Мобилизация.

Во второй половине тридцатых годов начали появляться на страницах немецких журналов и газет фотографии подростков в спортивной форме с вытянутой рукой и транспарантом «Мы будущее страны»!..
Фотографии молодежи с лопатами на плече и транспарантом на всю ширину улицы: «Мы строим, вступайте в наши ряды».
Наконец, фотографии охотников, тоже с транспарантами «Мы охраняем мир животных и птиц и убиваем гадюк».

В «Известиях» тех лет появился рисунок на всю первую страницу. Его верхняя половина изображала опушку леса с огромными пнями на первом плане. Нижняя – иллюстрировала хитрости советской армии: крышка пня отбрасывается и из него выходит боец в красноармейском шлеме, держа винтовку на перевес...

В кино показывали французскую оборонительную линию «Мажино» с ее огромными резервуарами для воды, с бронированными помещениями для боеприпасов, и сеть узкоколейных железнодорожных путей для быстрой переброски людей или боеприпасов из одной точки в другую.
Президент Франции А. Лебрен охарактеризовал эту линию как «систему постоянных укреплений, выполненных в соответствии с современной техникой». Франция жила с уверенностью, что она находилась под надежной защитой.
Но никто не опроверг слухов о том, что линию «Мажино» строили немецкие фирмы!

Показывали французские и итальянские остроносые корабли-крепости, которые врезывались в волны Средиземного моря и неслись на большой скорости в неизвестном направлении...

Прекратились разговоры об итало-эфиопской войне. Пресса перестала возмущаться итальянской авиацией, которая по приказу итальянского маршала Бадольо сбрасывала бомбы, начиненные смертельно ядовитым ипритом, на разбегающуюся армию и на мирное население: Бадольо торопился взять Аддис-Абебу, столицу Эфиопии, раньше ненавистного ему маршала Грациани!

Лишь моя сестра не могла забыть эту трагедию: она купила на собственные сбережения плитку шоколада «для бедного Негуса», но не знала, по какому адресу ее послать!

На улицах, в трамваях, в автобусах, в кафе и в ресторанах появились афиши, предупреждавшие граждан о том, что «враг все слышит», что надо быть осторожным в разговорах с незнакомыми людьми. Прохожие не задерживались, как раньше, у газетного киоска, а прочитывали наспех заголовки передовиц и шли дальше, воздерживаясь от комментариев.
Во всем и везде чувствовалось «висящее в воздухе» напряжение, связанное с неопределенностью, и уверенность в том, что «что-то» будет…
Но что?

В болгарском парламенте шли прения по поводу законопроекта о воинской повинности, суть которого заключалась в том, что поступление в университет будет разрешено только тем, кто отбудет свой срок службы в рядах армии: страна готовилась к общей мобилизации. Закон, в конечном итоге был принят и моментально вошел в силу. А мест в казармах не оказалось: набор свежих сил затянулся. За это время Германия проглотила Австрию, подобрала под себя Чехословакию, Польшу, Данию, Норвегию, Бельгию, Голландию и Францию.

Призывные моего возраста начали попадать в казармы только тогда, когда немецкая армия оказалась на русской земле, «проглатывая» сотни километров русских дорог в день! Тогда, когда народы Европы переселялись, добровольно или силой, с одного места на другое, не зная, где они смогут осесть. И в оккупированных немецкой армией странах уже начало зарождаться сопротивление.

Сентябрь 1941 года. Я взял протянутый мне сверток с полным обмундированием и переступил через казарменный порог сроком на восемнадцать месяцев, без учета «непредвиденных обстоятельств».

Примерно в то же самое время поползли слухи о том, что в Белграде создается Русский корпус с генералом Скородумовым во главе. Говорили, что генерал обещал повести Корпус в Россию! Засуетилась русская эмиграция: одни были «за», другие «против», а третьи, которых было меньшинство, «отошли в сторону».
Первые рассматривали вторжение немецкой армии в Советский Союз как поход крестоносцев против коммунизма и утверждали, что после победы немцы передадут власть наследникам царского престола!
Вторые утверждали, что забегать вперед не стоит, что до передачи власти еще далеко. Они говорили, что национал-социализм и коммунизм – это идеологические близнецы, что для двух схожих политических систем нет места на земле. В результате погибнут и те, и другие, но предварительно пошлют на верную смерть миллионы своих сограждан – цвет нации! А оставшимся в живых достанутся разрушенные города и села, и памятники павшим «доблестным героям от признательного отечества».

