Какой же смелой ты тогда была! Как в омут кинулась за мной, и чистой верою в меня и меня ты увлекла тогда. Поверил я! Оттаяла Душа моя, и сердце раскрылось для чувства нового тогда, и крылья выросли для созиданья жизни новой. По-новому стал думать я, дерзать, творить. Шанс появился у меня Мечту в реальность превратить с тобою вместе, подруга милая моя, та, что сегодня для меня Жена.
А между тем тогда друзья тебе другое говорили! Ты помнишь? Да и родня! В шоке пребывала время долгое она. Судьбу другую прочили они любя. Ты молода была, красива и умна, закончив академию, а я!…
Но все ж ты выбрала тогда меня и рядом встала. И в унисон сердца забились - твоё, моё. Слова друг другу находили мы легко. О Любви мы говорили и творили. Во всем ты слушалась меня, Жена моя, и ненавязчиво вплетала в диалог мысль свою, желание своё. Мы без споров решенье находили и любили о будущем мечтать. Своё гнездо решили мы создать, чтоб никому не досаждать и свободными от пересудов окруженья стать.
Ты помнишь, как его мы вили. Родовым тебе то гнездышко ведь было, где ещё предки твои жили, что сад в Дубочках заложили. Любовью мы заполнили его и с мечтою о ребёнке стали жить. Учиться я пошел, да и на верфи метился подъем успехов трудовых моих, за кои даются ордена. Днём работа, а вечером учеба ждала меня, но ждала меня и ты тогда. Каждую минуту, что свободною была, мои глаза встречали добрые и нежные твои глаза, в которых Любовь твоя так сладостно звучала лучами карими, и нежна была рука, и музыкой небес звучал твой милый голос для меня тогда. Ты радостно мне новость говорила о том, как идут твои дела, о том, что вещь ты новую купила для нашего гнезда, и я хвалил тебя - ты счастлива была, а раз так, то счастлив был и я.
Вот век бы длилась идиллия сия! Но нет!
Едва под Новый год, в преддверие Христова Рождества, в студёном полумраке декабрьской, длинной ночи в тепле уютного гнезда, что свит был нами, на века ль, мы в пылу Любви горячей, страстной сотворили росток продленья рода моего (о том не знали мы еще тогда) - как посреди зимы суровой, в середине января, сверкнула молнией нежданная Беда!
Немного поясню я Вам, читатели мои. Любил зимой по снежной целине на лыжах пробежаться, и вот мне поручено команду лыжников, от цеха нашего, возглавить на празднике зимы, что верфь регулярно проводила в окрестностях Серове, где зимою база лыжная была. Кто был там, знает, как прекрасны там места, и отдыхает в благости душа, из плана городского смога вырвавшись, пусть даже на два дня.
Главной на этом празднике эстафета, что шуточной была. Предстояло одолеть четыре коротеньких этапа. По километру каждый лишь всего. Как в народе говорят: «Знал бы где упасть, то соломки подстелил бы я в тот час!». И не бежал бы.
Но друга подменил в те выходные я. Бежать он должен был, второй этап за ним был закреплён. Парторгом цеха был друг мой, а я заместителем его. Мы в Корабелке с ним учились, и, как понимаете, сессия в те дни у нас была, и у него экзамен раньше был, чем у меня. А раз так, то поехал я.
Читатель! Был бы уж совсем не прав, если б не сказал о том, что пороку курения был подвержен я с армейских пор. И хоть пытался бросить много раз, но духом оказывался слаб, иль силы воли не хватало отринуть в сторону, забыть сей пакостный порок. И вот урок! Какой урок!!!
Хоть эстафета шуточной была, мы переживали в ней сполна, иначе не могли! Не зря ведь звали нас «комса». Тем паче, что мы метили на первые места. Но, подвёл нас равнодушием своим, сломавший крепленье лыж и шедший не спеша на этапе первом, Леонид. Второй этап уж завершился, когда эстафету мне он передал. Ох и бежал я, так бежал! Но как в километре уложиться и минуты отставанья сократить?! Догнать, догнать и победить! Одна лишь мысль была, и сердце из груди вперёд рвалось. Рвалось, рвалось и дорвалось.
Когда этап удачно передал, я мыслями в реалии дальше побежал с тобою, Вячеслав, и тебе, Иришка, помогал, бежал, кричал и подгонял. Чуть-чуть нам не хватило победить и от огорчения хотелось выть.
И, не остыв от переживаний сих, взял папиросу я и закурил!
