Жил - был себе Сизый Орёл - тот самый, что ширял под облакы в <Слове>. Высоко сидел, далеко глядел: глаз-алмаз, никакого бинокля не надобно. Чем бы ему ещё заниматься, как не смотреть за порядком в сказочном королевстве? Однако станционный смотритель прочно сидит на земле, а орёл сидеть не любит. Почему не любит? Да вот такая у него долюшка сизокрылая да пернатая.

Ни с кем не может подружиться Сизый Орёл. Слишком далеко он видит потаённые замыслы каждого встречного. Слишком точно разглядит каждую соломинку в чужом глазу. Но не в своём. Слишком высоко он парит в небе и всё видит в широком контексте. Всё, кроме себя. А кто же будет дружить с далеко смотрящим, широко? понимающим и ясно видящем всех, кроме себя? Пока он жив - он дружен с синими небом. А когда мёртв - становится символом? народа.

Пытались добрые люди приспособить Сизого Орла как транспортное средство. Купцы непоседливые - дети алчности, внуки корысти и племянники глупости - соблазняли его возить на могучих крыльях дорогой и белый порошок. Предлагали ему деньги за трафик немалые - отказался Орёл быть рабом страстей человеческих. А чтобы не попасть на перекрестье оптического прицела - улетел в другие края. С тех те, кто продают, не дружат с теми, кто летает свободно.

Пытались добрые люди приспособить Орла Сизого почту разносить - чтоб даром не летал, а с пользой. Однако неинтересным показалось это хорошее дело Орлу: пускай новости разносят голуби, Интернет и злые языки. С тех пор почтальоны не здороваются с орлами и предпочитают дружить с самолётами: они тоже летают, но не так задаются, как орлы.

Пытались добрые люди, пасущие мелкую живность, сделать Орла вегетарианцем: овощи, говорят, есть не в пример лучше, чем кроликов. Предлагали Орлу вместо кроликов уже готовый собачий корм - он, говорят, ещё полезнее. Однако отказался Орёл от собачьего корма - кролики издревле входят в его рацион и пищевую цепь - уж не взыщите, люди добрые. Но с тех пор орлы больше любят фермы, чем фермеров.

Пытались добрые люди, любящие охоту, сделать Орла своим охотничьим инвентарём. И сулили ему за это блага всяческие: красивый колпачёк на голову - чтоб видеть только то, что хочет хозяин. Обещали клетку прекрасную - чтоб радовать господина своим послушанием. Отказался Орёл выполнять волю ханскую - сам для себя охотится, сам смотрит в небе, сам выбирает себе место. С тех пор разошлись дороги орлов и охотников.

Пытались добрые, но умные люди обвинить Орла в лютости излишней, жестокости негуманной, ярости кровавой. Слишком много он пролил кровушки горячей, слишком много отнял жизней кипучих, слишком многих сделал сиротами и вдовами безутешными. Слали они жалобы слёзные в конвертах с печатями к народу православному и к Богу лично. Народ неграмотно молчал - а Бог не отвечает умным людям.

Пытались добрые люди, кормящиеся тяжбами и доносами, приучит Орла к падали - пище сытной и приятной для склочников и сутяг. Хотели они сделать Орла простым стервятником - человеком предсказуемым и управляемым. А когда отказался Орёл есть падаль - попытались набить из него чучело. Мотивируя это тем, что гордо расправлять крылья на пустой полке не в пример интереснее, чем в синем небе. Не захотел Орёл быть чучелом - с тех пор не дружат орлы с теми, у кого длинный язык и короткая совесть.


Потомки свято хранят в памяти бесчинства соседей-садистов, досаждавших их предкам. Варварство и дикость собственных пращуров оправдывается исторической необходимостью - если у историков ещё квартирует совесть. А если её не хватает - неудобные факты замалчивают: обижали только нас, а те, кто думает иначе - просто негодяи, на которых уже и пробы негде ставить. У ничтожного количества народов рыцарство не в чести. Есть такие, что избирают символом пауков, вампиров - на подсознательном уровне. Вслух такое никто не скажет - это оскорбление святая святых. Всем остальным кровно необходим образ героя, воплощение всего того, чего нет у нас. А очень хочется иметь и быть достойным - прямо сейчас, в этой жизни.