Зенитная батарея, в которую я был определен, размещалась на невысоком холме на окраине столицы. Нам были отведены бараки, которые были собраны в свое время «для отдыха» немецкой армии. Жизнь в бараках, пока царило бабье лето, была приятней, чем в казарменном помещении: мы были окружены подопытным кукурузным полем с одной стороны, ботаническим садом – с другой, и племенным хозяйством. По вечерам, сидя на свежем воздухе, мы смотрели на огни столицы и предавались романтике!
Зато днем нас гоняли прилично. Занятия заключались в том, что нас, новобранцев, учили маршировать, равняться на правофлангового, отдавать честь. Отношения между новобранцами и начальством были строго казенными, а нам хотелось, чтобы они были более человечными, более понятными, чтобы нам объяснили суть и цель нашей маршировки, нашей службы в армии.
Наконец, наше желание сбылось.
Нам объявили, что сегодня, после обеда, занятий не будет, что мы соберемся около четвертого орудия для общей беседы. Один из однокашников в ходе непринужденной беседы сказал фельдфебелю, что он не понимает логики военной службы. «Хороший вопрос, кого еще интересует эта логика?» – спросил он.
Нас оказалось четверо.
На следующее утро нас вызвал фельдфебель, дал по два ведра каждому и объяснил: «У подножия нашего холма находится пункт питьевой воды. Вы спуститесь к этому пункту, наполните ведра и бегом отнесете воду на кухню. Тот, кто принесет полные ведра, будет освобожден от наряда».
И мы побежали. От бега вода выплескивалась на сапоги. Мы пробегали с утра и до обеда, и никто из нас не смог принести полных ведер. После обеда нам было приказано явиться к фельдфебелю.
– Кто из вас еще не понял военной логики? – спросил фельдфебель.
Мы промолчали.
– Видите, она очень проста, а вы, студенты, этого не понимаете, – заключил он.

До наступления осени крытого помещения для столовой не было. Вместо него были вырытые под открытым небом траншеи. Мы садились на траву, а ноги – в траншеи. Дежурный приносил бак с едой и «справедливо» разливал по котелкам, в которых моментально образовывалась желтоватая пленка жира. У тех, кому родители или близкие приносили «домашнее питание», солдатская кухня успехом не пользовалась, вопреки тому, что она была обильной и здоровой. Они отставляли котелок в сторону, что означало «бери, кто хочет, но ты его помоешь!»
В тот год зима выпала лютая. Бараки были без отопления. Одеяло за ночь покрывалось инеем, а иногда, при сильном ветре, и снегом, проникавшим сквозь щели. Утром, при первых звуках трубы, мы вылетали «на свежий воздух» в белье (о том, чтобы одеваться в бараке не могло быть и речи!). Бросали на снег развернутую шинель со сложенной с вечера одеждой и одевались с неописуемой быстротой.
Мы жаловались на нечеловеческие условия несения службы. Мороз с сильным холодным ветром пронизывал насквозь скудное, уже ношенное солдатское одеяние. У нас не было теплого помещения, в котором можно было бы посидеть вечером и отогреться после длительного и морозного дня. Поэтому мы все время топтались в холодном бараке, стараясь хоть как-нибудь согреться, и с нетерпением ждали отбоя. Казалось, что если не сегодня, то завтра заболеем воспалением легких и окажемся в лазарете. Однако за эту зиму в нашей части не было ни одного случая заболеваний, даже простуды не было!
Я, как и все мои однокашники, «печатал шаг»: нас тренировали к крещенскому параду, который, по традиции, будет принимать Его Царское Величество Борис III. После парада принесем присягу перед полковым знаменем на верность «Царю и Отечеству».
Накануне парада нам выдали новое обмундирование и каски. Сапоги, к сожалению, тоже были новыми, не растоптанными. В день парада нас подняли до рассвета и повели в город. Идем против ветра, немного съежившись.
– Выпрямиться! Вы же солдаты, а не красные девицы! Песню!
Ветер хлестал в лицо, и почти замороженные губы не разжимались.
– Кругом марш! Песню!
Нас еще долго строили и перестраивали, приказывали тверже печатать шаг и громче петь «бравые песни».
Наконец, нас привели к собору «Александр Невский», на положенное место, за час до начала парада. Стоим, ног не чувствуем – сапоги жмут и 25° мороза. В тот момент никто не подозревал, что наши ноги были в крови. Совершенно неожиданно мой однокашник расстегнул ремешок моей каски, сорвал ее с головы и начал растирать мои уши снегом. Я, не зная в чем дело, вспылил. Оказалось, что мои уши примерзли к каске и начали синеть!
После присяги мы возвращались «в нашу казарму» так же бодро и с песнями, как это было до присяги. Вечером мы сдали наше новое обмундирование и с радостью сняли с полки старые, поношенные, но удобные сапоги! На следующий день мы были освобождены от занятий, чтобы залечить «истерзанные» ноги.