Затяжка глубокою была, да такой, что перед ней канавой Мариинская впадина была!
Боль глыбой ледяной вонзилась в грудь мою. Догнала всё ж она меня. Вы помните, как бегал от неё в прошедшие года.
Она адская была, та боль, и сравнить ведь не с чем же её. Зелёным стал, отключившись от всего, даже от сердца своего. Встало оно, а потом пошло, пошло, пошло толчками трепетными биться. Как родничок упорно пробивает, о силе жизни говоря, так сердце у меня в жестокой рваной ране навстречу свету устремилось. Но не дышал я. Не мог тогда.
Как не упал, не знаю я?! Наверно, воля Бога в том была. Не дал погибнуть мне тогда. Лишь предупредил сурово, но любя. И это осознал попозже я. Он спас меня от разрушенья организма, тела моего. Ведь я Сын его. Именно тогда сделал всё же первый шаг, – отбросил в сторону порок и победил его. Теперь свободен я и не курю.
Но нежданную принёс я в дом беду тебе, Супруга во плоти. Когда приехал в воскресенье и в комнату, в гнездо своё, вошел, от жара боли весь горя, лишь улыбнулся я тогда. «Привет! - сказал, - Как твои дела? Ты извини, приболел чуть я. Видать, неудачно морозным воздухом вдохнул, ведь 27 мороза было, и диафрагму в лёгких морозом чуть обжог. Поэтому трясет меня, знобит немножко, милая моя. Ты спиртом разотри меня. Согрей любя, жена моя. А раз так - поправлюсь вскоре я!»
Ты пташкой заботливой металась, и ни ты, ни я ещё не догадались, насколь суровой боль моя была. Лишь только в понедельник, в середине дня, звонок от мамы до тебя прорвался: «Дочка, беда пришла. В реанимации Дима у тебя и ждёт тебя. Инфаркт ведь у него, дочка милая моя».
А ты! Не верила, и поверить не могла. Ведь 33 всего лишь было мне тогда, и горы дел...
Как мысль твоя металась в тисках переживаний за меня - не знаю, лишь догадывался я. Но рядом с горем и счастье приходит иногда в наши гнёзда и дома. В больницу благостную весть ты принесла - ребёнка ждёшь. Ох, и рад был я на пороге смерти - бытия. Забыл про боль свою! Все думы про тебя, и про чадушко, что подрастал не по часам – по дням в утробе у тебя! И понял я: погибать нельзя. Нельзя сдаваться на потеху Темных сил, и именно тогда решил я больше не курить и, если можно, и не пить «целебное» ль вино, что алкоголем так полно.
А время шло, и вышел из больницы я. Куда, на что, и гожусь ли я на ратные дела, какие перспективы у меня? Могу ли я семье служить, тебе опорой дальше быть, Супруга милая моя?
В то время только-только силу набирал ход перестройки горбачевской вал, и не было ещё «рыночных» причин спускать кого ни попадя в отвал. Едва лишь на ноги я встал - парторгом цеха избран был весною (в апреле 86-го это было). Доверию, оказанному столь нежданно мне, был признателен товарищам, друзьям своим, с коими в цехе я работал. Горда и рада за меня и ты была, Супруга милая моя.
Но мои дела как-то чередою проходили. Да, в них вникала ты, но ожидание родов и ход беременности тревогой за чадо подкрепилось. Тревожила нещадно мысль о том, что вдруг со мною что-нибудь случится и чадо без отца вдруг народится, вдобавок токсикоз в жестокости своей трепал нещадно. Чуть растерялась ты, и в диалоге нашем это сразу отразилось. Нотка в голосе твоем другая появилась, да так, что сразу не заметил я, как наступил черед началу прагматических начал, столь известных и понятных в этом мире. И не стало нашего гнезда, где Творцом был я, а ты Супругой верной в светлом мире. Стал просто мужем я, никчемным должником пред всеми в этом мире. Погасла незаметно та звезда, что делает счастливейшим Мужчину. Незаметно прагматизма толчея задула Любви, Созвучности лучину.
В случившемся я не виню тебя, Супруга милая моя, что стала незаметно мне жена. Ведь Темных сил орда в нашем мире по-своему умна, хитра, лжи и зависти полна. И в диалоге искушенья нет равных ей. Она сильна. Умеет незаметно под себя, под правила свои подмять слабых Духом незащищенные сердца.
А я сказал тебе: «Ты молодец! Пусть в муках (так сказала мне сама, а тебе я верю, как себе), но в начале сентября ты сына родила! Красавца! Сокола птенца! За это я люблю тебя несказанно, Жена моя!»
