Скрытая угроза мировому господству США ("Prospect-magazine", Великобритания)
'Джексонианский' национализм в Америке может превратить США из консервативной державы в революционную
Анатоль Ливен / Anatol Lieven
Сюжет: Крупный блеф ястребов Буша
Американский национализм в настоящее время угрожает мировому господству США и их успеху в войне против терроризма. Более других факторов именно этот национализм разделяет США и пост-националистическую Европу. Также, поскольку он впитал в себя шовинистские мотивы израильского национализма, то он также играет весьма неблагоприятную роль в отношениях США с мусульманским миром.
Америка обладает намного большей властью в мире, чем любое другое государство, когда-либо существовавшее. После уничтожения коммунизма как альтернативного пути модернизации, США играют главенствующую роль не только в военном, но также и в культурном и экономическом отношении, таким образом получая наибольшую выгоду от сложившейся системы мирового устройства. Согласно всем прецедентам, США должны вести себя как консервативный гегемон, отстаивая существующий мировой порядок и распространяя свои ценности примером. На самом деле, так это было большую часть времени с 1989 года и 11 сентября 2001 года. Отказ от наступления на Багдад в первую войну в Персидском заливе, попытки убедить Украину остаться в Советском Союзе, с большой неохотой вмешательство в дела на Балканах - все это действия сверхдержавы по преимуществу.
Так почему же страна, у которой после терактов 11 сентября 2001 года были все шансы возглавить коалицию государств (включая мусульманские) для борьбы против исламского терроризма, вместо этого выбрала политику, разделяющую западные страны, еще больше отдаляющую страну от мусульманского мира и подвергающую Америку еще большей опасности? Почему эта страна восприняла на себя роль неудовлетворенной и революционной державы, рубящей сук, на которой она сама и сидит? Главная причина кроется в характере американского национализма.
В отличие от большого количества англичан, французов и др. во времена их империй, подавляющее большинство американцев не считают свою страну империалистической или империей. Как показывают результаты войны в Ираке, США не готовы брать на себя обязательства или приносить жертвы, которые были необходимы для поддержания реальной империи на Ближнем Востоке или где-либо в другом месте.
Более того, в отличие от бывших империй, национальная самобытность Америки и то, что называется 'американскими убеждениями', основаны на приверженности демократии. Как бы ни абсолютна была демократия внутри страны, как бы ни лицемерна она была за границей, эта вера в демократию в реальности устанавливает пределы, до которых США могут напрямую управлять другими людьми. Таким образом, Америка все же является империей в косвенном смысле, напоминающей больше голландцев в Вест-Индии, чем англичан в Индии.
Представляя свои имперские планы американскому народу, администрация Буша (как и другие до нее) тщательно скрывает их под маской благотворительной стратегии по распространению американских ценностей свободы и демократии, а также заверяя, что они являются неотъемлемой частью защиты самого американского народа.
Большинство американцев не только сильно националистичны, но и воинственно настроены в случае какого-либо ощутимого нападения на их страну: 'Не наступай на меня!', - как заявляла гремучая змея на революционном флаге Америки. В сочетании с огромным национальным солипсизмом и незнанием внешнего мира это качество позволяет безграничное расширение 'войны против терроризма', начиная с естественных (и законных) угроз в лице 'Аль-Каиды' и Талибана и заканчивая борьбой с властью партии 'Баас' в Багдаде и, возможно, других режимов в будущем. Этот национализм также был использован против ряда предложений, от международного уголовного суда до предлагаемых ограничений на выбросы углекислого газа в атмосферу.
Большинство американцев серьезно верят, что все это дело самообороны: их экономики, стиля жизни, их свобод или нации в целом. США при Джордже Буше (младшем) действительно находятся на пути к империи. Однако подпитка имперского двигателя изнутри осуществляется уязвленным и мстительным национализмом. После 11 сентября 2001 года это настроение вполне серьезно в том, что касается большинства американцев, и тем более опасным оно является. Возможно, нет более опасной составляющей национализма, чем подлинное чувство уязвленности. Это настроение, которое в прошлом способствовало упадку Германии, Сербии и множества других государств, и в наши дни подпитывает процесс, наносящий огромный вред Израилю.
Зачем использовать 'национализм' вместо 'патриотизма' для описания этого явления в Америке? Ответ дает один из отцов неоконсервативной традиции в США Ирвинг Кристол (Irving Kristol): 'Патриотизм появляется от любви к прошлому нации, а национализм возникает из надежды на будущее особое величие нации:'
Слова Кристола здесь перекликаются с классическим различием между патриотизмом и национализмом Кеннета Минога (Kenneth Minogue), историка национализма. Миног определяет патриотизм как в основном консервативное явление, стремление защитить свою страну в том виде, в каком она есть. Национализм же - это приверженность идеальному, абстрактному и нереализованному представлению о стране, часто в сочетании с верой в некоторую более широкую национальную значимость для человечества. В современной Америке налицо очень сильная составляющая патриотизма, заключающаяся в приверженности американским идеалам и стране как она есть. Однако слова Кристола указывают на наличие революционного элемента, включающего веру в исключительную важность нации для всего мира. Этот элемент связывает современный американский национализм с 'неудовлетворенным' позже возникшим видом национализма в Германии, Италии и России, нежели с удовлетворенным и уравновешенным патриотизмом британцев, что тем самым и объясняет странные и воинственные настроений в политике США и их взаимоотношениях с другими странами.
Если одна сторона национализма радикальна, потому что она направлена на 'будущее нации, ее отличительное величие', то другая радикальна, так как она обращена в прошлое, исчезнувшее и идеализированное. Эта сторона ассоциируется с республиканским миром, особенно христианским, с его заявлениями о том, что необходимо 'вернуть' Америку и восстановить старое более чистое общество. Эта долговременная тенденция в культуре и политике страны отражает продолжающуюся консервативную религиозность большинства американцев. Она всегда была выражением социальной, экономической и этнической озабоченности.
Эта озабоченность восходит к потере контроля над обществом со стороны белых англо-саксонских и шотландско-ирландских поселенцев. Тесно связана с ней классовая озабоченность. В прошлом - это враждебность, существовавшая между малыми городами и деревнями по отношению к городам, населенным иммигрантами; сегодня - это сокращение белого рабочего класса вследствие изменений экономической ситуации, глобализации и уход индустриального общества. В Америке, в высшей степени победоносной нации современного мира, большое количество граждан чувствуют себя побежденными. Это дает большинству американских националистов опору и смысл, так конфликтующие с имиджем Америки как страны успеха, открытости, богатства и щедрости. Америка также имеет один большой и важный регион с наследством военного и политического поражения: белый юг.
Это знакомая схема и в других видах национализма. В Европе радикальный консерватизм и национализм происходят от классов и групп, находящихся на стадии упадка или его угрозы, возникшего в результате изменений социо-экономической ситуации. Рассматривая американский национализм и сложные взаимоотношения Америки с современным миром, необходимо понимать, что многие американцы находятся по разные стороны с миром, созданным самой Америкой. Многие американцы с небольшим и средним достатком испытывают проблемы, связанные с последствиями глобализации и, как следствие, иммиграции, а консервативные религиозные американцы ужасаются последствиями влияния современной американской массовой культуры на семейную жизнь и традиционные ценности.
Вследствие укоренившейся (и частично оправданной) веры в исключительность Америки, упадка в изучении истории, американцы не привыкли изучать национализм в истории западных стран. Важно, чтобы они начали такое изучение. Никто, занимающийся изучением истории национализма в Европе за век до 1945 года, не мог бы предположить, что США последуют европейскому примеру. В частности, американский национализм начинает противоречить просвещенной или даже рациональной части американского империализма: так сказать, в интересах США как мирового гегемона.
Относительно безобидная версия скрытого американского имперского господства без сомнений неприемлема для большинства людей в мире. И потому, что у них часто есть соседи, которых они боятся больше, чем Америку, и потому, что их лидеры в большей степени интегрированы в мировую капиталистическую элиту, чьи ценности в основном определяются США. Однако американская имперская мощь на службе американского и израильского национализма - это совершенно иное дело, которое дестабилизирует базу для гегемонии. Это включает в себя власть над миром без какой-либо ответственности за мировые проблемы и отзывчивости к проблемам других. Это не имеет ничего общего с сентиментальным или наивным либеральным гуманизмом. США как неоспоримый гегемон мирового порядка имеют действительно жизненно важные национальные и имперские интересы в сохранении и усилении этой власти при помощи новых правил и соглашений.
