, женщины в большинстве стран, если не во всех странах, уже не считаются собственностью мужчин, изнасилование оскорбляет их самих, а не честь их родственников-мужчин. Причины и цели изнасилований на войне коренным образом изменились, и все же логика изнасилования как оружия в наше время действует во многих военных конфликтах. Оно не просто элемент триумфа над покоренным гражданским населением или над противником в конце конфликта, но составная часть науки воевать. Оно есть специфический акт, направленный против гражданского населения с целью унизить и запугать его. Поэтому сегодня изнасилование рассматривают как акт пытки, точнее, особую, гендерно определенную форму пытки, которую учиняют мужчины над женщинами. Такое изнасилование на войне следует считать логическим продолжением насилия над женщинами в мирное время.

В мирное время женщины тоже подвергаются насилию со стороны мужчин. Как сообщают многие организации, работающие с проблемой насилия против женщин, случаи, когда женщину насилует неизвестный, незнакомый жертве человек, составляют лишь малую часть всех случаев изнасилования. Большинство насильников приходятся своим жертвам знакомыми, друзьями или коллегами, часто это партнеры, любовники или мужья. Только недавно (в Великобритании, например, в 80-х) изнасилование жены мужем стало квалифицироваться как преступление; обычно же законный брак считается презумпцией согласия при любых обстоятельствах. Изнасилование есть форма физически и морально жестокого обращения с женщиной, это не просто секс без согласия. Главной характеристикой действий мужчины в нем является насилие, принуждение к сексу сопровождается угрозами убить или изувечить женщину, нередко с применением оружия. Местом, где осуществляется изнасилование, при таких обстоятельствах часто становится дом или рабочее место жертвы. Как подчеркивают многие феминистские исследования, молодые мужчины гораздо чаще женщин становятся жертвами насильников на улице, но это не уменьшает ни жестокости изнасилования как преступления, ни страха многих женщин в одиночку выходить на улицу по вечерам.

"Дом женщин" (Frauenhaus, 1998) Сани Ивекович представляет своеобразный отчет об этих жестоких преступлениях против женщин. Проект был начат художницей в Хорватии, и практика изнасилований на войне стала основой для ее исследования гораздо более широкого спектра насилия. Инсталляция Ивекович была сделана при участии жительниц приютов для женщин и описывает насилие, жертвами которого они были. Этот проект был впоследствии дважды продолжен на материале из других стран: сначала с женщинами Люксембурга (показан на Манифесте-2, 1998), потом в столице Таиланда Бангкоке (показан на выставке "Womanifesto", 1999). В инсталляции белые, сделанные из прогипсованных бинтов маски женщин-участниц сопровождаются текстами, в которых перечислены основные события, приведшие этих женщин в приют. Мучительная хрупкость масок соседствует с краткими и сухими отчетами, где фигурируют зверские издевательства, изнасилования, избиения, аресты и насилие мужчин против женщин. Бояна Пежич в своем эссе "Метонимические ходы" также описывает "Дом женщин" как "работу, которая проходит мимо той репрезентации тела, что доступна взгляду. Маска-слепок - это изображение, сделанное в контакте с телом, это след тела. Это переход от портретного образа к знаковому, метонимическому изображению, основанному на осязании" (Sanja Ivekovic: Is this my True Face? Zagreb: Museum of Contemporary Art, 1998, р.40)
"Дом женщин" Ивекович смотрит на женские жизни из безопасного убежища. Эта работа свидетельствует о том, что насилие против женщин в наших обществах, восточном и западном, продолжается, и его уровень вовсе не снижается. Попытки позволить этим женщинам начать новую жизнь и забота об их детях продолжается благодаря международному протесту против жестокого обращения мужчин с женщинами и непрекращающейся экономической поддержке убежищ для женщин.