В русский исторический миф князь Святослав попал как как образ первого рыцаря, сурового и бесстрашного воителя, собирателя <русских> земель впрок. Он презирал роскошь, на которую имел право по рождению, ел только грубую пищу, в походах спал под открытым небом, в атаку шёл первым. Он не гнушался простых воинов, был требователен к себе так же, как и к другим, являя образец целеустремлённости. Суворовскими переходами древнерусские богатыри под его руководством проходили немыслимые расстояния, обрушиваясь на врага, как лавина в горах.

Граф Александр Васильевич, фигура тоже легендарная, в юности запоем читал военную историю - а это сплошь былины. Но это у него русские части проходили в день в два раза больше уставных норм и бросались вштыковую без ужина на французов, которые и слыхом не слыхали про Святослава. Суворов и кашу солдатскую хлебал, и шёл рядом с колоннами, когда было особенно трудно. Он знал: личный пример полководца способен открыть у войска второе дыхание. Это - если не простое переселение душ, то по крайней мере - ожившая через 8 веков легенда.

Такие герои редки и обычно хорошо запоминаются. Император Траян попал в сказку совсем не за свои воинские подвиги: все знали, что он сражался потому, что в Риме ему было нечего делать. Кто помнит его победу над будущими румынами или сомнительные успехи в будущем Ираке? А вот то, что он всегда шёл впереди своих легионов, как простой солдат, помнят уже 19 веков: такое не оставляет равнодушным.

Турецкий султан Селим - поэт с больными почками, большой эстет и любитель посмотреть на пирамиды свежеотрубленных голов за 8 лет бешенной гонки \ нефрит - страшная штука - никому не даст спокойно жить! с небольшим войском разграбил и присоединил к империи Сирию, Ирак и Египет. А всё потому, что ел, как простой янычар, спал, как простой янычар, воевал - как простой янычар. Особой стратегии не выдумывал: показывая своим чудо-богатырям на всегда численно превосходящего противника, говорил: <Будьте смелыми! Терять нам нечего: если победим - нашей станет эта земля. Если погибнем - нашим будет Царствие Небесное.> И всегда побеждал.

Резня в школьные учебники попадает редко - разве что под шапкою: <наших бьют>. А вот слова Святослава <мёртвые сраму не имут> - сказазаные им своей обречённой дружине - попали. И напрасно доказывать, что перед лицом смерти никто не сыпет афоризмами. Напрасно говорить, что некому было записать его слова, даже если они и были сказаны - Кирилл и Мефодий ещё не добрались од Киева. А если и был писарь при войске, то как он мог уцелеть, если оно было надёжно окружено? В такой ситуации отдают приказы, а не сочиняют трогательные манифесты для потомков.

Это старец в монастырской келье, стремясь устыдить бесславных, по его наблюдениям, современников, заставляет покойника становиться в картинную позу. И говорить речи, которые он - Бог свидетель - действительно произносил, но в другое время - скажем, поминая павших. Там это вполне уместно, но и не важно: потомкам нужен напряженный сюжет и кульминация оптимистической трагедии, а не застольные беседы у крематория.

Благородство - редкий товар и в наши дни. Двадцатый век сделал нормой международного права внезапное нападение на противника без объявления войны. Знаменитое < Иду на Вы!>, отправляемое древним героем противнику, поднимает Святослава в глазах потомка намного выше, чем все его деяния, вместе взятые. Бойких головорезов в истории всегда хватало - так что он, вероятно, прожил свою жизнь только для того, чтобы сказать эти три слова. Они пережили десять веков, но всё ещё как новые - наверно потому, что редко употребляются.



Леонид Багмут