Только вот напрасно стены милого гнезда ждали из роддома малого птенца, который криком бы своим, не боли - радости на новые деянья нас, меня, подвинул и рос бы на радость Солнцу, Лучу живительному. Но…
Забрала ты его под мамино крыло. Удобно там, тепло и воздух чист, деревьев, зелени полно кругом, и рядом мамино плечо. А раз так, то меньше тягостных забот, дежурств в квартире и пьяных лиц соседей "милых". Один Назарыч чего стоит. Но там, где мамино крыло, нет места мне. Лишь иногда я посещал тебя и с сыном в ладушки играл и молча про себя страдал.
Но ещё не знал, что ждала меня предательства цена на работе у меня, где по-прежнему, пока, был парторгом цеха я. По духу и характеру был неудобен руководству цеха своего. Прошло полгода лишь всего, как на партбюро поставило вопрос оно - переизбрать немедленно, убрать! Причину устраненью моему подобрать легко ведь было, – сердцем болен я и мне не по плечу, не по силам дела организации вести, запустить могу партийные дела иль указанья сверху не исполнить в срок и точно. И снова за меня переживала ты, но там - у мамы, а не в стенах милого гнезда. А между тем финал настал противостоянья моего с руководством цеха, и состоялось то бюро, где явилось предательства лицо и лучший ль друг его орудием ведь был. Решающим был голос именно его, и не сказал он мне решающее: «Да!», поддержав меня. А услышал я: «Нет! Не можешь ты вести дела по состоянию здоровья своего!»
Какие могут быть слова оправданья моего? Обидно было до глубины души. Спросил я тех, кто против меня настроен был: «О чём выдумали тогда, когда единогласно голоса отдали за меня? Ведь степень тяжести болезни знали вы ещё тогда, когда я только-только из больницы вышел. А я, дурак, поверил вам!» А тем, кто честен был, простым мастеровым, в них закалка рабочая была, сказал: «Спасибо за доверие, друзья, и за поддержку до последнего конца» и вышел...
А друг ль - что ж, я давно уж не в обиде на него. Что было - то давно прошло, быльем времен уж заросло. Простите, что ненароком вспомнил сей конфуз я свой. Просто не полон был бы мой рассказ о жизни непростой, где милым Спутницам ведь место есть и немало его отведено. Жена моя, хоть с Олимпа жизни я опять упал, ты поддержала все ж меня тогда сопереживанием своим всерьёз, а не спроста.
А я простым рабочим за верстак (за станок свой уже физически не мог) встал на участке МЗК, где Коля Лосев мастерил тогда. Без лишних слов он помог освоить мне азы столярных дел у верстака, и в этом помогали столяра, подчиненные его, - все мастера. На их глазах трудовая биография моя от грузчика до инженера-планировщика прошла, от комсорга до партсекретаря. Если б не Вы, друзья-товарищи мои, не устоял бы я тогда, ибо боль вновь наступала на меня. Я не назвал Вас всех по именам, ибо много Вас, но каждому в отдельности из Вас слова благодарности не раз я в мыслях и вслух Вам говорил. Поклон Вам низкий завсегда, и если вспомните меня, считайте, что через время и расстоянье я с Вами по Душам поговорил и по-хорошему сказал: «Спасибо Вам!»
А жизнь меж тем всё шла, и в ней неугомонным оказался я в Мечте, в фантазиях своих, кои в Мыслях безудержно творил.
Пока в больницах страховал себя (ведь врачи в моменты приступов без разговоров лишних прятали туда, так как молод был ещё тогда), верней сказать, пережидал, болезни сердца очерёдный вал, в тиши палат больничных письмо Горбачёву написал. Там времени подумать - много было. Ведь в тех больницах, где пережидал стенокардии беспокойной шквал, Мысль моя свободною была от повседневных, жизненных забот о животе своём и насущном хлебе для себя и семьи своей. Я думать стал о жизни нашей, о том, что было, есть и будет. И романтика моя, Любовь к Отчизне, Стороне родной творили видений новых, прекрасных череду:
- быть возрождённым российскому селу;
- к плугу и верному коню крестьянину вернуться вновь, ведь землю-матушку вернут ему, кормилицу его и наших ртов, что в городах покушать ждут;
- быть школе нашей и дошкольному звену другими, чуть ответственней и душевней, что ли;
- город, мегаполис наш, что Петербургом назван снова ныне, в обличье новом вставал передо мной в видениях моих.