Примерно через две недели после присяги наша батарея была снята с холма и отправлена на охрану «стратегического объекта» – угольные шахты в городе Перник, в 30 километрах от столицы. Наше новое начальство нам отвело спортивный зал местной гимназии. Мы очутились в тепле и со всеми удобствами. Cслужба сводилась к несению караула или же к практическим занятиям на орудийной площадке, а в свободное от службы время мы играли в волейбол.

Слухи о Корпусе подтвердились: в Белград потянулись добровольцы, в основном, из Югославии, и из Софии отправился первый эшелон, и намечалось формирование второго.


В нашу часть приехала комиссия по набору в юнкерское училище, в котором формировали будущих офицеров. Требовалось, чтобы будущий офицер имел, как минимум, среднее образование и умел четко отдавать приказы. И чтобы он знал назубок историю и географию своей страны. Майор, председатель комиссии, разложил веером конверты с вопросами и предложил мне выбрать один из них. Билетик содержал легкие вопросы, на которые я мог бы не только ответить, но и прочитать целую лекцию. Однако перед комиссией я переминался с ноги на ногу и не ответил ни на один из них. Майор заглянул в мой аттестат зрелости, молча поднял глаза на меня и вызвал следующего по списку.
Мое «странное поведение» перед комиссией имело основание.

В Софии, перед парламентом, воздвигнут памятник с надписью «Царю Освободителю – Признательная Болгария».
Болгарское население, в особенности крестьянство, считало, что Россия, безвозмездно понесшая огромные жертвы для освобождения братьев-славян от турецкого ига, заслуживает почет и уважение, и утверждало, что в такой стране не может быть ничего плохого.
Но…
Прибывшая из Галлиполи Белая армия, была встречена враждебно прокоммунистическим правительством земледельческой партии Стамболийского. Она подвергалась постоянным придиркам, постоянным обыскам в поисках оружия, многократным арестам командиров. Одной их жертв такой неприязни оказался генерал Покровский, которого болгары зарубили шашками! Травля в болгарских газетах и безудержная активность чекиста Чайкина, создавшего «Союзы возвращения на родину» и утверждавшего, что «Все кончено, возвращайтесь на родину!», создавали гнетущее настроение.
На эту тему было написано и издано много воспоминаний.

Однако отношение правительства Стамболийского к Белой армии не мешало крестьянам ежегодно, после уборки хлеба, собираться около ближайшего памятника погибшим освободителям, расчищать место вокруг него и класть у подножия букет свежих цветов.
Я знал, что прокоммунистическая молодежь, поддерживаемая партией земледельцев, продолжала быть враждебно настроенной против русской эмиграции.
Знал также, что я, как офицер, буду во главе моей части и что ничто меня не убережет от пули в затылок, посланной неприязненным солдатом, для которого я был «руснак», а не офицер его части.
Все это я знал!
Поэтому я «добровольно» отказался от юнкерского училища и предпочел остаться простым рядовым.

В армию начали призывать запас. Среди офицеров были врачи, адвокаты, инженеры, преподаватели, руководители фирм. Среди унтер-офицеров оказались булочники, мясники, торговцы овощами…
Унтер-офицерский состав в своем большинстве относился недружелюбно (чтобы не сказать враждебно) к нам, более образованным по сравнению с ними. Нас презрительно называли «студентами» за наши постоянные споры с ними. Камнем преткновения являлось толкование устава, в котором сказано, что «солдат должен беспрекословно исполнять приказание своего начальства, если оно не направлено против Царя и Отечества». Мы, «студенты», объясняли, что слово «беспрекословно» исключает возможность знать «направлено ли это распоряжение против Царя и Отечества» или нет!
Следовательно, слово «беспрекословно» надо убрать из устава!

