Суд потомков излишне строг и всегда неуместен. Критерий истины – объективная реальность – изменяется с каждой минутой, унося в прошлое положение вещей. Конфигурация жертва – палач – свидетель тоже не стоит на месте, ибо у каждого из них своё представление о мире. Настоящая жертва корчится от боли, настоящий палач – от удовольствия, а классический свидетель сопереживает обоим чудакам. Его записи глубоко пристрастны, ибо он сам кормиться энергией чужих эмоций.

Потомки, глядя на ушедшую в прошлое конфигурацию, бестрепетно становятся над ней. Прошлое удобно тем, что никогда более не вернётся в том же виде, а потому его реконструкция на бумаге совершенно безопасна. Хотя очевидно, что длительное фиксирование внимания на определённых вещах всегда меняет и личность, и среду в направлении напряжённого внимания. Такова магия слов: постоянно говорящий о свиньях рискует захрюкать неожиданно для самого себя.

Человеческая среда всегда конкурентна. Человек борется за место под солнцем, любовь и кусок хлеба. Такая триединая задача точно отражает систему ценностей и ранг каждой из них. Умирающему от голода не нужны власть и женщины, но вернувшийся к жизни требует человеческого тепла и заботы нелицемерной. А отогревшись – ищет место на правом фланге. Любовь и голод правят миром только до первого насыщения – и тогда человек ищет власть как главный источник любви и податель всяческих благ. Даже животная натура способна презреть еду и женщин ради очередного шага вверх по иерархической лестнице. Невелика цена аскету и постнику: он рвётся к власти над душами. В гармоничном варианте власть приходит к человеку по праву рождения – и тогда он не рвёт жилы ради её захвата – свои и чужие.

Властная среда конкурентна до неприличия. Если на нижних её этажах отношения похожи на дурной сон, то верхние непосредственно соприкасаются с адовыми пространствами. Внизу суетятся мелкие бесы, а вверху лицедействуют слуги сатаны. Здесь умирает всё человеческое: форма ещё при жизни расстаётся с содержанием. В идеале от человека остаётся безликий носитель общественной функции.

Но реальность редко совпадает с идеалом. Идеальных властителей никто не помнит: они как воздух, которым дышал народ. Они – сама среда обитания народа. И только китайский эпос воспел безымянного правителя как образец. Народ, пребывая под точным и адекватным правлением, не видит работы правителя – как не видит тока крови и движения собственных мыслей.

Эпос с любовью и вниманием относится к плохим правителям. Те вожди, что не изжили в себе человеческие черты, естественно выполняли свои функции неточно, допуская ошибки разной степени. Люди отлично видели их деяния – как видят наводнение, землетрясение и ураган. Плохая работа – скажут одни, великие дела – скажут другие.

Квалифицированный вождь всегда воюет чужими руками и до последней капли чужой крови. В этом плане он всегда интернационалист. Чингизхан собрал под свои знамёна всю бедовую чернь, не считаясь ни с национальностью, ни с вероисповеданием. В его руках человеческие отбросы превращались в дисциплинированных солдат. Такова судьба мелкого народа: приходится делить боевую славу с людьми, которых в благоприятной обстановке уничтожают без тени сомнения.

Обвинения в негуманности и излишней жестокости неуместны и несправедливы: этика правнуков с трудом согласуется с этикой прадедов. Эволюция народа неэстетична по внутренним законам и не знает сантиментов: адекватный своей должности правитель есть не более чем инструмент национальной воли. Потомки сколько угодно могут изощрятся в обвинениях своим пращурам: это вполне естественно, если ставится задача найти козла отпущения за своё собственное скудоумие и нравственную неполноценность. Хотя это совсем не так просто, как кажется: воины Чингизхана живут в нашем генофонде – раз туда попавший уже никогда не уходит. Они оживают всякий раз, когда народ и люди попадают в ситуацию кромешного ада. Другое дело, что существует и обратная связь: геном активно провоцирует человека, ведёт его в те пространства, где лицо само по себе превращается в плоскую маску с глазами наподобие бойниц.

Идеального правителя критиковать так же нелепо, как и хорошего врача: он профессионально занимается приготовлением горьких лекарств, вправляет вывихнутые руки, ноги и мозги. А так же делает кровопускания – если это необходимо. Отличие хорошего специалиста от плохого в том, что собранные им кости сростаются правильно, вправленные мозги перестают дурить, а раны не загнивают.