Когда рассказал тебе, Супруга милая моя, о том, что написал письмо, с уведомлением отправив даже, посмеялась над чудаковатостью моей, любя и чуточку жалея даже. И знаешь, наверное, ты была права, ибо, по заведённому в Совдепии порядку, Секретариат ЦК, вернее те верха, что за диалог с низами ответственными были, по трафарету со мною поступили, с письмом моим - обкому, обком горкому, горком райкому, райком парткому в лице заводского партсекретаря переговорить, разобраться со мною поручили.
Мне горько и смешно от той разборки было, ибо партмашины низшее звено на верху цинизма в диалоге было, так как показало налицо, какой букашкой неразумной меня чтило, а себя Ответственным Лицом от Горбачева мнило.
Но и это ведь ещё не всё. Как в остросюжетном детективе, продлилась поучительных историй череда, где ты, Жена моя, не зрителем, а активнейшей участницей была.
А все ж рад, что жизнь познать мне их дала: ведь надо ж, на верфи судостроительной своей одним из первых капиталистов стал, не думая, не ведая о том. Причём не сам. Но по порядку всё!
Вы помните последние перед перестройкой времена? Когда плановой экономика была и снабжение необходимым по ранжиру было, иль проще - сверху и по квотам распределялось всем оно. А квоты те по нормам расходов и потребностей определялись, что в технологии производственные и иные закладывались, да с запасом «обоснованно» большим. А раз так, излишек часто появлялся, а его не должно ведь быть. И сжигались, закапывались или просто выбрасывались излишки те, да и брак порой случался, и он бездумно порой уничтожался, в переработку не идя.
Что б в переработку излишки и брак куда-то отправлять, надо при этом множество всяческих бумаг оформить, актов массу и списаний провести, чтоб четко бухгалтерию вести. А нам то надо было? Когда ресурсов относительно дешевых тьма и бездонной кладовая природы-матушки для нас была! И потому мы жгли, в земле, в воде, концы разгильдяйства хоронили. Ищи-свищи потом, коль так охота!
Почти такая же практика и у нас на верфи в те времена была, да подкрепленная стараньем «несуна». Вот и предложил, наверно сгоряча, в письме, записке докладной, что директору написал я немного погодя после «горбачевского ответа для себя», участок переработки отходов производства на верфи организовать. Ответ его поистине подарком был. В то время кооперации пошла волна, и предложил он не шутя вместо участка кооператив образовать. Людей конкретных он назвал, что изначально в костяк коллектива войти могли, ибо созвучны в предложениях и желании они моему предложенью были. При диалоге этом слово коммуниста директор дал тогда, что поддержит в новом начинании во всем меня, где делом, а где советом дельным, и поручил при этом возглавить движенье новое сие. А я попросил разрешения подумать, и в семье всё это обсудить, и уж после все ж решить - быть или не быть!
Читатель должен все ж понять меня, стал осторожен в жизни я, и в то же время в реалии мечтал из цеха вырваться в иное окруженье, в мир иной, где б забылась предательства цена. Вдобавок ко всему познанье горизонтов новых дел влекло, свобода в действиях своих манила безудержно - творить она звала на благо всем и для себя, творить!
А как же ты, Жена моя, какой совет ты дашь тут для меня? Первое, что спросила ты: сколь зарабатывать там буду я, в достатке будет ли семья? А уж потом с тревогой - справлюсь ль я, не слишком ль ноша тяжела в созиданье новом будет для меня? А мне хотелось достойным быть тебя, финансовой заботой окружить, чтоб не нуждалась ты ни в чем. Вернуть хотелось прежнюю Любовь, Мечту свою, и мнилось, что деньгами проблему эту я решу, да и сыну старшему получше помогу. Родители твои тоже поддержали мой порыв с просьбой — осторожней быть.
И решился я - директору ответил: «Да!». Читатель, не буду Вас здесь утомлять перечисленьем действий всех моих, моих коллег, коих подобрал себе в партнеры я. Скажу лишь, что кооперативу своему названье дал, вспомнив имя древней Ладоги суровой: Нево звалось озеро тогда. От слов поддержки и напутствий для меня директор к делу перешел. Указанье дал заместителям своим и юрбюро в учреждении и организации кооператива моего проблемы все решить и, если надо, пособить, в проблемы вникнуть и разрешить вопросы все, что связаны с режимом, арендой фондов основных, с продажей/куплей отходов производства, кои в каждом цехе верфи есть, и их учет вести, с бухгалтерией нюансы все согласовав, а также поручить кооперативу на первых, практики, порах разработку и выпуск товаров новых из группы ТНП.