США частично представляют собой старое европейское государство, которое избежало катастроф, принесенных национализмом Европе в 20 веке. Таким образом, американский национализм сохраняет свою силу, которую европейцы побороли исторически. 72% американцев говорят, что они 'очень гордятся' своим гражданством, по сравнению с 49% британцев и только 20% голландцев.
Однако угроза скрытых националистических настроений остается слишком очевидной. Национализм расцветает на нерациональной ненависти и на рассмотрении других наций или этнических и религиозных групп в качестве безусловно опасных и враждебных. Еще вчера это было верно в отношении многих американских националистов к Советскому Союзу. Сегодня существует угроза, что это может произойти и с арабским и мусульманским миром или же с любой страной по выбору Америки. Предшествующее войне в Ираке события время стало свидетелем поражающего взрыва шовинизма к Франции и Германии.
В замечательном очерке об антиамериканизме во внешней политике (сентябрь/октябрь 2003 года) Фуад Аджами (Fouad Ajami) непреднамеренно остановился на основной угрозе американского национализма Америке и всему миру. Он сразу же отклонил данные Пью (Pew,), Гэллапа (Gallup) и других организаций, специализирующихся на опросах общественного мнения, о том, что враждебность к США растет вследствие политики, проводимой администрацией Буша. Вместо этого, Аджами утверждает, что во всем мире (не только в арабских и мусульманских странах, но и в Европе, Азии, Латинской Америке) антиамериканизм - это укоренившаяся реакция на богатство Америки, ее успех и современность, которые заставляют другие страны адаптировать свои системы. В очерке говорится, что политика США здесь не при чем, а симпатии Франции и других стран после 11 сентября просто притворство: 'Для того, чтобы сохранить симпатию Франции и газеты 'Ле Монд', США пришлось бы подставить другую щеку убийцам из Аль-Каиды, пощадить Талибов и вступить с мусульманским миром в очень цивилизованный диалог. Но кому нужно высочайшее одобрение в Марселе?'
Ответ на слова Аджами поступил в более грубой форме от правостороннего комментатора Чарльза Краутхаммера (Charles Krauthammer) в одной из его статей для журнала 'Тайм'. Он выступил с критикой 'мирового сообщества' и попытался очернить своих оппонентов внутри страны в том же антиамериканском контексте: 'Очевидно, миру нравятся США, когда они стоят на коленях. Из этого демократы вывели внешнюю политику - оставайся на коленях, смиренный и молящийся, и получай аплодисменты и 'одобрение' мира: Поиск логики в антиамериканизме не принесет результатов. Он в воздухе, которым дышит мир. Его корни в зависти и ненависти к себе людей, жаждущих современности, но которым не удалось ее добиться. Теперь они находят единственное удовольствие в ненависти к великому образчику современности. 11 сентября они на один день остановились. Вот спасибо'.
Но если эти утверждения правильны, то как авторы объясняют сдвиг в общественном мнении в Великобритании между войной в Афганистане (которую общество всецело поддержало) и войной в Ираке? Что же, британское общество также давно считается антиамериканским или образчиком неудачного развития современности? Попробуйте приложить данную логику к вражде между другими нациями. Многие поляки не очень-то любят русских и, возможно, уже никогда не будут любить их по историческим мотивам. Означает ли это, что польско-российские отношения останутся неизменными, если новая российская политика будет враждебна интересам Польши? Мировой гегемон всегда вызывает определенную враждебность, но смысл в том, что его политика по отношению к остальному миру может усилить либо ослабить эту враждебность, а также снизить или увеличить легитимность его действий.
Как и все такого рода националистические дискурсы, эти споры предназначены для того, чтобы освободить Америку от моральной ответственности за последствия своих действий и позволить ей делать все, что она захочет. Для этого фальсифицируются или игнорируются факты (например, что Франция полностью поддерживала США в Афганистане), нарушаются правила представления доказательств.
Другие нации объявляются несоразмерно и неисправимо враждебными. Поскольку это так, то нет необходимости искать компромисс с ними или пытаться понять их интересы и взгляды. А так как они неразумные и варварские, то Америка вольна диктовать им условия или даже завоевывать их для своей выгоды. Именно с такими речами выступали националисты в ведущих странах Европы в отношениях друг с другом и менее статусными странами до 1914 года, что и помогло ввергнуть Европу в величайшие катастрофы 20 века. Такие высказывания были центральными и в запутанных постулатах антисемитизма.
Национализм часто возбуждает в своих сторонниках не только особую национальную ненависть, но также и враждебность ко всем идеям, целям, движениям, законам и институтам, которые стоят выше одного государства и отвечают интересам всего человечества. Их называют пустым утопизмом, когда сравниваются с жестоким реализмом националистов.
Такой вид национализма во многом несовместим с тем, что Гуннар Мырдал (Gunnar Myrdal), Самюэль Хантингтон (Samuel Huntington) и другие называют 'американские убеждения', оптимистический тезис об Америке, который она представляет себе и остальному миру. Этот тезис состоит из ряда универсальных принципов, которые включают свободу, демократию, закон, равенство, индивидуальность, популизм, невмешательство в экономику и общий 'прогресс'. С этими принципами был связано почти религиозное поклонение американским институтам и, прежде всего, конституции. В последние десятилетия к этим принципам добавились (по крайней мере, публично) расовое равенство и культурный плюрализм. В 1990-е годы 'консенсус Вашингтона' относительно веры в высшую ценность свободных рынков также стал частью убеждений.
Эти принципы являются неоценимой ценностью как для Америки, так и для всего человечества. Вместе с привлекательностью американского экономического успеха и массовой культуры они также закладывают основу американской 'мягкой власти' в мире. На них зиждется роль Америки как великой цивилизующей империи: наследница Рима, Китая и раннего Арабского халифата. Но в них также кроются два недостатка, неощущаемых в понятии 'убеждения'. Первый заключается в том, что они являются плодородной почвой для националистической мнимой значимости. Второй выражается в том, что, так как американцы в целом обособленно располагаются на американском континенте, они вносят свой вклад в растущий процент национального конформизма, кроме того, они не способны понять существование или признать право на существование других культур.
Таким образом, сама сила идеологических связей, которые необходимы для удержания такого разного американского народа вместе, отделяет его от остального мира. Этот дух мнимой значимости одинаково вдохновляет американцев и иностранцев, но он также имеет тенденцию оставлять их слепыми к собственным преступлениям, глухими к советам и критике из-за рубежа, вдаваться в нереалистичные и авантюрные проекты за границей и даже вдохновлять абсолютно безжалостные предприятия вследствие причин, рассматриваемых как справедливые. Начиная с 11 сентября это демократическое мнимое величие сыграло свою роль в поглощении национализмом некоторой части когда-то интернациональной американской либеральной интеллигенции.
Антитезис американским убеждениям включает различные элементы, все из которых разделяют взгляды на Америку, основанные на особой религиозной или этнической культуре. Среди них вид шовинизма, протестантский фундаментализм Кромвеля (Cromwel), проявленный в речах генерала Джерри Бойкина (Jerry Boykin) и ему подобных. Бойкин часто утверждал, что Бог Америки сильнее Бога Ислама и что налицо вмешательство дьявола в дела людей. Все эти высказывания идут непосредственно из 17 века.
Тесно связаны с этой религиозной традицией отношения, которые некоторые называют 'Джексонианским национализмом' по имени популиста и военного героя Президента Эндрю Джексона (Andrew Jackson; 1767-1845). Это мир традиционного белого юга и новых земель. Он происходит от униженной, побежденной белой Америки, о которой я узнал во время своего пребывания на юге много лет назад. Со временем эта традиция соединила союзы с частями других этнических групп, которые привезли в США свои традиции поражения, угнетения и сопутствующей воинственности: ирландские католики, а позднее и евреи. Майкл Линд (Michael Lind) и другие описали необходимость этой южной традиции в политике и отношениях администрации Буша.
Конечно же, природа этой традиции и степень ненависти изменились со временем. В середине 19 века нативистские 'ничегонезнайки' мечтали о возвращении к ранней англо-саксонской и шотландско-ирландской протестантской Америке без ирландских католиков и без роста нового капитализма. В начале 20 века протестантские нативисты мечтали о белой протестантской Америке без автомобилей (или, по крайней мере, без его заднего сидения) и его влияния на сексуальную мораль. Сегодня большинство белых с низким и средним заработком и рабочие мечтают об идеальных годах правления Эйзенхауэра (Eisenhower) в 1950х годах до сексуальной революции и широкого распространения черных, геев, феминисток и других групп. Такая ностальгия наполняла речи 'республиканской революции' в середине 1990х годов.