Последний пример - проект Йосико Симада "Женщины для развлечения / женщины для благочестия" (Comfort Women/ Women of Conformity, 1994). Проект включает в себя сделанную художницей книгу-альбом фотографий, текстов и фотоколлажей и перформанс, в ходе которого художница читает отрывки из этой книги и воспроизводит ее персонажи и события, прежде всего убийство ребенка, сопровождаемое слайдами с изображением императора Хирохито и японских и корейских женщин. Возникновение этого перформанса стало реакцией художницы на длительное (с 1930-х по 90-е гг.) умалчивание государства и общества о том, что японские военные фактически угоняли в рабство корейских "женщин для развлечений". Эта практика началась в японских колониях в Азии с 1932г. Только в 1991г. одна из жертв рассказала о борделях для военных, где женщин держали насильно, и прозвучали первые требования компенсации и публичных извинений. Использование японцами корейских женщин можно сравнить с тем, как во время второй мировой войны нацисты отбирали в концлагерях женщин для сексуальных услуг, формируя из них так называемые "веселые дивизии".
Как отмечает Хироко Хагивара, если подходить к проблеме с сегодняшней точки зрения на изнасилование на войне как вид пытки, "сексуальное рабство" - это еще слабое выражение для обозначения положения кореянок в японских военных борделях и для официальной политики, это положение поощрявшей. Это была колониалистская система насилия, которое планировалось и осуществлялось по четким директивам, выработанным в государственных инстанциях. ('Comfort Women: women of conformity: the work of Shimada Yoshiko', в книге: G. Pollock: Generations and Geographies, Routledge, 1996. p.261).
В качестве примера действий японских оккупационных войск Хагивара приводит взятие Нанкина в 1937г., когда 200 000 человек были убиты и 20 000 женщин изнасилованы (р. 260). В свете последовавших гражданских беспорядков японское командование сочло необходимым учредить бордели для военных - как средство взять под контроль одновременно антияпонскую реакцию в оккупированных областях и насилие оккупантов против мирного населения. Корея была японской колонией с 1910г., и женщин оттуда насильно вывозили в такие бордели, как рабынь.
Хагивара считает, что "обратить внимание на различия между "Японией" и "Азией" - это весьма дальновидный стратегический шаг, посредством которого художник говорит о месте Японии в Азии" (р. 254).
Выступая в Азии в роли колонизаторов, японцы часто занимали позицию "белого господина" для азиатов. Цель этой работы Симада - не просто отразить опыт угнанных в рабство женщин. Посредством противопоставления она стремится сказать об "охотном и агрессивном участии японских женщин в колониальной войне", и вынести этот вопрос на обсуждение как в самой Японии, так и за ее пределами. Как считает сама Симада, "Для западного колониалистского взгляда японские женщины - символ восточной экзотики, но, с другой стороны, когда сами японцы стали колонизаторами и "белыми господами" в Азии, японки начали относиться к другим азиатским женщинам как к низшим существам, тем самым сами занимая колониалистскую позицию" (Shimada, Art Activism 1992-1998 , Tokyo: Ota Fine Arts, 1998).
В своей работе Симада, в частности, противопоставляет отношение к японской женщине как к священной матери и отношение к кореянке как к проститутке. Она перемежает цитаты из националистских текстов 1940-х гг., рассказы жертв, опубликованные только в 90-е, и свидетельства из медицинских отчетов 30-х и 40-х гг. Вот реплика одной из кореянок, содержавшейся в таком борделе-концлагере: "Однажды, когда мне пришлось обслужить пятьдесят солдат за день, я упала в обморок от измождения. Мне дали какое-то лекарство, но мне все равно было плохо. Тогда солдат стал тыкать мне зажженной сигаретой в ноздри и во влагалище, чтобы разбудить меня". Сегодня такое обращение квалифицируется однозначно как пытка.
Изображение, сопутствующее этому тексту - агитационная фотография японки в форме Национального Женского оборонного союза, зажигающей сигарету стоящего рядом с нею солдата. Второй, пропагандистский, текст на этой странице говорит о поддержке, которую оказывают своим солдатам женщины Японии, движимые материнской любовью.
"Так японки стали националистическими матерями и слились с Императором; Император в то же время есть их символический "первенец" - наследник нации" (Shimada, Art Activism 1992-1998 , Tokyo: Ota Fine Arts, 1998).
Проект Симада критикует националистический японский образ матери и его связь с идеологией японского колониализма как часть того механизма, который сегодня заставляет японцев отказываться признавать их бесчеловечное обращение с кореянками, который лишает кореянок статуса человека и оправдывает действия японцев. Симада подчеркивает, что нельзя оправдывать сексуальное рабство кореянок тем, что якобы оно всего лишь один из неизбежных ужасов войны:
"Некоторые стараются говорить о японках просто как о жертвах машины власти и подвести их под дихотомию Запад / Восток, мужчины / женщины, колонизаторы / колонизируемые и т.д., но в реальности все было не так просто. В позиции каждого конкретного человека есть много сложностей и возможных вариантов. Обобщая эти различия и упрощая их до уровня стереотипов, мы не сможем понять динамику машины власти" (Shimada, Art Activism 1992-1998 , Tokyo: Ota Fine Arts, 1998).
Отталкиваясь от этих коллажей, Симада в сотрудничестве с бывшей сексуальной рабыней, а в последствии художницей по имени Бубу развивает новую стратегию: она переходит к воспроизведению взаимоотношений японских женщин и американских солдат в Японии, исследуя их как продолжение противоречивой истории женской идентичности в послевоенной Японии.