В новинку было всё, и как новое достаточно всё трудно шло: где стремительно летело, где ползло, а где и просто в тупике встали вдруг дела, так, например, в цехе 13-м у Володи Волкова, что на участке такелажников начальствовал тогда. А порой стеной непроходимою вставал бухгалтер главный, который прямо говорил: «Сам не «ам», а уж другим, а Вам и подавно, не дам всякие дела творить, в вотчине моей дурить! Я Вас насквозь всех вижу - хапуги, воры и рвачи!»
Но всё же интересным очень дело было, и шло оно, чтоб его ни тормозило. И учило, да как учило! В. живую, на практике, управленье производства познавал, организацию его на деле претворял. Сподволь и не спеша, но ведь получалось у меня, и другие следом тогда пошли, но уже с учётом ошибок всех моих. Им легче было. Но в деяньях творческих своих забыли мы о главном ведь тогда: зависть такую породили, что не давала нормально действовать она. Да и грызня за деньги, кои лёгкими казались, вдруг пошла, и неспроста: зарплата все ж высокая была у работников моих, но в том лишь относительно вина моя была, в законе о кооперации заложена она была, в коем коллективу все даны права - кому и сколько отчислять, какие фонды создавать. Ну, а мои партнеры большие были хитрецы - на фонд развития решили заложить лишь процентов 10, а остальные на ФЗП пустить, а ты, председатель, сам крутись, попробуй только возмутись.
И тем не менее при всех делах «колючих» этих перспективы все же были! Да какие! На 4,5 миллиона полновесненьких рублей продукта валового из товаров и услуг могли произвести в году 89-м мы тогда! И это коллективом малым, где не было фондов основных, кои собственными б были!
Но! Судьба поправочку внесла в планы наши. Опять коррекцию в действия мои внесла воздействием сил внешних, кои предвидеть я не мог никак и никогда. Ты не ждала, Жена, а я тем более не ждал, что морозным утром в начале февраля она вновь выбьет из седла меня на месте ровном. 89-й год уж шел тогда.
Чтоб не зависеть полностью от бухгалтерии и режима правил верфи судостроительной своей, все ж оборонным предприятием она была, стал внешние заказы я искать, на рынок услуг активней выходить, перспективы новые искать. И находил! В те года мы, новая волна, старались честно и открыто вести свои дела, и Слово Чести для нас не дутым было ведь тогда. Сказал, исполнил - все дела. На доверии вершились все дела, и сбоев почти ведь не было тогда, бандитов и «чернухи» вал тогда ещё не процветал, да и государство новый бизнес пусть относительно, но все же берегло.
Итогом беседы доверительной одной заказ на легкий косметический ремонт парохода четырехпалубного стал и после навигации перспективы на новые гарантированно были, лишь бы качество работ я показал.
И вот морозным утром в начале февраля с напарником своим поехал я - ведомость дефектную снимать, объем работ и виды их на заказе уточнять, чтоб затем сроки исполнения и их цену определить, и цифры те в договоре подряда закрепить, печатью гербовой скрепить. Для солидности поехали в такси (увы, своей машины не имел тогда, как, впрочем, и сейчас). Это и быстрее было, и время можно соблюсти, назначенное нам Заказчиком с утра. Но! Вы помните, - это уже было в диалоге нашем, - как в народе говорят: «Знал бы где упасть, то соломки подстелил бы я в тот час!» И не ехал бы в такси, а пешком пошел, пусть и не ближний путь туда, где заказ стоял, и встреча нам назначена была.
Да, Жена моя! Продлилась испытаний нелегких череда. На ровном месте, в утренней тиши, там, где Дальневосточного проспекта простиралась гладь, когда ни спереди, ни сзади, ни с боков машин спешащих не тянулась череда, - злого Рока незримая рука вдруг бросила такси, и знаете куда? В столб линии электропередач, что трамваев ход обеспечивал всегда. Разделяя проспект ровно пополам, отдельной полосой пролегал трамвайный путь. Приподнят был он, и поребриком, достаточно высоким, огражден. Лишь специальным может быть бросок машины в объятия столба, и уж очень умудриться надо для этого тогда.
