ПОМИНКИ ПО МАРМЕЛАДОВУ




Пили. Друг с балкона стал спускаться.
Э-э-э! Схватил его, держал.
Русский бред огнями плыл.
Смиряться
Чтобы, осознай, насколь ты мал.

Друг не прыгнул всё-таки с балкона,
А примстится вдруг – не удержал.
На поминках книжных нет резона
Мне сидеть, и всё же там бывал.

Сцена повторяется стократно –
Я роман сто раз читал, и вот
На щеках вдовы краснеют пятна.
Полячёк всё пьёт, и пьёт, и пьёт.

Так ли страшен русский бред? Провалы
В щели метафизики страшны.
И сквозит – и не помогут скалы –
Осознанье собственной вины.







Друг не спрыгнул всё-таки с балкона.
А Раскольников не убивал.
Я живу сейчас. Во время оно
Жил, и знаю нищеты оскал.

Жалко Мармеладова. И жалко
Всех вокруг, но только не себя.
Плачет Соня. От страданий жарко.
Свет струится, души серебря.

ПЛЯСКА КАТЕРИНЫ ИВАНОВНЫ






Вам пляска Катерины
Ивановны упрёк.
Вы знаете перины,
Борщи, и невдомёк,

Что где-то нищетою
С чахоткой тронут мир.
Смерть будет золотою
Тому, кто нищ и сир.

А пляска Катерины
Ивановны страшна.
Есть чёрные картины –
И вот из них одна.

Надрывно детки плачут.
И Бог дарует свет,
В котором всё иначе
И этой жизни нет.

СЛОВО О ТОПОРЕ






Варят суп из топора,
Метафизикой играя.
Сказка не идёт с утра –
Тут конкретика иная.

Перепутать явь со сном
Можно ли? Не постигаю.
А топор тяжёл притом –
Я дрова рубил, я знаю.

Как, Раскольников, тебе
Топора глухая тяжесть?
Ты живым в могилу ляжешь,
Подчинившися судьбе.


Но ведь ты не убивал –
Родя, Родион Романыч.
Перечитывая на ночь
Тот роман, тобой я стал.

Варим суп из топора,
Русский бред в умах катая.
Что ль иными стать пора?
Жить, конкретно принимая

Жизнь, где деньги и комфорт
Столь значительные силы?
Топором буфет расколот –
Вот и все вам перспективы.

Против алчности топор,
И противу лжи и лести.
Тело – будто приговор,
Смерть – известие известий.

СВИДРИГАЙЛОВ








Все двери настежь, все всё время
Заходят, говорят, шум и скандал.
А Свидригайлову примстится Бремен
Сквозь дуло пистолетное. Устал.



Да и в Америку по-русски странно едут –
Всё через выстрел, мысля – дальше свет.
А впрочем банькой с пауками не побрезгуют
И той, коль закипел такой сюжет.



Герой великолепный – Свидригайлов!
Живая рана. Двери настежь. Боль.
Шуми. Саму действительность ругай, но в
Действительности движет всем любовь.

ПОРФИРИЙ ПЕТРОВИЧ






Шут, буффон, с лицом каким-то бабьим,
Хохотун, иронией течёт.
Остроглаз, за водочкою славным
Верно был бы. Не таков расчёт.
Взгляд сродни рентгену…Иль ошибка
Всё ж возможна? Слишком русский тип:
Чревом знает всё. Попалась рыбка.
Знает всё – и боль других, и всхлип
Женский, и тоску – когда сквозная.
Шут, буффон, философ – всё в одно.
Постигая жил, а созидая
Жить такому было не дано.

БЫЛО ЛИ УБИЙСТВО






Разумихин и приятель-доктор говорят
Об убийстве той чиновницы-старухи.
А Раскольников, в душе таящий ад
Замирает, холодеет взгляд.
По стене узоры…или мухи?


И Раскольников припоминает что
Он не убивал, ему приснилось,
Или же в бреду горячечном примстилось.
Он же человек! Ничто, никто
Он – и вместе – с ним Господня милость.

Да, не убивал – от нищеты,
И не убивал от сверхидеи.
Хорошо ему, мечты густы.
А осуществится то на деле,
Что есть план небесной высоты.

ПОСЛЕДНЕЕ






К небесной бездне шаровой
Душой открытой прикоснулся.
Кем стал, вернувшися домой?
Каким же в Петербург вернулся?

Теперь Раскольников писать
О Гамлете, допустим, сможет,
Иль о гармонии, что Моцарт
Узнал, услышав небеса.

Вобравший скорбь, чернел душой,
Чтоб стала светлой через муку.
И вот идёт по Петербургу
Герой, а в будущем – святой.