Вестовой мне передал приказ командира батареи моментально явиться в его канцелярию.
– Что это за газета, которую ты получаешь еженедельно? – спросил командир. – Известно ли тебе, что нельзя выписывать газету без разрешения командира батареи? Переведи мне вот эту статью.
Я перевел указанную статью…
– Спасибо.
Командир мне указал на стул. Такая привилегия меня удивила и насторожила. Я сел, ожидая дальнейшего развития беседы.
– Из твоей газеты я узнал, что в Белграде создается Русский Корпус, в задачу которого входит борьба против большевиков в России, – сказал командир. – Что тебе известно об этом Корпусе?
– Мне известно, что Корпус создан, что жители Югославии русского происхождения стекаются в этот Корпус со всех сторон и что из Софии уехал первый эшелон.
– Как ты относишься к созданию Корпуса?
– Я записался на прошлой неделе.
– А когда поедешь?
– После того, как буду освобожден из армии.
– К тому времени многое может измениться – и международная обстановка, и твои планы. Иди.

Наступила середина февраля, с его морозными днями и ночами. Прошел месяц после беседы с командиром батареи. В один из этих дней у меня не сладилось с командиром отделения. Причина мне была известна: он относился недоброжелательно к белой эмиграции и при каждом удобном случае говорил, что населению нехватает хлеба потому, что его съедают русские!
Под вечер он приказал отделению выстроиться, примкнуть штыки, взять винтовки на изготовку. Затем он подходил к каждому из нас, приказывал открыть затвор и смотрел в дуло.
По правилам ствол винтовки должен быть смазан, если солдат не несет караула. Командир отделения подошел ко мне, приказал открыть затвор. Не ожидая моей реакции, он дернул винтовку на себя и размахнулся, чтобы дать мне пощечину. Я сделал шаг назад, с винтовкой на изготовке, и сказал, что я в карауле и что пощечину не перенес бы, даже если бы я не был в карауле.
Командир отделения посмотрел на меня недоумевающими глазами и приказал идти в караульное помещение.

Батарея была расположена на скате холма. Было чуть за полночь. Я был на посту, на верхнем участке и вижу, как скользнула тень между орудиями. Я насторожился. Потом тень забралась на ствол первого орудия и потянулась отстегивать чехол. Пока она скользила по стволу, я подошел к орудию с винтовкой на перевес. В момент, когда тень спрыгнула со ствола, с чехлом в руке я скомандовал «Руки вверх!»
Тенью оказался командир моего отделения, с которым произошло «столкновение» несколько часов тому назад.
– Лезь на ствол и надень чехол на дуло, негодяй! Ты ведь знаешь, что я могу тебя пристрелить на месте, с чехлом в руке, как доказательство военного саботажа!
Чехол был водружен на место, и я пошел на мой наблюдательный пункт.
На верху холма находился домик, с печуркой. Было заведено, что часовой последней смены перед тем, как сдать дежурство, растапливал ее и загружал углем.
Я оказался на посту в предутренние часы, как раз те, когда надо заняться печуркой.
Я зашел в домик, сбросил шубу, заложил бумагу, стружки и подбросил несколько поленьев. Печь загудела, труба накалилась докрасна. Быстро разлившееся тепло после морозной ночи меня моментально разморило: я присел и задремал.
…Мне приснилось, что начальник караула пришел подложить угля в разгоревшуюся печурку и снять меня с поста. Он даже прикрикнул на меня, чтобы я двигался поскорее…
Я открыл глаза и, не вставая со стула, глянул в окно и увидел, что караульный начальник поднимается к домику. А когда я увидел выстроенную на площадке, спиной ко мне, батарею, то мной завладела паника. В этот момент я понял всю тяжесть того, что я совершил: я заснул на посту!!
Я вышел из домика и пошел навстречу караульному начальнику.
Хоть бы провалиться сквозь землю!
Слышу команду командира первой роты, лейтенанта Станко Благоева: «Батарея сми-и-и-и-рно! Кру-у-гом! Рав-не-ни-е на се-ре-ди-ну!».
Батарея в полном составе уставилась глазами на меня. Мне было стыдно, меня одолевала злость, что я допустил такое! Но выхода не было, надо было идти до конца…
Я остановился перед командиром роты. Он долго, молча смотрел мне в глаза и, наконец, не поднимая руки, указал пальцем на караульное помещение.
– Батарея, вольно!
Я услышал, идя в караульное помещение, объяснение командира, что ничего особенного не произошло, что все нормально, что я задержался у печки, которая дымила и не разгоралась!