А для Рока все преграды ерунда. Для начала тягу рулевую выбил сподтишка, а затем уж бросил в объятия столба. Слава Богу, живы мы остались, все, тогда. Шофер такси (бедняге два месяца до пенсии осталось ведь всего), да и напарник мой отделались достаточно легко, вот только я. Сложный перелом бедра надолго к постели больничной приковал. И тут, как у нас в народе говорят: «Пришла незваною беда, открывай пошире ворота!» Заказ пропал, ведь не было меня. Да и в кооперативе тихой сапой начался развал. Из заместителей моих, коих трое было, каждый пожелал главнее прочих стать и по-своему делами управлять. Упала дисциплина исполнения работ, да учет материалов был уже не тот, и этим воспользовались те, кто обижен был отказом в приёме на работу к нам (а заработать дополнительно хотели все!); и те, кому не по нраву движенья нового стезя; и конкурентов новая волна. Оговор по верфи на кооператив такой пошел, что наш директор стал на попятный в поддержке нас, тем более, что не было меня. В больнице я.
Во главе волны гонения на нас главбух завода встал. В хищении первоклассного сырья, рулона нержавейки в килограмм 500, обвинил он нас тогда. Когда чуть позже провел расследование я, то выяснил, что некие друзья, сославшись на наши имена, на имя кооператива моего, увезли искомый материал к соседям нашим на Кировский завод. А так как на верфи не четким был учет и хранение материалов иногда, в чем руководство цеха, да и верфи не призналось б никогда, то все сослались на наши имена.
И вскоре вышел известный всем на верфи директора приказ: «С территории кооператив убрать!»
Что было позже, помнишь ведь, Жена, супруга верная моя? Весь в гипсе, ещё на костылях, на приём к директору поехал я тогда. Но он отказался поддержать меня и расследование в объеме полном провести, чтоб оговор напрасный извести. И всё сначала надо было начинать, иные площади для производств своих искать, из коих всего одно осталось. Со мной остался только Фавер Леонид, и с ним в делах пошли мы дальше. Всё остальное превратилось в прах.
Как сильно я тогда переживал! Всё спрашивал себя: «За что так, Боже, ты суров ко мне, что делаю не так? Иль в жизни надо похитрее быть, поизворотливее, что ли? Где на Совесть наступить, обманом, лестью претворить желания свои. Но это не в моей ведь воле - таким по жизни быть. Идя навстречу желаниям Супруги и своему, достаток в дом, в семью хочу нести. Так почему не даешь ты ходу счастью моему, семье моей? Молчишь!»
Пока ответ в себе я находил, ты всё дальше незримо уходила от меня, Супруга милая, жена. Да, по-прежнему любила ты меня, но по-своему, не так, как я. И я всё больше под желания твои, под образец мужчины, непонятный мне, должен подходить. Но ещё больше значимость свою ты стала возносить в отношеньях наших, в том, что с утра до вечера ты в мыслях о семье, что белкой в колесе ты крутишься весь день. Не до Любви тебе в момент интимного свиданья вечернею порой, когда щекой своей к щеке родной хочу прижаться и от тебя движения ответного дождаться и слов, таких простых - «Любимый мой!», и лаской нежной взаимно наслаждаться.
Так как же быть? Ответ простой: дальше жить и упорно в жизни находить себя, своё место в этой жизни, перед людьми открытым быть и не держать обиды мысли.
И продлилась дальше череда удач и испытаний для меня и для тебя, Жена, супруга верная моя. Но о том отдельный разговор. Его оставляю на потом, чтоб в книжке, что второю мыслю написать, диалог откровенный продолжать и Истину настойчиво искать. Только лишь хочу сказать перед людьми тебе, Супруга милая моя, что мне жена, Любви слова: «Люблю тебя, Судьба моя. В пути моём ты Зоренька, Заря. Теплом ответного луча желаю я согреть тебя и все невзгоды отвести, а тебе же, милая, цвести той розой, что у нас в саду, у всех, у Жизни на виду. И пусть не вянут лепестки, я так хочу, тебя любя, Супруга милая, Жена! Что не сказал, найдешь в стихах, и если там не досказал - пред нами Жизни вечной вал!»
И ещё. Ты разреши в стихах немного слов сыночку посвятить, слова любви в сей книжке подарить, ведь он для нас — связующая нить!

Соколов Дмитрий
Продолжение следует...

Начало:

1. Часть первая
   
2. Глава 1 Посвящение Анастасии
   
3. Я ожидаю Чудо!
   
4. Да! Я задумался о смысле Бытия!
   
5. Память!
   
6. Где ты, родного Рода Древо?
   
7. Моё отношение к Религии
   
8. Сын мой, Кровинушка моя!