Эти примеры работ женщин-художниц из США, Хорватии и Японии несут свидетельство о разных видах пыток и насилия против женщин в бывшей Югославии, Чили, Хорватии, Японии и Корее, Таиланде и Люксембурге. Пытки женщин - это наиболее яркое выражение общей ситуации насилия против женщин в обществе по всему земному шару. Каждая из этих четырех работ использует контраст между текстом и изображением, чтобы поставить под вопрос соотношение между способами репрезентации насилия и его пониманием в каждом из описываемых конфликтов. Можно сказать, что их обращение к практикам дисидентификации - это скорее метонимическая, чем метафорическая попытка представить насилие как действие, имеющее свой специфический контекст, причины и исторические условия. Во всех этих работах звучит голос женщины, подвергшейся пытке, но в каждой работе он помещен в тот или иной контекст. Эти произведения отмечают изменение нашего отношения к пыткам женщин и к использованию сексуального насилия как орудия пытки женщин как в военное, так и в мирное время. Все они - шокирующее зрителя напоминание об этом насилии, прошлом и нынешнем, и о том, что ему должен быть положен конец.
Кэти Дипвэлл
http://ncca-kaliningrad.ru/execution/execution/work/deepwork.html

Школьницы снимали пытки одноклассниц на видео
Не выдержав мучений, одна из жертв выпрыгнула с 8-го этажа

14-летняя Наташа Суворова и 15-летняя Маша Багаева учатся в разных тюменских школах и друг с другом незнакомы. Но эти две девочки стали жертвами очень похожих преступлений...

История Наташи: новенькая

...Наташа Суворова выпрыгнула с 8-го этажа и наверняка бы погибла, если бы сосед в тот момент не смотрел в окно. Он тут же вызвал «Скорую». На пятые сутки Наташа, вся переломанная, очнулась и сказала, что была в гостях у одноклассницы, упала случайно.

Но очень скоро появилась сильная улика: видео, сделанное мобильным телефоном. На нем одноклассницы избивают Наташу по очереди руками и ногами, затем ремнем...

«Кино» оказалось настолько неопровержимым фактом, что трем мучительницам предъявили обвинение по статье «доведение до самоубийства».

- Дочка часто приходила домой в синяках, - рассказывает мама Наташи Татьяна Суворова. - Я жаловалась директору школы, ходила встречать дочь после уроков. Но Наташа плакала, что после моих жалоб ее называют «стукачкой».


Наташа в 64-й тюменской школе была новенькой - перешла туда в прошлом году. Красивая, стройная, мечтающая стать моделью, она сразу стала объектом зависти сверстниц.

Уж на кого она там стучала? Подростковая жестокость - вещь иррациональная. Наташу одноклассницы заманили на квартиру, чтобы якобы помириться. Но вместо этого избили, снимая все на видео. Хрупкая девушка не смогла отбиться от трех. И, не выдержав унижений, вырвалась и шагнула вниз с балкона.

Сейчас две главные мучительницы Наташи - Даша и Ирина (мы поменяли их имена по просьбе следствия) из школы ушли, не выдержав позора. А третья хочет идти к Наташе в больницу просить прощения. Но пока не решается...

- Мы теперь стали другими. Терпимее друг к другу, что ли, - признались одноклассники.

- Мы не снимаем с себя ответственности, но мы не можем заглянуть в души детей! - заявила бывший директор школы Татьяна Виноградова (ее отстранили от должности). - Дети ежедневно видят жестокость, которая льется с экранов!

То есть все как всегда: виноват мировой кинематограф в целом и сериал «Бригада» в частности...

История Маши: безответная

Через некоторое время вдруг как обухом по голове: история Наташи повторилась! Теперь уже в другой школе другие девочки истязали 15-летнюю Машу Багаеву, снимая на мобильник.

- Меня пригласили поговорить, - рассказала Маша. - Я все поняла, когда мы зашли в безлюдное место у гаражей. Было уже поздно. Накопились какие-то старые обиды - пустячные... Они набросились на меня... А какой-то парень достал телефон и стал снимать - чтобы потом поприкалываться, как они выражались.

До восьмого класса Маша Багаева училась в 29-й школе. Она была изгоем с первого класса. Одноклассницы дразнили ее Чупа-чупсом (потому что она носит очки), отбирали вещи.

Машу начали бить в гараже. Потом поймали такси и повезли ее в квартиру к одной из мучительниц. Били бутылкой по голове, жгли лицо, побрили голову, душили и угрожали зарезать, приставляя нож к горлу.

Потом были другая квартира и новые издевательства. Совсем озверевшие девчонки решили заставить Машу ограбить прохожего. Вышли на улицу. Теряющая сознание Маша как-то еще упиралась. Школьницы тормознули такси - и чудо! - за рулем был знакомый родителей Маши. Он отвез полуживую девочку домой. Отец тут же написал заявление в милицию.

Кстати, свои отношения с одноклассницами Маша от родителей скрывала. И от учителей тоже. Все скрывала! Майя Хундякова, социальный педагог школы, отзывается о девушке так: училась слабо, трудолюбивая, ведомая, легко поддается влиянию. Классный руководитель Екатерина Токарева также не смогла вспомнить, чтобы кто-то в классе за последние два года хоть пальцем тронул Машу.

Зато одноклассники знали все!

- Над Машей издевались не только девчонки, но и парни, - говорят школьники, - и били, и унижали при всем классе. Без причин били по голове. Я не думаю, что все это для учителей оставалось незамеченным. Она терпела до восьмого класса, а потом ушла в вечернюю школу. Но ее, похоже, и там достали.

Видео с Машиными мучениям милиционеры нашли в квартире одной из девочек. Следователи в УВД потом признавались, что не могли спокойно смотреть на то, что записал объектив мобильника...
Юрий ШЕСТАК, Калиль ВАХИТОВ

http://www.kp.ru/daily/23859/63663/

Пытки в милиции – это ритуал


Российские правозащитники обнародовали доклад о насилии в правоохранительных органах. Согласно их данным, к медикам постоянно обращаются граждане, которых пытают и избивают милиционеры и следователи. В МВД, как всегда, утверждают, что издевательства над задержанными происходят только в исключительных случаях.