Через неделю после этого злополучного происшествия лейтенант Благоев послал за мной своего вестового. Я явился по всем правилам военного устава. В голове закрутились тревожные, неприятные мысли: «Почему он меня вызвал? Какое он мне приготовил наказание? Неужели отдаст меня под суд, и меня отправят в дисциплинарный батальон на несколько лет?»
– Слушай вниматекльно, – сказал командир. На следующей неделе я праздную мой день рождения и повышение в чине. Тебя и твоего напарника по орудию приглашаю на торжество как представителей батареи. Мое село находится в восьми километрах отсюда. Мой вестовой вам приведет лошадей. Ясно? Иди на занятия.
Мне не верилось, что на этом так все и кончится! Я не мог допустить, что «моему делу» поставлена точка! Однако…

Старший лейтенант, командир первой роты, нас представил своим родителям и гостям и повел в соседнюю комнату, с глиняным полом, и указал наши места за столом.
В этот день, за столом, я узнал, что командир, выходец из простой полуграмотной крестьянской семьи, был до мобилизации сельским учителем в разных селах района; что в этих школах, прежде чем приступить к азбуке, он объяснял малышам значение слов «папа» и «мама»; что они должны любить и уважать не только своих родителей, но и родителей других малышей; что при встрече со взрослыми они должны им уступать дорогу и снимать шапки: такое отношение к родителям и взрослым называется «уважением»!
Иными словами, он учил детей, как взрослеть!

Я впервые столкнулся с таким явлением. Нужно ли говорить о том, что с этого момента я смотрел на «строгого» командира иными глазами!

Было ли донесено командиру первой роты об инциденте с командиром отделения? Знал ли об этом командир батареи, капитан Николай Чайков?
Однако, спустя некоторое время, командир моего отделения был переведен в другую часть. Я был освобожден от нарядов и назначен на должность курьера, которая заключалась в том, что я должен был ездить два раза в неделю в штаб полка и «выбивать у каптенармуса» то, в чем нуждалась батарея. Как правило, я выезжал вечером, ночевал дома и ранним утром приходил в штаб полка, чтобы быть первым на приеме у начальства.

Наступил март, а с ним и слякоть. Занятия проводились в домике поочередно. А в этот день нас почему-то задержали на площадке и в домик не повели. Потом раздалась команда «строиться», и мы увидели поднимающегося к нам командира батареи. Обычно занятия с нами проводил командир первой роты, а командир батареи приходил довольно редко.
– С-м-и-р-н-о-о! Равнение на середину!
Командир первой роты подошел с рапортом к командиру батареи.
– Вольно!
Командир батареи вынул из кармана сложенный вчетверо лист, развернул его и одел очки.
– Приказ по полку №… С санкции начальника Генерального штаба… солдат… освобождается от военной службы в Болгарской армии и переводится в Русский Корпус в Белграде. Срок службы в Русском Корпусе будет зачтен как сверхсрочная служба в Болгарской армии. Данный приказ входит в силу с 24-го марта 1942 года.
Командир батареи снял очки, сложил лист вчетверо и положил его в карман кителя. Посмотрел на меня и приказал явиться в кабинет в 15.00.
– Садись, – сказал командир. – До твоего освобождения еще десять дней. За это время придет твое штатское одеяние, и ты сдашь обмундирование и оружие командиру отделения. Я считаю, что с этого момента требования устава к тебе больше не относятся – ты, для меня, уже стал штатским. Я доволен тем, что командир полка вник в твое положение и принял соответствующее решение. Кроме того, решение командира полка было санкционировано начальником Генерального штаба, что, может быть, облегчит переход твоих единоплеменников из Болгарской армии в Русский Корпус. Во всяком случае, ты этого хотел, и я тебя поздравляю. Иди.