Эта мечта часто включала смесь изоляционизма и агрессивного национализма. Республиканцы, сторонники жесткого курса, такие как сенаторы Роберт Тафт (Robert Taft) и Герман Уелкер (Herman Welker) в конце 1940х - начале 1950х годов, были радикальными антикоммунистами и в то же время враждебно относились к НАТО, плану Маршалла и другим столпам мировой борьбы с коммунизмом. Некоторые видели в этой позиции скрытую ненависть многих американских немцев ко Второй мировой войне, особенно в части Среднего Запада. Политика Джозефа МакКарти (Joseph McCarthy), который был ирландским немцем по происхождению, отражала длительную ненависть к Рузвельту и его внешней политике в отношении вступления в войну против Германии на стороне Великобритании.
Одной из характеристик, которая позволила придать большинству видов национализма силу (и средства в борьбе против социализма еще до того, как социалистическая экономическая модель рухнула) - это способность впитывать и привлекать энергию большого количества общественного и личного недовольства. Но это пограничная, социально и экономически незащищенная мелкая буржуазия, боящаяся перерасти в пролетариат, - вот что является классической группой в генезисе радикального национализма. Иногда к ней примыкают обанкротившиеся фермеры, вынужденные ехать в город и ужасающиеся тем, что они там находят.
'Обосновавшись в мире буржуазной респектабельности, они боятся упасть обратно туда, что они считают бездной бессилия и зависимости. Именно этот страх сделал средний класс даже в большей степени, чем тех, кто действительно неустроен в жизни и живет в нужде, политически взрывоопасной группой'. Эти слова были написаны Аланом Бринкли (Alan Brinkley) об американских мелком и среднем классах 1930х годов (с особой ссылкой на призывы таких демагогов, как Хью Лонг и отец Кафлин, а позднее и МакКарти), но они отражают ситуацию этих классов в общем на западе в прошлом.
Чтобы поместить американский национализм в контекст, необходимо рассмотреть стереотипные восприятия Америки. Америки как порождения процесса успешной модернизации и (с некоторыми редкими и непродолжительными перерывами, такими как великая депрессия) всеобщего и постоянно увеличивающегося процветания; Америки как страны, которая далека от древних и вымирающих социальных и культурных традиций и которая знаменита тем, что она постоянно меняет и постоянно отвергает прошлое, включая недавнее.
Это действительно центральная часть американской культуры. И это взгляд, распространяемый американскими потребительскими интересами и СМИ, рекламными и промышленными интересами, которые подпитывают ее. В качестве портрета США в целом, однако, он не годится и помогает только вселить смущение, с которым весь мир, ослепленный рекламой, смотрит на США.
Если принципы американских убеждений универсальны, то Джексонианская традиция подчеркивает закрытость сообществ, основанных на принадлежности к расе, религии и этносу. Если убеждения подчеркивают демократию и справедливость, а позднее и терпимость и плюрализм, Джексонианская традиция характеризуется жестоким насилием по отношению к расовому врагу как со стороны вооруженных сил США, так и спонтанно созданных групп на местах. Черные на юге и коренные жители Америки угнетались или изгонялись не столько государством, сколько белыми отрядами и членами групп бдительности.
Традиция также тесно связана с религиозным фундаментализмом, отрицающим основные элементы современности, действительно в большей части предшествует ей и пересекается с милленарианизмом, который черпает свои взгляды из истории, особенно Ближнего Востока, из книг Исайи, Даниила и Откровения. Генеральный прокурор Джон Эшкрофт (John Ashcroft) или генерал Бойкин чувствовали бы себя как дома среди конницы Кромвеля, от которой берут свое начало их религиозные взгляды. Этнически, культурно и исторически эта традиция происходит из того же источника, что и ольстерский протестантизм Яна Пейсли (Ian Paisley). Однако Ольстер - это единственное место в Западной Европе, где эта смесь религиозного фундаментализма, политики и национализма до сих пор существует. В США все это слишком обычно.
В стране, представляющей себя воплощением современности, наличие протестантских фундаменталистов 17го века, мягко говоря, ненормально. Столкновение между этими двумя культурами создает атмосферу некоторой ненависти во внутренней политике США, которая частично передается в отношениях США к внешнему миру.
Если американские убеждения положительны и прогрессивны, то протестантская фундаменталистская традиция сегодня является глубоко реакционной. Однако как и все предшествующие современности культуры, она также содержит ценности непреходящей важности, которые вся остальная современная Америка может потерять: честность, общность, лояльность к семье, гостеприимство, личная честь, чувство собственного достоинства и мужество. Это помогает осознать странную смесь шовинизма, имперских амбиций и демократического идеализма, которая привела администрацию Буша.
Поддержка США Израиля была оправдана в глазах американской общественности американскими убеждениями: Израилю нужно помочь, так как он является 'единственной демократией на Ближнем Востоке'. К сожалению, политика Израиля в отношении палестинцев (особенно строительство поселений на оккупированных территориях) нельзя оправдать, ссылаясь на принципы убеждений. Однако они как раз созвучны Джексонианской традиции как в отношении расовой борьбы и изгнания, так и оправдания этого при помощи фундаменталистской и милленарианской религии. Появление христианского сообщества в США как основы израильского лобби не является отклонением. Увы, это подтверждает историческую и идеологическую подоплеку вопроса.
После 11 сентября и начала американской 'войны против терроризма' ни один серьезный человек, изучающий внешнюю политику США и их политику безопасности, не может избежать краеугольного вопроса взаимоотношений израильского и американского национализмов. Отношения США с мусульманским миром, без сомнения, вышли на передний план стратегических вопросов США, а политика Израиля и природа американо-израильского альянса, в свою очередь, являются ключевыми в этих отношениях. Этот вопрос все больше осложняет отношения США со своими европейскими союзниками.
Американо-израильские отношения и влияние Израиля внутри США, конечно же, сыграли свою важную роль в росте националистических настроений в США в последнее время и в ослаблении приверженности американской (часто еврейской) либеральной интеллигенции интернационализму. Разрыв между восприятием израильско-палестинского конфликта большинством американской политической, информационной и интеллектуальной элиты и восприятием этого конфликта всем остальным миром сейчас огромен. Международная изоляция Америки в отношении израильско-палестинского конфликта в большей или меньшей степени заставляет тех, кто поддерживает политику США и Израиля, занять позицию, что Америка настолько морально превосходит все другие страны, что ее мнение естественно перевешивает: в первую очередь в отношении Израиля, но подразумевается, что и по любому другому вопросу, в котором у США сильные позиции. Говоря словами Мадлен Олбрайт (Madeleine Albright), 'Америка выше, ей видней'.
Я не хочу казаться пессимистом. Многие американцы, в конечном счете, против тенденций, на которые я указал, и твердо стоят на позициях не только демократии, но и плюрализма и торжества закона, как у себя в стране, так и за рубежом. Американские демократические ценности и институты имеют огромную непреходящую силу. В прошлом эти ценности и институты всегда являлись для США что-то вроде самокорректирующего механизма. Периоды интенсивного шовинизма, такие как паника, приведшая к принятию законов об иностранцах и мятежах в 1790х годах, 'ничегонезнайки' в 1840х годах, анти-германская истерия во время Первой мировой войны, анти-японский шовинизм во время Второй мировой войны и МакКартизм в 1950х годах сменялись возвращением к более терпимому и плюралистическому равновесию. Шовинистский и воинственный национализм хотя и присутствует в настоящее время, но он не стал нормой в США и не привел к замене демократических институтов на авторитарные.
Есть хорошие надежды, что так случится и в будущем. Однако есть основания и для беспокойства. Одним из них, очевидно, является рост международного исламского терроризма, который означает, что впервые за последние почти 200 лет (не считая ядерной угрозы во время 'холодной войны') американская земля на континенте находится под реальной угрозой нападения со всеми последствиями воинственного национализма. 11 сентября был нанесен удар по плюралистской демократии США. Дальнейшие удары могут пополнить этот список, который может стать постоянным.
Еще одно опасение связано с будущим экономики. Важным условием возвращения США к нормальной жизни всегда являлась способность экономики выравниваться после периодических кризисов и обеспечивать устойчивый рост уровня жизни для большинства американцев. Однако за последние четыре десятилетия спад промышленного производства и последствия глобализации поставили эту способность под сомнение.