В понедельник правозащитный фонд «Общественный вердикт» и Аналитический центр Юрия Левады обнародовали данные социологического исследования о насилии в правоохранительных органах. Этот опрос был проведен среди врачей «скорой помощи» и травмпунктов более 40 регионов России. Выяснилось, что медикам довольно часто приходится оказывать медицинскую помощь людям, пострадавшим от милицейских сапог и кулаков.

По мнению большинства опрошенных, насилие – постоянная практика работников милиции.

«Масштаб явления позволяет говорить, что это не произвол каких-то отдельных несознательных людей, не единичные случаи, а система», – считает социолог Юрий Левада. Как подчеркивают авторы доклада, распространению насилия, жестокости способствует атмосфера бесконтрольности, круговой поруки в правоохранительных органах. Согласно данным Левады, «в максимальной степени насилие, жестокость, побои и издевательства характерны для работников милиции, а также следственных изоляторов, конвойных частей». Чаще всего их жертвами становятся пьяные, молодежь, подростки, мигранты – по большей части, выходцы с Кавказа, Средней Азии, из стран Дальнего Востока, да и вообще приезжие.

Согласно данным исследователей, граждане сталкиваются с насилием в основном при задержаниях. «В таких ситуациях милиционеры склонны использовать силу на полную катушку. На втором месте по частоте случаев беспричинное избиение «для куража», демонстрации власти, – привел информацию из доклада сотрудник Аналитического центра Борис Дубин. – Еще один мотив – выбивание информации, нужной сотрудникам правоохранительных органов. В 3% случаев задержанных по указке сотрудников правоохранительных органов избивают сокамерники».

Все это, по мнению авторов опроса, говорит о том, что «насилие и жестокость милиции имеют не вынужденно-защитный характер, а входят в состав ритуалов по укрощению задержанного»

По словам Дубина, пострадавшие от произвола редко жалуются на насилие со стороны милиционеров, просто потому что боятся. Ведь заниматься раскрытием подобных преступлений будут все те же милиционеры. А о том, что существуют правозащитные организации, куда тоже можно обратиться, многие просто не знают.

Как отмечают психологи, система подбора кадров в правоохранительные органы давно устарела, она не меняется уже несколько десятилетий. «Набор необходимых тестов, которые проходят сотрудники при приеме на работу, можно запросто купить на Горбушке. Среди тех, кто идет на эту работу, огромное количество людей с низкой самооценкой, которым необходимо самоутверждаться, что тоже приводит к росту насилия», – считает заведующий отделом клинической психологии Научного центра психического здоровья РАМН Сергей Ениколопов.

В правоохранительных органах считают, что насилие применяется лишь в исключительных случаях, хотя и признают, что в милицейских рядах иногда встречаются сотрудники, почувствовавшие полную власть над задержанными ими людьми. Источники в правоохранительных органах сообщили «Газете.Ru», что в большинстве случаев сотрудники милиции используют методы давления лишь для того, чтобы раскрыть то или иное преступление, поскольку «при вежливом обращении ни один преступник не будет говорить правду».

Поэтому следователи «практикуют, например, удары по лицу и по телу»

К тому же стражи порядка обращают внимание на то, что в МВД России существует Управление собственной безопасности (УСБ), которое занимается расследованием подобных преступлений, совершаемых сотрудниками милиции. Правда, доказать факт применения насилия бывает очень сложно, да и судят виновных, как показывает практика, в основном за превышение должностных полномочий.

По мнению правозащитников, работа правоохранительных органов должна быть более прозрачной, а гражданский контроль за их деятельностью со стороны правозащитных организаций усилен. «Чем больше фактов применения насилия правоохранительными органами будет выявлено и предано огласке – тем меньше будет соблазн нарушать права человека», – заявил председатель отделения общественной организации «Комитет против пыток» в Нижнем Новгороде Игорь Каляпин. Правда, о том, что в ближайшем будущем сотрудников правоохранительных органов удастся заставить прекратить практику избиения и пыток, не говорит никто.

***
Эля Вермишева, Ирина Петракова
http://www.compromat.ru/main/mvd/pytki.htm

Для раскрытия преступлений правоохранители используют средневековые методы

Вчера правозащитники представили результаты исследования, посвященного проблеме пыток со стороны правоохранительных органов. Выяснилось, что хоть раз подвергался пыткам в милиции каждый пятый опрошенный. При этом правозащитники считают, что масштабность и безнаказанность пыток не только угрожают жизни и здоровью граждан, но и всей системе правосудия, основам гражданского общества и даже государственности.
Социологическое исследование было инициировано нижегородской региональной общественной организацией "Комитет против пыток" совместно с Институтом социологии РАН. Работа проводилась профессиональными группами социологов в пяти регионах: в Санкт-Петербурге, Нижнем Новгороде, Пскове, Чите и Коми. Всего с 2004 года было опрошено 5565 человек. И, как рассказал вчера профессор Социологического института РАН Яков Гилинский, "результаты получились удивительно схожие". На вопрос, подвергались ли пыткам со стороны правоохранителей питерцы в течение всей жизни, положительно ответили 21,3% респондентов. Вместе с тем 68,7% граждан признались, что чувствуют себя незащищенными от физического насилия со стороны сотрудников милиции.
Правозащитники выяснили, что пытают сограждан чаще всего сотрудники патрульно-постовой службы и следственных отделов милиции. Но не гнушаются насилием сотрудники ФСБ и прокуратуры, а также судебные приставы. Из "заплечных" методов чаще всего применяются избиение, содержание в холодных помещениях и антисанитарных условиях. Также практикуются принудительные позы, включая подвешивание, бросание, растягивание, выкручивание рук и так далее. Значительно реже встречается применение электротока, погружение в воду (за исключением Коми, где было выявлено 20 таких случаев), прижигание и иные пытки с использованием кипятка и горячих (раскаленных) предметов. Наиболее распространенные мотивы пыток: издевательство, "кураж", вымогательство, а уже потом принуждение к явке с повинной и к даче показаний против себя и других лиц. Экзотикой являются месть и пытки за участие в акциях протеста, гражданского сопротивления и за жалобы на произвол. Исследователи делают вывод: как правило, пытки применяются в отношении мужчин 21-40 лет со средним и неполным высшим образованием. Чаще всего применение пыток происходит в отделе милиции, дежурной части или в процессе задержания милицией. Издевательства могут длиться сколько угодно: от 10 минут до 72 часов.
Причин происходящего довольно много. Профессор Яков Гилинский называет, в частности, падение профессионализма среди правоохранителей, репрессивный менталитет законодателей, работников прокуратуры, судей и милиционеров. Влияет и низкая оплата труда и главное полная безнаказанность за творимый произвол. Не избавились в правоохранительных органах и от "наследия советского тоталитарного режима". Кроме того, в силовых структурах слишком буквально понимают требования начальства о максимальной раскрываемости преступлений любой ценой. Председатель нижегородского "Комитета против пыток" Игорь Каляпин считает, что в первую очередь необходимо повышать уровень служебной подготовки кадров правоохранительных органов. "Милиционеры в типичных для себя ситуациях не знают, какие действия предпринять", - сокрушается правозащитник. "Вместо того чтобы раскрывать преступление, легче выбить показания", - соглашается с ним профессор Гилинский.
Правозащитники считают, что масштабность и безнаказанность пыток не только угрожают жизни и здоровью граждан, но и всей системе правосудия, основам гражданского общества и даже государственности. В течение последних лет для пресечения применения пыток органами власти России никаких реальных мер принято не было. "Начать решать эту проблему не готово ни руководство МВД, ни государство, - считает председатель "Комитета против пыток" Игорь Каляпин. - Говорится очень много, но ничего не делается".
"Самое страшное- это насилие со стороны тех, кто должен нас защищать, - сказал Яков Гилинский. - Мы их содержим, они нас бьют".

Евгения ЗУБЧЕНКО, "Новые Известия"
http://www.demoscope.ru/weekly/2007/0283/gazeta029.php