Я получил мою штатскую одежду и сдал обмундирование и оружие. Накануне моего отъезда командир батареи мне передал через вестового, что сегодня вечером будет ужин в ресторане и что он меня приглашает на этот ужин «в 20.00».

За столом были командир батареи, командир первой роты и уже немолодой солдат последнего призыва из запаса (которого мы называли «ветераном»), штатские с дамами и я.
Капитан Чайкин встал с поднятым бокалом. Наступила внимательная тишина.
– Дорогие друзья! – начал командир батареи. – Я пригласил вас сюда по особому поводу. Рядом со мной сидит не только лучший волейболист в батарее, но еще и русский по рождению. Как вы знаете, Германия объявила войну большевизму. В Белграде создан Русский Корпус, цель которого – борьба с большевизмом. Приглашенный мной молодой человек записался добровольцем в этот Корпус, а Болгарская Армия его поддержала в этом начинании. Так пожелаем ему доброго пути!
Гости встали. Зазвенели бокалы. Пошло «браво», «браво».
Тем временем под общий шум «ветеран» вышел из зала и моментально вернулся с каким-то пакетом, передал его командиру первой роты, который, в свою очередь, его передал командиру батареи.
Командир батареи раскрыл пакет и, обращаясь ко мне, сказал: «От имени батареи я уполномочен передать тебе эту шкатулку как память о нашем совместном служении. Не поминай нас лихим словом и знай, что в нашей батарее ты пользовался симпатией и уважением!»
Командир батареи оглянул присутствующих, как будто искал одобрения и согласия с тем, что он только что сказал, и сел.
Я совершенно не ожидал таких проводов. Оказанное мне внимание и простые слова моего начальства меня тронули до слез.
Воцарилась тишина. Все ждали моего ответа на слова командира батареи. Я был взволнован до такой степени, что не знал, как мне поступить. Я чувствовал, что я должен что-то сказать. Но что? Что я, двадцатилетний мальчишка, могу сказать людям в возрасте моего отца? Мне еще не приходилось бывать в таком положении – выступать с ответным словом! Наконец, набравшись храбрости, я встал….
– Уважаемые дамы и уважаемые господа…
Как эхо докатились до меня мои же слова, и я от волнения потерял, на миг, нить моей мысли.
– …я взволнован словами Командира и необычным положением, в котором я очутился. Разрешите поблагодарить вас, всех присутствующих, за ваши теплые слова и подбадривающие пожелания.
– Браво! – сказал командир батареи. – Ты сказал именно то, что нужно было сказать. Можешь сесть.
Ужин затянулся.
Командир первой роты и «ветеран» ушли.
В общем разговоре никто не обратил внимание – так, по крайней мере, показалось мне, – что ко мне подсел господин с дальнего конца стола. Мы разговорились, и он мне сказал несколько слов о Командире. В частности, о том, что командир батареи был воспитанником Киевского кадетского корпуса; что по возрасту и по количеству выслуженных лет он давно «переслужил» свой чин капитана и должен был быть произведен по меньшей мере в полковники, а может быть, и выше. Однако судьба оказалась неблагосклонной к нему. Накануне производства, а это прозошло несколько лет тому назад, мы пошли в ресторан отметить это событие и засиделись. Возвращаясь утром домой, капитан попал в автомобильную катастрофу и очутился в госпитале, без сознания. И, конечно, не смог представиться к производству в положенный час. В этой же катастрофе погибла и его жена. Но об этом он узнал только после того, как пришел в сознание. Выйдя из госпиталя, он подал в отставку. С той поры он вышел в запас и ушел в себя. А вернулся из запаса в армию незадолго до прибытия вашей батареи в наши края, и он немного воспрял духом.
Я тоже подлежу мобилизации, но меня, как врача, пока еще не призвали…
Было далеко за полночь, когда я добрался до кровати – это была моя последняя ночь под крышей Болгарской армии.

Судьба шкатулки? Она сгорела, как и мой маленький чемоданчик с личными вещами, в Нормандии, в пламени войны!


Продолжение следует.


Начало: