…или история любви Мастера – такая сквозяще-земная, такая необычно-небесная…
Снова дождь на наши головы,
Мокнет жёлтая листва.
Осень будто старость города,
Да, Москва?
…или паляще-необыкновенная, кощунственно-звенящая, необычайна пластичная в ощущаемости всех деталей, животрепещущая история Иешуа…
Там улицы, сожжённые жарой,
И глыбы зданий тяжело мерцают.
И пьёт Пилат, реальности чужой,
И тени страха явь понять мешают.
…или Москва в сполохах смеха, в жемчугах юмора,
Москва, давно несуществующая, но вроде реальная – броди по её переулкам…
Из переулка в переулок
Перетекает чей-то путь.
Тогда поклоннику прогулок
Москва свою откроет суть.
А как быть с симпатиями к нечисти? Страшно.
Уголно-чёрные тени мечутся в голове, злорадствуя, и ливень, ливень – всепоглощающий, жуткий…
Роман-купол
Роман-дворец.
Не давят ли своды, давно известные наизусть?
Или та конурка на Арбате…
Или уезжающий трамвай.
А роман до дыр зачитан. Хватит!
Больше не читай!
Вновь Ершалаим – великий город.
Маревом дрожащий воздух густ.
Я в роман входил, когда был молод.
Ныне опыт криком рвётся с уст.
Кот страшит. Пугает Азазелло.
Символов так много! Разбери!
Но любое ( так считаешь) дело
Изменяет светопись зари.
Читанного не отвергнуть, ибо
Солью растворяется в крови.
Бормочу – спасибо. Да, спасибо
За картины вот такой любви
1
Героев Диккенса ли тени?
Иль Темзы серый-серый цвет.
Какой-то лестницы ступени
Сведут фантазию на нет.
На площади на Трафальгарской
Туристов толпы. Ничего.
Майфеа мир пространно-барский –
Особняков здесь торжество.
Вестминстер – старое аббатство…
Но лучше улиц тихий ряд.
Где можно с тенью повстречаться
Хоть Пиквика, и будешь рад.
2
Соборы вверх стремящиеся, вверх.
Хребты их, а внутри – кубы пространства.
Чужой ли веры радостно богатство
Тебе – турист?
И праздный человек
Окидывает взглядом те хребты,
И языком восторженно прищёлкнет.
И просто впечатленья копит,
Чтоб не утратить чувство красоты.
3
Свежи английские мотивы –
Неважно – Лондон, или что.
Зеленотравны перспективы.
Ты в этом мире столь никто,
Что это радовать способно.
Глядит чугунный Томас Мор.
Бликует Темза так подробно,
Что блики впитывает мозг.
Сидели плюшевые звери
На спинке старого дивана.
Собака. Ёж, два бегемота,
И волк – весёлый, будто пьяный.
Ещё одна в очках собака
И в колпачке забавном, рядом
Пушистенькая обезьяна.
Хозяин их, теплевший взглядом,
Когда глядел на них, - обычно
Грустил и хмурился. И даже
Пил по субботам – так привычно
В чертах домашнего пейзажа.
Под Новый год поставил ёлку,
И мишурой её украсил.
И укололся об иголку.
Но это мелочь! страшно разве?
Потом ушёл. –
Я вот решила, -
Сказала умная собака, -
Давайте-ка потратим силы
(довольно слабые, однако)
на украшенье ёлки тоже.
Хозяин наш грустит всё время.
Мне колпачок мой, скажем, бремя…
-И я приму участье тоже, -
добавил волк, своею шапкой
иную ветку оформляя.
А обезьяна шустрой лапкой
Цветные бусы укрепляя,
Сказал – Пусть повеселится!
А еж – блестящие иголки
Рассыпал весело по ёлке.
Она теперь засеребрится.
А бегемот принёс ошейник –
На шее он сверкал забавно.
Другой – ах, маленький затейник –
Пристроил хвостик личный славно.
Пришёл хозяин. Что такое?
Сверкает ёлка необычно.
И что же сердце, беспокоя
Герой заплакал непривычно.
Предметы окружают нас
Довольно плотной массой. Или
Не можем вовсе наш рассказ,
Иль повесть заурядной были
Сложить без них? В который раз
Ты убедился в этом. Пыли
Триумф банален – спору нет.
Уборка – будничный сюжет.
Предметы крупными бывают –
Буфет, комод, etc.
А антресоли что скрывают?
Их разбирать – почти игра.
Детали мира возникают,
Которые забыть пора.
Да вот не забывает мозг,
Хотел бы верно – да не смог.
Вот глянь-ка – ножик перочинный,
Я про него вообще забыл.
Есть для забвения причина –
Я так давно ребёнком был.
Сегодня взрослый – вроде чина.
Я память детскую хранил,
Но потерял её потом –
И днём не разыскать с огнём.
А ножик цел. Я открываю
Его – земля иль пепел тут?
Сверкало лезвие, я знаю –
Для времени едва ли труд
Стереть сверканье – понимаю,
Поскольку времени маршрут
Давно довольно изучаю.
Иду вперёд. Часы идут.
Да, ножик. Был он на рыбалке,
И леску резал только так.
Я думал – он давно на свалке,
Ему вообще цена пятак!
(…а я учился из-под палки,
читал взахлёб – такой маньяк)
А рукоять ножа черна,
С узорам змейчатым она.
Привет, мой ножик! Ты понятно
Не шкаф, хранящий книги век.
В сознанье – золотые пятна,
Картинки дальних детских рек,
Реальность повернуть обратно
Захочешь зря. Вперёд, а не к
Былому двигаться я должен.
И ножик с лёгким щёлком сложен.
Ну, антресоль, прими его,
Пусть будет частью в груде хлама.
Храненье справит торжество.
Идти всегда нелепо прямо,
Зигзаг занятнее. Во-во.
Вот свёртки разные, вот рама
Картины…ну а где сама?
Фигура женская часы
Собою украшает, складки
Одежд античные текут.
Как любят всех соблазны-псы.
Как морды их лоснятся, гладки!
Как нам постыл обычный труд.
Круг циферблата чёрен, за
Его поверхностью колонна,
И рядом женщина сидит.
Пыль серыми её глаза
Представит областью закона,
Который всем, увы, грозит.
В окно течёт июльский свет,
В нём раствориться, плоть утратив
Нельзя – ты знаешь. Это факт.
Дом. Обстановка как сюжет.
И не бывал ни разу кстати в
Я Греции. Не выпал фарт.
Ворона каркнет за окном.
Часы отсчитывают время.
Ты чётко ль знаешь что по чём?
Когда влечёт духовный дом –
Жизнь будто горькое варенье,
Глотать какое обречён.
Страшный суд со фресок Микеланджело томит –
На рога тебя сейчас поднимет стыд.
Что ты делал, как ты жил? Каков ответ?
А ответа праведного нет.
Вспышки вспышек бледно-жёлтого огня
Пролетают, душу бременя.
Ибо ныне пройден путь пути.
Что же…сад грядущего начнёт цвести…
* * *
Первое – свободы воли нет:
Колея даётся изначально.
До рожденья прожигает свет,
Тьма при этом дышит инфернально,
Колею твою. В пределах той
Вправо чуть возможно, или влево.
Сущность фразы – и до запятой –
Выявлена высотой посева.
Бог нас не наказывает, нет,
Но и что-то выпросить у Бога
Невозможно, ибо даден свет,
Определена твоя дорога.
А второе, третье и т. п. –
Надо коль – отсюда вытекает.
Выводы коль неясны тебе,
Значит и душа твоя страдает.
Архитектура – ответ человеческий лесу.
Солнце цветное сквозь витражи струится.
Лучи бегут по завиткам краббов, а весу
Не подвержены, как тоске, к примеру, волчица.
Своды костёла струятся, лаская зренье.
Но есть архитектура старинного парка,
Где стволы-колонны превосходят моё разуменье.
И сыпется дробь вороньего карка.
И есть архитектура судьбы –
Совершенно особенная, с тупиками успеха,
С площадями неудач, чьи камни грубы,
С улицами тоски в перевивах эха.
А есть и телесная архитектура –
Своды рёбер, и ритмика сердца внутри.
Когда сгораешь, то облезает шкура
Как штукатурка зданий – смотри.
Вообще фантазии Пиранезе интересней во много
Раз того, на что способны строители были.
Или нет? Во славу Бога,
Забыв о тщеславье, соборы столетьями возводили.
Все участвовали в том, постепенно возникали порталы,
Могучие двери, святые над ними.
Ибо в архитектуре тесно совмещены кристаллы
Духа и матерьяльность линий,
С желаньем людей быть другими…
ПЛЯСКА СМЕРТИ
В хороводе пахарь и скелет,
Князь и император – вот сюжет.
И князь церкви, важная тиара –
Ждать не ждал такого он кошмара.
Кости – стук-постук – пляши, дурак.
Для чего и дан тебе колпак?
Рыцарь, убери свой меч теперь!
Смерть не боль – нельзя перетерпеть.
Кружится и длится хоровод.
Пеночка вдруг тихо запоёт.
Пахарь плуг оставил навсегда.
Терпко пахнет смертная вода.
Хоровод идёт, и свет и тень
Слиты в нечто общее. Надень
Старую корону, герцог, но
Изменить хоть что-то не дано.
Пляшут эти, пляшут те…Такой
Хоровод века идёт шальной,
Шаровой, дурной, пространства часть.