Для большинства белого среднего класса - избиратели, которые в конечном счете определяют политический курс Америки - реальные доходы остались прежними или снизились, а массовая иммиграция возобновилась, в то время как верхушка американского общества стала непомерно богаче. Если доходы будут снижаться, а разрыв между слоями общества будет увеличиваться в ближайшие десятилетия, то опыт других наций и национализма дает зловещие предупреждения о том, к каким последствиям эти процессы могут привести американскую плюралистскую демократию, а также как это может отразиться на поведении США на международной арене.
Америка сегодня должна заново изучить свои уроки Вьетнама (я надеюсь, не теряя десятки тысяч солдат). Один из них, как говорил Робеспьер (Robespierre) в одном из своих запоздалых признаний: 'Люди не любят вооруженных миссионеров'. Но, наверное, самый важный из них, заключается в том, что американцы должны быть больше уверены в примере, которым они являются для всего мира, через свои ценности и институты. Эти усилия потребуют от них и большей ответственности. Именно этот пример формирует основу 'мягкой власти' Америки, который позволяет ей быть в некотором роде гегемоном с согласия всего мира. Именно эти институты и ценности составляют 'цивилизованную империю' Америки, наследницы Рима, которые, как и ценности Рима, будут таковыми намного дольше самой американской империи и самих США. Имидж Америки как страны с успешной экономикой и плюралистской демократией, открытой всем расам и, в основном, мирной, настолько силен, потому что это в основном правда. Американцы должны сделать все, чтобы это оставалось правдой.
На протяжении всего двадцатого века два принципа претендуют на главенство в системе международных отношений. Один из них - принцип национального самоопределения. Возможно, наиболее ярко он был сформулирован американским президентом Вудро Вильсоном в знаменитых Четырнадцати пунктах, обнародованных в январе 1918 г. с совершенно определенной целью - способствовать краху двух многонациональных государств, Австро-Венгерской и Оттоманской империй. В пункте десятом этого документа говорится о <предоставлении наиболее свободной и благоприятной возможности автономного развития народов>.
Принцип территориальной целостности, незыблемости границ суверенных государств выдвинулся на первый план в конце второй мировой войны, начатой, как известно, с целью ревизии прежних границ.
Вот что писал в конце 1944 г. американский президент Франклин Рузвельт: <Правительство Соединенных Штатов работает над созданием мировой организации безопасности, посредством которой Соединенные Штаты вместе с другими государствами-членами могли бы принять на себя ответственность за нерушимость согласованных границ>.
На протяжении послевоенных десятилетий складывалось впечатление, что спор двух принципов закончен. Казалось, об этом свидетельствовали статьи Хартии Объединенных Наций и Хельсинкского актом 1975 г. (в последнем документе была провозглашена нерушимость государственных границ в Европе).
Однако три удара колоссальной мощности в 1990-1991 гг. поставили под сомнение принцип нерушимости границ.
1. Верховный совет Российской Федерации 12 июня 1990 г. объявил о суверенитете Российской Федерации, что погребло СССР и привело к созданию пятнадцати новых государств на месте прежнего, всемирно признанного.
2. Бундестаг ФРГ провозгласил поглощение второго немецкого государства; это тоже была решающая уступка принципу национального самоопределения.
3. 26 декабря 1991 г. германское правительство признало суверенитет двух частей Югославской республики - Словении и Хорватии, что вскоре привело к распаду страны на шесть государственных новообразований.
Столь резкий переход от доминирования принципа государственной целостности к реализации идеи национального самоопределения не только привел к пересмотру политической карты Европы. Очевидно, что был создан весьма важный прецедент - тем более значимый, что в мире более ста государств имеют этнические меньшинства численностью более миллиона человек. На мой взгляд, события рубежа 1980-1990-х гг. во многом определили характер грядущего двадцать первого века.
В случае торжества принципа национального самоопределения это будет век образования примерно двухсот новых государств - со всеми вытекающими из этого последствиями, о которых наиболее наглядно можно судить на основе югославского опыта.
Первые два удара были почти спонтанными: сторонники Ельцина в ходе борьбы против Горбачева как бы забыли о более широком историческом контексте, в который неизбежно вписывался распад СССР. Германское объединение было для правительства ФРГ самоцелью. Но третье, ключевое решение по Югославии было вполне сознательно принято страной, чей балканский опыт еще не был забыт, которая воевала вместе с хорватами в прошлой войне.
Поведение западногерманского правительства, неизменно отличавшегося осторожностью и осмотрительностью (обычно проявлявшимися в стремлении действовать в полном согласии с Европейским союзом и НАТО), в случае с признанием двух новых государств было необычно жестким. Оно существенно изменило ход европейской истории.
Германия вполне могла ждать. Ее европейские и американские союзники еще не отказались от принципа государственной целостности. Они размышляли. Европейский союз создал специальную комиссию под руководством французского специалиста по конституционному праву, Робера Бадинтера. Рекомендации Бадинтера сводились к тому, что цели, которыми мотивируется необходимость национального самоопределения, могут быть достигнуты и в пределах существующего государства.
Среди разработанных комиссией Бадинтера условий признания Европейским союзом независимости стран Восточной Европы называлось отсутствие претензий к желающим обрести суверенитет - и отсутствие у последних претензий к соседним странам, а также защита прав меньшинств. Таким образом, комиссия Бадинтера не отказывалась от нерушимости границ. Комиссия абсолютно недвусмысленно рекомендовала Европейскому союзу не признавать словенского и хорватского суверенитета. В выводах комиссии подчеркивалось: <Самоопределение должно рассматриваться в качестве принципа, исходящего из защиты индивидуальных прав человека>.
Бадинтер и его коллеги соглашались, что индивид может требовать легитимной защиты своих прав как член этнической группы, но не признавали, что защита групповых прав сама по себе оправдывает требование создать собственное независимое государство.
Не склонны были жертвовать принципом территориальной целостности президент Соединенных Штатов Джордж Буш, Генеральный секретарь ООН Перес де Куэльяр, весь состав Совета безопасности ООН, специальный посланник ООН в Югославии Сайрус Вэнс, председатель Мирной конференции по Югославии лорд Каррингтон. Перес де Куэльяр предупреждал об опасности, как он выразился, <преждевременного западного признания словенского и хорватского суверенитета, что, скорее всего, воспламенит конфликт>.
Американское правительство на ранней фазе югославского кризиса категорически выступало против сецессии бывших югославских республик. В Вашингтоне полагали, что следует ограничиться обновлением федерации. Государственный секретарь Джеймс Бейкер официально предостерегал хорватские и словенские власти против односторонних действий: американская администрация была <готова сотрудничать с европейцами в деле коллективного непризнания действий любой из республик, которая попыталась бы в одностороннем порядке провозгласить свою независимость>.
Америка, как и весь цивилизованный мир, готова была поддержать политическое равенство всех граждан, но отвергала утверждение, что культурная идентичность и экономические интересы могут быть удовлетворены лишь посредством собственной государственности.
*
Все эти соображения не остановили Германию. Обосновывая свою позицию, германское правительство подчеркивало, что Словения и Хорватия стали жертвами сербской агрессии. Это вызвало прилив симпатий к беженцам - словенцам и хорватам. Показательно, что ни один влиятельный орган печати в ФРГ тогда не сообщил, например, что уровень жизни в Словении был вдвое выше, чем в Сербии.
Германский министр иностранных дел провозгласил намерение ФРГ признать две части независимого государства вопреки докладу Бадинтера <Принципы признания новых государств в Восточной Европе и Советском Союзе> - и вопреки мнению упомянутых выше авторитетных политических деятелей. Геншер подчеркивал, что не Бонн выбирает одну из сторон в конфликте, а поведение сербов заставляет его поступать определенным образом.
Весь политический вес Германии был применен для того, чтобы заставить Европейский союз последовать немецкому примеру. Как с грустью пишет американский исследователь Карл Ходж, <в течение нескольких дней после боннского признания отвратительная старая мелодия этнонационалистического ирредентизма утопила голос трезвости>.
Сьюзан Вудвард - автор весьма полной монографии о югославской трагедии - делает недвусмысленный вывод: <Приняв этническое толкование конфликта, Запад подорвал или проигнорировал силы, выступавшие против радикальных националистов и косвенно содействовал исполнению лучших мечтаний национальных экстремистов>.