Кем был объективно Чингизхан для народов, живших между Жёлтым и Чёрным морями? Современники, ещё не отравленные атеистической идеологией Просвещения, считали его бичём Божьим. И не особенно переживали: Бог дал, Бог и взял: да будет благословенно имя Его! Далёкие потомки, как люди грамотные и воспитанные, оценивают его сложнее: это или бандитский нож, или топор палача, или скальпель вселенского хирурга. Историки старой школы не могут скрыть своего глубокого отвращения – для них Чингизхан был и остаётся вульгарным мясником, который принципиально не мылся и вытирал руки только об одежду. Наши современники более склоняются к теории топора как орудия правосудия: застойные и деморализованные, попросту впавшие в старческий маразм народы эволюция в неизреченной благости своей решила освободить от бессмысленной и убогой жизни. Всё равно толку от них нет: деградирующие этносы только едят, испражняются и совокупляются, продлевая никчемное существование и занимая дефицитное место на подносе вселенной. Как сказал Учитель: «падающего – подтолкни».

Сравнение Чингизхана со скальпелем хирурга очень натянуто: уж больно велик масштаб жертвоприношения. Хотя отбрасывать теорию врача полностью не стоит: произведенные им манипуляции над народами, попавшимися по дороге к Последнему Морю, были более медицинского, а не палаческого характера. Он выпустил плохую кровь прогнившим цивилизациям сунского Китая, мусульманской Азии и варяжской Руси. Он вырезал гнойники, язвы и воспалённые ткани на телах народов, погрязших в самом лютом эгоизме. Покорённые им народы в душах своих носили нарыв на всю спину – иначе бы бич Божий обошёл их стороной. Больные, старые народы получали свежую кровь и стимул к саморазвитию.

Не менее экзотичной и с налётом натурализма является теория о Чингизхане – неугомонном охальнике и насильнике. Татары, как шайка невоспитанных сорванцов, являлись к разным народам с целью дать жизнь новым людям. Эти народы представляются старыми бабами, славно пожившими на своём веку и уже бесплодные. И всё великое монголо-татарское нашествие представляется как сплошная цепь некультурных пошлостей и скабрезностей. С разным эффектом: китайский этнос ничем не забеременел, а привычно переварил горстку хулиганов и остатки выплюнул обратно в степь. От мусульман Средней Азии родилась очень здоровая девочка – узбекский народ, который впитал так много папиных черт характера, что сразу стал показывать мать Кузьмы всем соседям. Древнерусский народ оказался самым слабым: он умер родами, дав жизнь русским людям.

Девочка появилась наполовину задушенная собственной пуповиной, кровью и нечистотами матери под пьяный гогот собутыльников отца. Память об этом событии твёрдо отпечаталась в национальном сознании: всю свою жизнь Россия или сама синеет – или синеют её соседи. И третьего не дано.

1. История как миф и сказка
   
2. Девичья память - лицо истории
   
3. Будни истории и сказочный праздник
   
4. Должность: внештатный пророк в своём Отечестве
   
5. Магия нашего прошлого
   
6. Диалектика Я и Мы в истории народа
   
7. Быдлократия как общественный институт
   
8. Сказка о грибнике и грибах
   
9. Мифология романтизма как основа современного мировосприятия
   
10. Геном русской сказки
    
11. Новая легенда об Аскольде и Дире да племяннике их Рюрике
    
12. В поисках утраченных корней
    
13. Русь - начало всех начал
    
14. Кого обидели варяги
    
15. Личное дело легендарного человека
    
16. Три смерти князя Игоря
    
17. Обвинение и оправдание Святослава Игоревича
    
18. Последний гордый варяг
    
19. Яга на марше
    
20. Конец света - не за горами
    
21. Трудно только первые сто лет
    
22. Власть женского рода
    
23. Лукавые мудрствования
    
24. Выбор невесты
    
25. Поминая старые обиды
    
26. Время Ярослава Мудрого
    
27. Золотая осень древнего Киева
    
28. Возвращение средних веков
    
29. Второстепенные герои древнерусского мифа
    
30. Мифология справедливости
    
31. Вечная юность народа
    
32. Конец истории
    
33. Летние сны
    
34. Молодой народ подобен степному пожару
    
35. Личность Змея Горыныча
    
36. Городское одиночество
    
37. Время и люди Чингизхана
    
38. Бросок степной гадюки
    
39. Разорванность человеческого существования
    
40. Киевская Русь: подводя последние итоги
    
41. Историческая миссия Змея Горыныча
    
42. Последний Рюрикович
    
43. Власть идеи
    
44. Я прошу у судьбы немного
    
45. Иллюзия самодостаточности
    
46. Избирательность исторической памяти
    
47. Сказка о времени
    
    

1. Первый писатель и первое Слово
   
2. Вторая судьба первого писателя
   
3. Третья жизнь первого писателя