Державы Западной Европы впервые столь явно ощутили вес новой, объединенной Германии. Европейские правительства как бы забыли, что многие из них также правят многонациональными странами, что выдвижение принципа национального самоопределения в какой-то мере создает угрозу им самим. Следует напомнить, что Британия и Франция без особого восторга отнеслись к обоснованию объединения Германии принципом национального самоопределения. В декабре 1989 г. Тэтчер и Миттерана более всего волновала <бездумная> поддержка, которую оказывала немцам администрация Буша. Главы двух европейских держав даже говорили о необходимости <избежать новомюнхенского соглашения>. Премьер-министр М.Тэтчер и президент Ф.Миттеран проводили совещания и полузакрытые семинары, где речь шла о неоднозначной роли нового немецкого национального государства в Европе.
Понятно, что на этом фоне Коль и Геншер не очень рассчитывали на готовность Лондона и Парижа идти к новому порядку в Европе. Именно в такой ситуации ФРГ предприняла односторонние действия, после которых Лондону и Парижу потребовалась бы запредельная твердость, чтобы противостоять крупнейшей державе Западной Европы. Но на политической сцене уже не было Черчилля и де Голля.
Французский президент и британский премьер предпочли забыть о том, что именно их предшественники - Ллойд Джордж и Клемансо - создали большую Югославию в 1918 г., что Черчилль поддержал Тито в воссоздании разрушенной немцами Югославии в 1945 г. Преемники Ллойд Джорджа, Клемансо, Черчилля и де Голля, однако, были привязаны к западноевропейскому строительству.
<В югославском кризисе, - пишет Ходж, - правительство Коля использовало новую мощь объединенной Германии безответственно... Правительство Коля совершило огромную ошибку, предпочтя индивидуальным правам личности принцип легитимности государствообразования в Европе после окончания холодной войны. В конце двадцатого века ответственная внешняя политика должна оценивать автономию не как цель саму по себе, а как политический инструмент в осуществлении других прав...
Насколько же мало извлекла Европа из уроков двадцатого века, не заклеймив самоопределения как ошибку, как пену этнонационалистической политики>.
Позднее немцы ссылались на давление общественного мнения. В Бонне действительно бывали времена, когда общественность являла собой энергичную силу. Так было, например, в период борьбы против размещения в Европе ракет среднего радиуса действия в 1980-е гг. - но не тогда, когда решалась судьба Югославии.
Представители хорватского меньшинства проводили в германских городах различные акции, но широкой общественной поддержки не получили. Беженцы уже появились в Германии, и они представляли собой проблему. Немцы хорошо понимали, что раскол Югославии (как и других стран Восточной Европы) удесятерит этот поток.
*
Бонн не потребовал от Словении и Хорватии достижения определенных стандартов гражданских прав личности, прежде чем признавать их государственность. Выдержали бы эти страны такой тест в условиях войны? Когда сербы весной 1997 г. попытались возвратиться в свои дома на хорватской территории, соблюдать их гражданские права хорватское правительство не торопилось.
Когда министр иностранных дел новой Германии Г.Д.Геншер объяснял мотивы своего решения, он назвал сразу несколько причин: право на самоопределение, защита гражданских прав, уважение к правам меньшинств. Немецкий дипломат сознательно решил не ограничиваться провозглашением первого принципа, так как его благотворность многим казалась сомнительной.
Коалиция христианских и свободных демократов приветствовала внешнеполитическое решение Геншера. Социал-демократы, находившиеся тогда в оппозиции, отнеслись к признанию хорватского и словенского суверенитета куда более сдержанно. Представитель оппозиции предупредил ликующих депутатов Бундестага об опасности односторонних действий и высказал мнение, что ответственная политика Германии предполагает необходимость действовать через международные организации, прежде всего через Европейский союз, а также через Организацию по безопасности и сотрудничеству в Европе.
Германская инициатива привела к тому, что принцип самоопределения оказал существенное влияние на государственное строительство в Восточной Европе и - в особенности - на территории бывшей Югославии. Поддержка ФРГ объективно способствовала этническому самоутверждению некоторых европейских партнеров Германии. Новые независимые страны, как правило, не допускали и мысли об официальном утверждении двуязычия (по бельгийскому, финскому или канадскому образцу) и о прочих знаках уважения к меньшинствам в новых странах.
*
Основные страны Запада не воспротивились германской политике поспешного признания новых государств - без реальных гарантий соблюдения прав меньшинств. Такому развитию событий способствовало благожелательное отношение Вашингтона к Германии, национальному самоопределению которой США только что (отчасти вопреки Лондону и Парижу) помогли.
Но безусловная поддержка немецких инициатив администрацией Джорджа Буша еще не означала, что в американских политических кругах отсутствовали сомнения. Сенатор Дэниел Патрик Мойнихен напомнил соотечественникам, что президент Вудро Вильсон использовал принцип самоопределения в 1918 г. с конкретной целью - сокрушить многонациональные державы, что это было частью дипломатии военного времени. Эпигоны 1990-х гг. использовали это орудие в мирное время - и фактически сокрушили Хельсинкский акт 1975 г., в котором был ясно зафиксирован приоритет принципа государственного суверенитета. Мойнихен писал как о величайшем уроке века о том, что <меньшинства желают самоопределения для себя, чтобы отрицать его для других>.
Многие специалисты на Западе признают, что <столетний опыт взаимоотношений движений националистического самоопределения и демократии остается всё более проблематичным>. В этом смысле <дипломатия Бонна создала чрезвычайно настораживающий прецедент... Послание, полученное Любляной, Загребом и всеми, кто того желал, значило, что принцип самоопределения может легитимно крушить многонациональные государства>. А наилучший способ добиться помощи - <вызвать оборонительную войну, а с нею и международную симпатию, за которой следует дипломатическое признание>.
До сих пор остается неясным, удастся ли выработать надежно проверяемые и общепризнанные критерии, оправдывающие сецессию и создание суверенных государств. Ни международные юристы, ни политики, ни историки пока не справились с такой задачей. Общая линия рассуждения специалистов идет в следующем русле: <Необходим континуум компенсационных мер, начинающихся с защиты прав личности, переходящих в защиту прав меньшинств и оканчивающихся сецессией исключительно в крайнем случае>.
Карл Поппер, идеолог философского рационализма, не знал на этот счет сомнений: <Национализм взывает к нашим племенным инстинктам, к страстям и предрассудкам, к нашему ностальгическому желанию освободить себя от груза индивидуальной ответственности>. А английский ученый Альфред Коббен и вовсе не допускал двусмысленности: <Самоопределение потеряло свою историческую уместность>.
Энтони Смит подчеркивает, что возникновение всё новых и новых малых государств <имеет тенденцию порождать широкий поток беженцев, эмигрантов, потерявших ориентацию в жизни людей>. Это было сказано еще до событий 1990-х гг.
Как полагал Эрих Фромм, <люди практически беззащитны перед угрозой демагогического манипулирования>. Битва против предрассудка продолжается...
После бурных событий 1989-1995 гг. наступило своего рода затишье. Относительное, разумеется. Возникла Эритрея. Шотландия и Уэльс проголосовали за создание собственных парламентов. Вновь обострилась ситуация в Ольстере. Идут военные действия в Курдистане. Не утихает конфликт в Кашмире. На виду у всех драма в Косово.
Стало ясно, что этнические конфликты как бы заменили противостояние Востока и Запада. Увы, вместе с Хёрстом Ханнумом из Тафтского университета мы уже можем смело сделать вывод: <Словесная дань уважения еще отдается принципу территориальной целостности, но распад в течение десятилетия Советского Союза, Югославии, Чехословакии и Эфиопии воспринимается многими протонациями, претендующими на национальное самоопределение, как самый важный прецедент>.
Многие приверженцы национального самоопределения утверждают, что игнорирование этого принципа аморально. Это так, если считать аксиомой, что сохранить самобытность можно только выдворив носителей чужого культурного стереотипа за свои территориальные пределы, если личность должна уступить традиции, пристрастию, предубеждению.
Даже Вудро Вильсон полагал, что в случае наличия у группы населения полных политических прав на личное избирательное волеизъявление, <внутреннего самоопределения> вполне достаточно для защиты групповой идентичности. Западные авторитеты указывают на каталонцев, шотландцев, уэльсцев, индийских тамилов, квебекцев. Эти примеры, впрочем, отнюдь не бесспорны...
*
Не представляется панацеей использование таких средств демократического разрешения конфликтов, как референдумы и плебисциты. Ведь носитель конкретного культурного кода дает на референдуме ответ вовсе не на тот вопрос, который ему задают. Он чаще всего отвечает, что любит свою общину, свой язык, свои традиции. Человек выступает уже не как гражданин страны, а как представитель этноса.
Опыт человеческого общежития заставляет избегать благодушия в деле, которое повсеместно оборачивается кровью, которое на наших глазах унесло больше жизней, чем вся холодная война. Едва ли не каждое государство на Земле было основано в результате завоевания. Значит ли это, что человечество ничему не научилось, что понятие цивилизация годится лишь для энциклопедий, что кровь прошлых столетий должна звать к новым кровопролитиям?
Никто и никогда не мог (и никогда не сможет) определить объем той дани, которую якобы должны заплатить потомки завоевателей за несправедливости прошедших веков. Восстановление попранных прав возможно только на основе гражданского равенства, а отнюдь не на сокрушении сложившегося эмоционального, интеллектуального, культурного и экономического порядка во имя этнических идеалов.
<Если мы будем сражаться с прошлым, - говорил Черчилль, - мы потеряем будущее>.
Совершенно очевидно, что рабы <исторической правды> всегда избирают отдельный - удобный для пропаганды - фрагмент национальной истории, игнорируя общее историческое полотно. Когда речь заходит о территории, взыскующий справедливости этнос указывает на карты, из которых отчетливо видно, что предки представителей этой группы сами были успешными завоевателями. Когда же в ход идут аргументы, призванные обличить обидчиков, упоминаются события, связанные с былыми национальными унижениями. Когда речь заходит о культуре, пропагандисты упоминают, естественно, периоды культурного подъема.
При всех таких манипуляциях вне поля зрения национальных идеологов оказываются те эпохи, когда этнос просто сосуществовал с соседями и делил с ними беды и триумфы.
*
От нас во многом зависит выбор пути. Великие державы и международные организации (начиная с ООН) в будущем окажутся перед необходимостью выработать взвешенное отношение к центробежным силам современного мира. Если сейчас не удастся найти базовые правила, то цепной реакции этнического распада не будет предела.
Вырабатывая такие правила, прежде всего нужно ответить на вопрос о том, расширяет ли, обогащает ли государственное самоопределение права всего населения, затронутого данным этническим порывом. Иными словами: не слишком ли большой окажется плата за передел государственных границ.
По мнению Х.Ханума, <важно отвергнуть утверждения, что каждый этнически или культурно отличный от других народ, нация или этническая группа имеет автоматическое право на свое собственное государство или что этнически гомогенные государства желательны сами по себе. Даже в тех условиях, где гражданские права соблюдаются, глобальная система государств, основанных преимущественно на этническом принципе или на исторических претензиях, определенно недостижима>.
В любом случае обособление одной национальности будет означать попадание в якобы гомогенное окружение новых этнических меньшинств. История повторится - пусть на меньшем витке спирали. Снова определится этническое большинство и сработает прежний стереотип: добиваться прав не за счет равенства, а за счет сецессии...
Между тем право на сецессию, ныне декларируемое на всех континентах, никогда не признавалось международным сообществом как норма. Международное право не регламентирует и не описывает подобного права, даже не определяет условий, при которых такое право могло бы быть отстаиваемо в будущем.
К примеру, Северный Кипр существует значительно дольше, чем длилось совместное проживание турецкой и греческой общин, но мировое сообщество так и не признало этого государства, равно как не признало оно инкорпорации Индонезией Восточного Тимора или претензий Марокко на Западную Сахару.
Еще раз повторим, что международное право не предусматривает сецессии. Следовательно, нельзя утверждать: <Мы нация и поэтому имеем право на собственное государство>.
Целью должно быть гражданское равенство, дающее все возможности для развития своей культуры, а не суверенитет как таковой.
Двусмысленность в решении этого вопроса будет периодически порождать то, что мы видим на горьком примере Югославии. Напомним, что в Декларации о правах меньшинств, принятой Генеральной ассамблеей ООН в 1992 г., говорится о <защите прав меньшинств на активное участие в культурной, религиозной, социальной, экономической и общественной жизни>. И ни слова о праве на сецессию.
*
Современная неясность в международно-правовых ориентирах может быть преодолена лишь утверждением приоритета принципа незыблемости существующих границ. К этому обязывают кровавые уроки 1990-х гг.
Наивными теперь кажутся построения тех, кто десятилетие назад провозглашал <конец истории>, кто воспевал общемировую взаимозависимость, глобализацию международного развития, видя панацею в Интернете или в CNN, в экономическом и информационном единстве мира. Выясняется, что преждевременная модернизация сознания отрывает индивида (и группу индивидов)
от реальной почвы. А реально то, что, утверждая принцип национального самоопределения, мы сделаем двадцать первый век временем, когда на карте мира возникнут еще двести государств и процесс их образования (а отнюдь не глобализация и не Интернет) станет смыслом существования нескольких следующих поколений.
Тем не менее многие политики и политологи считают поворот мировой истории к повсеместной реализации принципа самоопределения неизбежным. Бывший председатель Национального совета по разведке Центрального разведывательного управления США Грехем Фуллер даже не питает сомнений: <Современный мировой порядок существующих государственных границ, проведенных с минимальным учетом этнических и культурных пожеланий живущего в пределах этих границ населения, ныне в своей основе устарел. Поднимающиеся силы национализма и культурного самоутверждения уже изготовились, чтобы утвердить себя. Государства, не способные компенсировать прошлые обиды и удовлетворить будущие ожидания, обречены на разрушение. Не современное государство-нация, а определяющая себя сама этническая группа станет основным строительным материалом грядущего международного порядка>.
В течение века, полагает Фуллер, произойдет утроение числа государств - членов ООН. И остановить этот процесс невозможно. <Хотя националистическое государство представляет собой менее просвещенную форму социальной организации - с политической, культурной, социальной и экономической точек зрения, чем мультиэтническое государство, его приход и господство попросту неизбежны>.
Преобладает, например, предположение, что после неизбежного коллапса коммунистической системы в Китае Пекин не сумеет удержать в рамках единого государства жителей Тибета, уйгуров и монголов. Многие уверены, что Индия потеряет Кашмир.
Но это только верхушка айсберга. Практически все современные государственные границы являются искусственными (включая, скажем, кажущиеся после Линкольна столь прочными рубежи США). Если не остановить реализацию принципа национального самоопределения, более того, отнестись к этому процессу как к демократическому завоеванию, то можно с легкостью предсказать судьбу многих народов, борющихся за свою государственность.
*
Главная жертва происходящего глобального переворота - суверенное государство. Даже недавно получившие независимость государства обречены распасться, если использованный ими самими принцип национального самоопределения будет последовательно реализован этническими меньшинствами. И не стоит чересчур надеяться на спасительную глобализацию - в ней неизбежно будут приобретшие и потерявшие, что при господстве идеи самоопределения только ускорит распад.
Не счесть сопровождающих торжество принципа самоопределения потерь. Это и рост безработицы, и развал городского хозяйства, и небрежение экологией, и примитивизация жизни, и несоответствие нового государственного языка нормам современной технической цивилизации, и проблемы с ситемой социальной взаимопомощи. Может быть, самое печальное в том, что процессу, как уже упоминалось, не будет конца.
Американский специалист спрашивает: <Небольшая Грузия получила независимость от Москвы, но сразу же ее северо-западная часть - Абхазия - потребовала независимости. Кто может гарантировать, что северная, мусульманская Абхазия не потребует независимости от южной, христианской Абхазии?>
А эскимосы Квебека?..
Если принцип самоопределения взять за основу, не может быть никакого консенсуса по вопросу о том, <кому давать, а кому не давать> атрибуты государственности.
Американцы говорят, что президент Клинтон теперь уже не пошлет войска в Калифорнию, пожелай она государственной обособленности. Линкольн жил во время господства другого принципа...
Помимо всего прочего, демократическое государство ныне очень уязвимо. Оно, как правило, не готово предпринимать решительных шагов, сопряженных с насилием. Если само центральное правительство США признает главенство принципа национального самоопределения, то ему весьма трудно будет найти нового генерала Шермана - он не пойдет жечь Атланту, поскольку идея такого похода дискредитирована с самого начала.
Необратим ли процесс? Мировое сообщество должно принять трудное, но обязательное решение, сделать серьезный выбор: территориальная целостность государства или национальное самоопределение.
Единственный - и, может быть, последний - шанс перекрыть дорогу валу национального самоутверждения от Восточного Тимора до Шотландии - сознательно и определенно исключить грядущий передел политической карты мира. Следует вернуться к принципу незыблемости границ и поставить на защиту этого принципа мощь Организации Объединенных Наций, солидарность (пока еще имеющуюся) пяти постоянных членов Совета безопасности ООН, силу, которой обладал Абрахам Линкольн, противостоявший стремлению южных штатов к сецессии - даже демократически выраженному стремлению.
Анатолий Уткин
Либертарианство не признаёт этнических и социальных общностей
Либертарианство не признаёт этнических и социальных общностей со своими обычаями и традициями - в том числе и с насилием и принуждением. Однако, никакой дееспособной общности либертарианцев-космополитов не наблюдается. Предполагаю, что и не может быть иначе как паразитической диаспоры.
У меня также есть предположение, что активная миссионерская деятельность (пределы этой активности определяет каждое общество для себя само) либертарианцев - есть то самое насилие, которого они якобы противятся - насилие по отношению к обществу, его традиции (т.е. затрагивает многих членов общества). Да ещё и мошенничество (сокрытие конечного результата, к которому ведут их идеи - к предательству своего народа ради своих эгоистических интересов). Ведь никто из либертариев не заявляет сразу, что он научит идеологии предательства. Нет. Они ведут из далека:
что, мол, "у личности есть неотъемлимые права". Но обманывают в том, что умалчивают следующее: права эти - результат развития традиции вполне конкретного общества (с определённой национальным и социальным порядком) и вне этого общества говорить о правах бессмысленно. В другом обществе будут другие права. В добавок в другом обществе и "своим" можно не оказаться, и иметь права "чужого".
что, мол, "коллективы не имеют субъектности", а стало быть их реально не существует. Т.е. нет ни семьи, ни общины, ни сословия, ни этноса, ни народа, ни нации. Т.е. нет для либертариев и коллективных ценностей и мотивов. Что есть прямой обман. Есть коллективы, они имеют субъектность, есть коллективные ценности и мотивы. И сами либертарии - пример такого сообщества с разделяемыми общими ценностями и мотивацией. И эта общность ведёт достаточно активную агитационно-пропагандистскую и миссионерскую деятельность. Т.е. они сами выступают как коллективный субъект. Ведущий подрывную и паразитическую деятельность в национальных и социальных общностях.
что, мол, раз нет коллективов - некого предавать, нет коллективных ценностей - нечего разделять, нет никакой традиции и морали - это всё "насилие над личностью". А стало быть единственным мотивом действий может быть только личный интерес - интерес персонажа ограниченного лишь эгоистичными ценностями. Очень замечательно. Только общество персонажей с такой моралью будет вырождаться или обзаведётся всеми признаками обычного общества - моралью, традицией, коллективными субъектами.
Как видим, своих целей либертарианцы добиваются обманом/мошенничеством, которое из запрещённого "насилия и принуждения" исключают. Получается эдакая продвинутая идеология мошенников.
Так что либертарианство - попытка отрицания общества с паразитированием на нём. Отношение к либертариям должно быть соответствующим - как к тараканам: пока не видно самих и их влияния, можно не замечать, но заметив - бить тапком и травить дихлофосом.
Опросы общественного мнения, постоянно проводимые в США, показывают, что примерно три четверти американцев испытывают чувство гордости за свою страну. Приблизительно половина американских семей украшает свой дом национальным флагом, 15-20% водителей устанавливают американский флажок на машине.
В отличие от подавляющего большинства стран мира патриотические демонстрации и манифестации в США организовывают не органы власти, а сами американцы. Участие в подобных мероприятиях абсолютно добровольно, тем не менее они собирают десятки и сотни тысяч участников.
Журнал Foreign Policy пришел к выводу, что американский патриотизм - уникальное явление. С одной стороны, американские патриоты и националисты никогда не апеллировали к своему расовому, этническому или географическому превосходству, на чем основан национализм, существующий в остальных странах мира. Суть американского национализма - в вере в превосходство американских демократических идей. Американский патриотизм никогда не насаждался и не культивировался "сверху". Он никогда не был ответом на национальное унижение, например, поражение во Вьетнаме не привело к росту популярности патриотических или националистических воззрений в американском обществе, как это, например, произошло в Германии после ее поражения в Первой Мировой войне. Кроме того, американский патриотизм нацелен в будущее, а не ищет идеалы в прошлом.
Сами себя американцы националистами не считают. В основном, это объясняется тем, что США никогда не были страной монолитной в этническом смысле - ее всегда населяли представители десятков и сотен народов, относящихся к различным расам, исповедующим разные религии и т.д. Поэтому американцы считают, что слово "национализм" имеет негативный оттенок и предпочитают использовать термин "патриотизм". Это, однако, не мешает многим специалистам применять термин "национализм" для характеристики взглядов американцев.
Любопытно, что суть американского национализма и патриотизма переживала серьезные эволюции, которые, в основном, зависели от качественных изменений, происходивших в населении США. Майкл Линд\Michael Lind, автор книги "Новая Американская Нация: Новый Национализм и Четвертая Американская Революция"\Next American Nation: The New Nationalism and the Fourth American Revolution проанализировал этапы развития американского национализма. По его мнению, в период с 1789 по 1860 год в США существовал "англоамериканский патриотизм", основанный на морально-этических и религиозных ценностях, которые привнесли в США, в основном, англоязычные эмигранты-протестанты. Англосаксы тогда составляли подавляющее большинство населения США. После гражданской войны (1876-1954 годы), по его мнению, существовала "евро-Америка", идеология патриотизма-национализма была дополнена идеями, популярными у либеральных европейцев. С 1970 года существует новый феномен - "мультикультурная Америка", образовавшийся после того как США практически полностью избавились от расовой и этнической дискриминации. Линд пришел к парадоксальному выводу, что в современных США не существует противоречия между борьбой за гражданские права, которую ведут, в основном, группы и организации, политически находящиеся на крайне левом фланге и экономической политикой, которая, в основном, находится в руках людей, придерживающихся крайне правых взглядов.
Ирвинг Кристол\Irving Kristol, один из создателей идеологии американского неоконсерватизма, объяснил различие между национализмом и патриотизмом американцев следующим образом: "Патриотизм проистекает от любви к национальному прошлому - национализм является усилением надежд на национальное будущее". Историк Кеннет Миног\Kenneth Minogue считает, что патриотизм - априори, консервативная тенденция. Патриоты считают необходимым защищать и сохранять то положение, в котором их страна находится в данный момент. Национализм, наоборот, всегда стремится к некоему мессианскому идеалу, нереализованному будущему народа или страны. Национализм также часто апеллирует к материям этического свойства и оправдывает свое существование целями гуманизма.
Анатоль Ливен\Anatol Liven, старший научный сотрудник Фонда Карнеги за Международный Мир\Carnegie Endowment for International Peace, считает, что именно американский национализм стал причиной нынешнего мирового лидерства США и принятой администрацией Джорджа Буша\George Bush стратегии борьбы с международным терроризмом. По его мнению, именно американский национализм стал одним из факторов, который идеологически разделил США и большинство стран Западной Европы. Европейцы в ХХ веке пережили две крупнейшие войны, вызванные, в том числе, беспрецедентным ростом националистических настроений. Ныне националистические идеи, бытующие в Европе, не пользуются значительной поддержкой обществ и элит. Американский национализм, напротив, усилился за последние полвека. Его подпитывала не только военная и экономическая мощь США, но и беспрецедентная культурная гегемония. Ливен считает, что американский национализм считает необходимым защищать интересы США в любой ситуации, складывающейся в мире. Именно поэтому США постоянно заинтересованы в поиске внешних врагов - сперва это был СССР, потом, на некоторое время, новым врагом было принято считать Китай, потом -"государства-изгои", а ныне - международный терроризм.
Кроме того, подобная форма национализма приводит к тому, что американцы видят своих мнимых или реальных противников исключительно в негативном свете: к примеру, опросы общественного мнения, проводившиеся в разгар "холодной войны", показывали, что большинство американцев считали, что граждане СССР относятся к Америке исключительно враждебно и им не следует доверять. Подобные точки зрения ныне превалируют во взглядах американцев на исламский мир. Впрочем, по мнению Ливена, вспышки американского национализма носят временный характер и, как правило, не имеют особо серьезных последствий ни для США, ни для всего мира, из-за того, что их ограничивают мощное гражданское общество, существующее в США.
Историк Том Холсингер\Tom Holsinger считает, что многие проявления американского ультрапатриотизма объясняются традициями, сложившимися в США на протяжении веков. К примеру, американское общество исторически привыкло немедленно и крайне активно реагировать на ситуации, которые оно считает угрозой. Эта модель поведения пришла из времен, когда власть была слаба и независимые колонисты предпочитали самостоятельно разобраться с врагом, не дожидаясь реакции властей. На протяжении всей своей истории американцы сохраняли значительное влияние на органы власти - поэтому они крайне активно воздействуют на правительство, требуя от него принятия тех мер, которые считают справедливыми и оправданными в каждой конкретной ситуации.
Известный философ Самуэль Хантингтон\Samuel Huntington, для описания сути американского патриотизма, предложил использовать термин "Американское Кредо"\American Creed. "Американское Кредо" - это универсальные идеологические и культурные принципы (свобода, демократия, религия, власть закона, индивидуализм, прогресс и т.д.). Кроме того к ним добавляется уважение к основным институтам власти США и к американской конституции. Последние десятилетия добавили в "Кредо" культурный плюрализм, а также расовое и этническое равенство.
Опросы общественного мнения показывают, что большинство американцев не только испытывают чувство гордости, говоря о своей стране, но и считают, что идеи, популярные в США, могут быть использованы во всем мире. К примеру, опрос Pew Research Center for the People and the Press показал, что 79% жителей США уверены в полезности распространения американских идей и моральных ценностей. Девять из десяти американцев испытывают чувство гордости, когда звучит мелодия гимна страны. Самыми любимыми символами США были названы (в порядке уменьшения популярности): американский флаг, статуя Свободы, государственный гимн, белоголовый орел (его изображение широко используется в официальной символике, в частности, в гербе США), Белый Дом и песня "Боже, благослови Америку"\God Bless America. Эти данные были получены в результате исследования, проведенного компанией Harris Interactive.
Опросы общественного мнения, постоянно проводимые в США, показывают, что примерно три четверти американцев испытывают чувство гордости за свою страну. Приблизительно половина американских семей украшает свой дом национальным флагом, 15-20 процентов водителей устанавливают американский флажок на машине.
В отличие от подавляющего большинства стран мира патриотические демонстрации и манифестации в США организуют не органы власти, а сами американцы. Участие в подобных мероприятиях абсолютно добровольно, тем не менее они собирают десятки и сотни тысяч участников. Журнал пришел к выводу, что американский патриотизм - уникальное явление. С одной стороны, американские патриоты и националисты никогда не апеллировали к своему расовому, этническому или географическому превосходству, на чем основан национализм, существующий в остальных странах мира. Суть американского национализма - в вере в превосходство американских демократических идей. Американский патриотизм никогда не насаждался и не культивировался <сверху>. Он никогда не был ответом на национальное унижение, так, поражение во Вьетнаме не привело к росту популярности патриотических или националистических воззрений в американском обществе, как это, например, произошло в Германии после ее поражения в Первой мировой войне. Кроме того, американский патриотизм нацелен в будущее, а не ищет идеалы в прошлом.
Сами себя американцы националистами не считают. В основном это объясняется тем, что США никогда не были страной, монолитной в этническом смысле - ее всегда населяли представители десятков и сотен народов, относящихся к различным расам, исповедующим разные религии. Поэтому американцы считают, что слово <национализм> имеет негативный оттенок, и предпочитают использовать термин <патриотизм>. Это, однако, не мешает многим специалистам применять термин <национализм> для характеристики взглядов американцев.
Любопытно, что суть американского национализма и патриотизма переживала серьезные эволюции, которые, в основном, зависели от качественных изменений, происходивших в населении США. Майкл Линд, автор книги <Новая американская нация: новый национализм и четвертая американская революция>, проанализировал этапы развития американского национализма. По его мнению, в период с 1789 по 1860 год в США существовал <англоамериканский патриотизм>, основанный на морально-этических и религиозных ценностях, которые привнесли в США, в основном, англоязычные эмигранты-протестанты. Англосаксы тогда составляли подавляющее большинство населения США. После гражданской войны, по его мнению, существовала <евро-Америка>, идеология патриотизма-национализма была дополнена идеями, популярными у либеральных европейцев. В ХХ веке появился новый феномен - <мультикультурная Америка>, образовавшийся после того, как США практически полностью избавились от расовой и этнической дискриминации. Линд пришел к парадоксальному выводу, что в современных США не существует противоречия между борьбой за гражданские права, которую ведут, в основном, группы и организации, политически находящиеся на крайне левом фланге, и экономической политикой, которая, в основном, находится в руках людей, придерживающихся крайне правых взглядов.
Ирвинг Кристол, один из создателей идеологии американского неоконсерватизма, объяснил различие между национализмом и патриотизмом американцев следующим образом: <Патриотизм проистекает от любви к национальному прошлому - национализм является усилением надежд на национальное будущее>. Историк Кеннет Миног полагает, что патриотизм - априори консервативная тенденция. Патриоты считают необходимым защищать и сохранять то положение, в котором их страна находится в данный момент. Национализм, наоборот, всегда стремится к некоему мессианскому идеалу, нереализованному будущему народа или страны. Национализм также часто апеллирует к материям этического свойства и оправдывает свое существование целями гуманизма.
Анатоль Ливен, старший научный сотрудник Фонда Карнеги, считает, что именно американский национализм стал причиной нынешнего мирового лидерства США и принятой администрацией Джорджа Буша стратегии борьбы с международным терроризмом. По его мнению, именно американский национализм стал одним из факторов, который идеологически разделил США и большинство стран Западной Европы. Европейцы в ХХ веке пережили две крупнейшие войны, вызванные, в том числе, беспрецедентным ростом националистических настроений. Ныне националистические идеи, бытующие в Европе, не пользуются значительной поддержкой обществ и элит. Американский национализм, напротив, усилился за последние полвека. Его подпитывала не только военная и экономическая мощь США, но и беспрецедентная культурная гегемония. Ливен считает, что американский национализм считает необходимым защищать интересы США в любой ситуации, складывающейся в мире. Именно поэтому США постоянно заинтересованы в поиске внешних врагов - сперва это был СССР, затем на некоторое время новым врагом было принято считать Китай, потом - <государства-изгои>, а ныне - международный терроризм.
Кроме того, подобная форма национализма приводит к тому, что американцы видят своих мнимых или реальных противников исключительно в негативном свете: к примеру, опросы общественного мнения, проводившиеся в разгар <холодной войны>, показывали, что большинство американцев считали, что граждане СССР относятся к Америке исключительно враждебно и им не следует доверять. Подобные точки зрения ныне превалируют во взглядах американцев на исламский мир. Впрочем, по мнению Ливена, вспышки американского национализма носят временный характер и, как правило, не имеют особо серьезных последствий ни для США, ни для всего мира из-за того, что их ограничивают мощное гражданское общество, существующее в США.
Историк Том Холсингер считает, что многие проявления американского ультрапатриотизма объясняются традициями, сложившимися в США на протяжении веков. К примеру, американское общество исторически привыкло немедленно и крайне активно реагировать на ситуации, которые оно считает угрозой. Эта модель поведения пришла из времен, когда власть была слаба и независимые колонисты предпочитали самостоятельно разобраться с врагом, не дожидаясь реакции властей. На протяжении всей своей истории американцы сохраняли значительное влияние на органы власти - поэтому они крайне активно воздействуют на правительство, требуя от него принятия тех мер, которые считают справедливыми и оправданными в каждой конкретной ситуации.
Известный философ Самуэль Хантингтон для описания сути американского патриотизма предложил использовать термин <Американское Кредо. <Американское Кредо> - это универсальные идеологические и культурные принципы (свобода, демократия, религия, власть закона, индивидуализм, прогресс). Кроме того, к ним добавляется уважение к основным институтам власти США и к американской конституции. Последние десятилетия добавили в <Кредо> культурный плюрализм, а также расовое и этническое равенство.
Опросы общественного мнения показывают, что большинство американцев не только испытывают чувство гордости, говоря о своей стране, но и считают, что идеи, популярные в США, могут быть использованы во всем мире. К примеру, опрос показал, что 79% жителей США уверены в полезности распространения американских идей и моральных ценностей. Девять из десяти американцев испытывают чувство гордости, когда звучит мелодия гимна страны. Самыми любимыми символами США были названы (в порядке уменьшения популярности): американский флаг, статуя Свободы, государственный гимн, белоголовый орел (его изображение широко используется в официальной символике, в частности, в гербе США), Белый дом и песня <Боже, благослови Америку>. Эти данные были получены в результате исследования, проведенного компанией .
