Часть четвертая

Изгнание

Итак, я направляюсь в Бордо.
Почему в Бордо, а не в какой-нибудь иной город?
Я никогда не мог себе этого объяснить, не знаю этого и сегодня.

Избрав это направление, мой кругозор непомерно сузился. Впредь Бордо будет единственной точкой, на которой будет крепко зафиксировано мое внимание!
На центральном берлинском вокзале я обратился к дежурному офицеру, сидевшему по ту сторону прилавка, и объяснил ему, что моя часть уехала несколько часов тому назад в Бордо. И также объяснил причину моего опоздания на поезд: была галантная встреча, и, кроме того, я затерялся в городе.
В качестве доказательства я назвал уехавшую часть и добавил, что она входит в организацию Шпеера. Я даже указал час отъезда.
В реальности я не имел никакого отношения к названной части – я должен был исчезнуть из Берлина как можно скорее!
Совершенно неожиданно дыхание дежурного офицера участилось, стало отрывистым. Он, без всякой видимой причины, прервал наш нормальный разговор, начал кричать и забросал меня неразборчивыми словами.
Я стоял перед ним равнодушным к его крику. И, чтобы заняться чем-нибудь, начал рассматривать его длинную и худую шею, на которой сжимались и расслаблялись жилы, и кадык, как челнок, ходил вверх и вниз.
Мне говорили, что люди, у которых отсутствуют веские доводы и убедительные аргументы, прибегают к крику и таким образом стараются замаскировать их слабость. Дальнейшие случаи мне это подтвердили.



Накричавшись, дежурный офицер начал успокаиваться.
Я воспользовался этим моментом, чтобы ему объяснить, что во время войны никто не может оставаться в стороне и не принимать участия в коллективном усилии. Вместо того, чтобы упрекать меня в пустяках, он тоже примет участие в этом усилии, если поможет мне догнать мою часть.
В конечном итоге, офицер согласился выписать билет при условии, что я никуда не уйду из этого помещения до отъезда поезда. Я, конечно, согласился, заметив, что ожидание будет долгим и что у меня нет никакой еды.
– Я этим займусь, – сказал офицер.
Видимо найденная форма сожительства удовлетворяла обоих: я, забравшись в дальний угол помещения, нашел убежище от посторонних любопытных глаз, а он мог наблюдать за мной.
От бездействия я впился глазами в минутную стрелку больших железнодорожных часов. Мне казалось, что она, после каждого резкого скачка, билась, как в лихорадке, в течение очень короткого времени и возвращалась в исходное положение. В чем дело? Может, шестеренка повреждена и не выполняет своей функции?
Время от времени приходили командиры уезжающих формирований. Их записывали в журнал и давали подробную информацию о дальнейшем пути, вплоть до точек выдачи горячей пищи.
Все это проходило гладко, без задоринки, без импровизации: военная машина была хорошо смазана и работала бесшумно!
Подходил конец дня. Отъезды стали более редкими. В промежутке между ними дежурный офицер что-то записывал в журнал.
Разделавшись со своей прямой задачей, он поинтересовался моей национальностью, расспрашивал о моих родителях, о моем детстве…
Потом он мне рассказал о своей жизни, хотя я его ни о чем не расспрашивал. Рассказал, что он был студентом юридического факультет и что с началом войны он ушел из университета и пошел добровольцем в армию, хотя, как третий ребенок в семье, он не подлежал мобилизации.

– Видел ли ты бомбардировку города на прошлой неделе? – спросил он меня, обращаясь ко мне впервые на «ты».
«Это хороший, положительный признак», подумал я.
– Да.
– Ты знаешь, это только начало. Тебе повезло, что ты уезжаешь во Францию. Здесь, через некоторое время, жизнь для нас, немцев, станет очень тяжелой. И поверь мне, она станет еще тяжелей для вас, иностранцев. Под Сталинградом мы проиграли не сражение, а войну! Нам твердили, что мы тщательно подготовились, что мы все предвидели, все рассчитали, послали туда лучшие части и лучшую технику! Несмотря на это, мы оказались побежденными! Мы потерпели психологическое поражение, в то время как противник приобрел уверенность в своем превосходстве! Тебе это понятно? Мы говорим: «Mutt verloren – alles verloren ! »... («Потерять дух – потерять все!»).
– … Кроме того, – продолжал он, – когда я улавливаю встречные взгляды прохожих, в большинстве иностранцев, я угадываю их мысли, относящиеся ко мне, офицеру Вермахта. Я вижу масштабы надвигающейся катастрофы. Впредь никто не сможет оправдать смерть наших солдат и нашего населения! Вскоре я буду мобилизован, т.е. отправлен на фронт, чтобы остановить Красную армию. Мы, наверное, сможем ее задержать, но не остановить! Это уже невозможно. Видел ли ты уезжающих солдат? Это «туда». Как офицер, я буду драться до конца, с бешенством и от безнадежности, так как нет другого выхода, кроме капитуляции моментальной и без условий!
Дежурный офицер был взволнован до такой степени, что ему понадобилось несколько минут, чтобы успокоиться
– Видишь, ты из редких, кому я оказываю доверие. Знаю, что ты меня не предашь – ты не немец! – заключил он.
– Спасибо тебе за доверие, я постараюсь его оправдать, – ответил я.
Наступила длинная пауза.

Что это, откровенность? Провокация? Как узнать?
Как бы там ни было, главное заключалось в железнодорожном билете, а его у меня еще не было!

Ночь спустилась тихо, постепенно, незаметно.
После внезапной, болезненной и искренней исповеди дежурный офицер просматривал бумаги, на основании которых он выписывал разрешение на транспорт. Время от времени он выходил на перрон и всматривался в небо.
Окружавшая нас тишина была нарушена стуком приближавшихся сапог. Унтер-офицер остановил отделение в нескольких метрах от помещения дежурного офицера. Тусклое освещение придавало какой-то сказочный вид появившимся на перроне солдатам.
Унтер-офицер постучал в дверь и явился дежурному офицеру. Его слова и жесты были согласованы, как отлаженный механизм. Он знал, почему он находился здесь. Он знал, какие документы он должен был передать дежурному офицеру, и знал, какие документы ему будут выданы взамен. Он знал, куда он едет и к кому он должен будет обратиться, прибывши по назначению.
– Отлично, – сказал дежурный офицер, захлопнув журнал. Потом он взял отрывную книжку с надписью «проезд», заполнил два листа и передал их унтер-офицеру.
– Слушай внимательно, – сказал он, обращаясь к унтер-офицеру. –Вот два разрешения: одно для твоей группы, а другое для того господина (он кивнул головой в мою сторону), которого ты довезешь до Парижа. Ясно?
– Так точно, господин лейтенант.
– Ты придешь за ним после того, как устроитесь в вагоне.
– Так точно, господин лейтенант.
– Счастливого пути.

Через полчаса к перрону подошел поезд. Он подошел медленно, выпустил последний вздох и остановился. Запах перегретых пара и масла моментально разлился по перрону и начал проникать в служебное помещение дежурного офицера. Солдаты были готовы к погрузке в вагоны с наглухо закрашенными окнами.
– Ты сейчас отправишься во Францию, – сказал дежурный офицер. – Я тебе желаю счастливого пути и успеха. Ты оказался хорошим собеседником и завоевал мою симпатию. В противном случае ты бы был в фельджандармерии.
– Я вас понимаю, – ответил я. – Сожалею, что из-за отсутствия времени мы затронули только второстепенные темы…
Дежурный офицер прищурил правый глаз, и мне показалось, что нечто вроде улыбки коснулось его губ. Зато его левый глаз смотрел на меня неподвижно, холодно, без всякой реакции.


Унтер-офицер мне отвел отдельное купе и приказал ефрейтору составить мне компанию до конечной станции. Я пытался объяснить моему спутнику, что я еду во Францию добровольно. Поэтому никуда убегать не собираюсь и он может спать спокойно.
– Унтер-офицер Виккель мне приказал быть с вами, а ему приказал лейтенант довезти вас до Парижа, – пояснил ефрейтор.
Механическое, ясное и точное выполнение приказа!
Я устроился на свободной скамейке. Жизнь меня снабдила хорошим аппетитом и крепким сном. Никакие жизненные «непогоды» не лишили меня этих качеств.

Меня разбудили крики солдат: «Парисс», «Парисс»!
Все с радостью выкрикивали «Парисс», «Парисс»!
Только я молчал – слово «Париж» мне абсолютно ничего не говорило!
Я прибыл во Францию, на Восточный вокзал, девятого марта тысяча девятьсот сорок третьего года!

Восточный вокзал был пропитан, как и все большие вокзалы, каким-то специфическим запахом. Конечно, запах перегретых масла и пара был преобладающим, но было и еще что-то неуловимое. Толпа, как на любых больших вокзалах, тащила, нервничая и изнемогая, чемоданы и узлы.
Подхваченный этой толпой, я пошел к выходу. Продвигаясь, прислушиваюсь к языку и замечаю, что люди говорят быстро и неразборчиво. Я не схватил ни одного слова!
Какому языку меня обучали в школе?
Мои знания французского языка ограничивались стандартными фразами, вроде «Мадам, я забыл тетрадку» или «Мадам, я не приготовил урока». Дальше царила абсолютная пустота.
Когда мои «оправдания» достигали предела, мне «предлагали» сделать усилие. Когда Мадам говорила с нами, то я различал каждый слог, хотя не всегда улавливал смысл сказанного. А здесь, в Париже, – абсолютно ничего!
Не обращусь же я к первому встречному, говоря «Я забыл тетрадку» или «Я не приготовил урока»!

На перроне я увидел дощечку с указанием «в комендатуру». День только начинался, и я решил немного переждать и пойти в комендатуру попозже.
Приняв такое решение, я разменял немецкие марки на французские франки: за одну марку – двадцать франков!
Вижу, что все столики на террасе кафе «О депар» заняты полудремлющими путешественниками. Кроме того, резкий запах, идущий из соседнего с ним туалета, дверь которого ни на минуту не закрывалась, не располагал к поиску свободного столика в этом кафе. Я пошел дальше, нашел другое кафе и сел за свободный столик.
Слово «кофе» обозначает одно и тоже на всех языках. Официант убирал чашки с соседнего столика. Проходя мимо меня, он что-то сказал. Но что? Спросил ли он меня, что я хочу? Или сказал, что он больше не обслуживает? Я решил, что нечего тонуть в безрезультатных догадках и заказал:
– Кофе!
И мне моментально подали кофе.
Какой аромат!
Эрзац кофе, к которому я уже, было, привык, оказался настоящими помоями по сравнению с французским кофе!
«К такому кофе подошла бы хорошая сигарета», подумал я.
– Сигарет!
Мне принесли пакет синего цвета. Я начал его открывать не торопясь, не зная качества табака. В моем понимании сигареты из качественного табака должны быть в коробочке, а не в пакете, как этот, синий.
Я зажег сигарету и чуть-чуть затянулся – никакого эффекта. После второй затяжки появился зуд на кончиках пальцев. После третьей затяжки появился зуд в ногах и нечто приятное «ударило» в голову.
Это был мой первый кофе и мой первый «Голуаз» во Франции!
Я достал из кармана коробочку сигарет «Юно», положил ее на столик, а пакетик синего цвета положил в карман.
Мне подали счет, не представивший никакой трудности для понимания: цифры международные!

В комендатуре я изложил «мою историю».
– Вы говорите Виккель? – переспросил меня дежурный и обратился к соседу: – Эрнст, видел ли ты сегодня утром унтер-офицера Виккеля?
– Виккель? Виккель? Да, он уехал в Ля Рошель. Он едва успел на поезд!
– Передал ли он тебе документы на проезд этого господина из Берлина в Париж?
– Нет.
– Сожалею, но я ничем не могу тебе помочь, – сказал мне дежурный.
– Как так ничем? Если меня посылают в Бордо в одиночном порядке, то, видимо, есть для этого какое-то основание! Я вам назвал фамилию унтер-офицера, который был здесь! Я же это не выдумал! А вы мне говорите, что ничем не можете помочь!
– Я сказал, что мы, Вермахт, вам помочь не можем. Но мы вас направим в организацию Шпеер, которая сделает все необходимое.
– Согласен. Но, пожалуйста, выдайте направление на Бордо.
– Организация Шпеер вам выдаст необходимые документы.
–Ладно, я пойду туда. Но там у меня попросят предъявить документы. Я тогда буду вынужден сослаться на вас, сказав, что вы видели унтер-офицера Виккеля, которого начнут разыскивать и который подтвердит то, что я вам сказал. Оправдывается ли такая потеря времени во время войны? Дайте мне, пожалуйста, адрес организации Шпеер.
– Минуточку, – сказал дежурный и пошел в соседнюю комнату.

Было ясно, что появление Виккеля в этом месте доказывало правдивость моих утверждений. Кроме того, было вполне логично, что документы на имя иностранца были вручены немецкому унтер-офицеру, а не ему лично. Говоря честно, все эти аргументы и доводы не имели никакого веса. Но не мне надо было доказывать их несостоятельность! И пока мне не доказали противное, я буду цепляться за мою первоначальную версию: получить документ с печатью орла и номером полевой почты (фельдпост), который явился бы удостоверением моей официальной прописки, моего официального существования!

Дежурный вернулся с адресом главного управления организации Тод (Todt).
– Мне эта организация незнакома. Я вам сказал, что я состою в организации Шпеер, которая обслуживает Военно-воздушные силы (Люфтваффе). Поэтому я приехал в Париж в сопровождении унтер-офицера Виккеля. Дайте мне, пожалуйста, адрес организации Шпеер и сопроводительное письмо с указанием моего назначения.
Требуя многого, я надеялся получить хоть что-нибудь.
– Минуточку. – И мой дежурный исчез в соседней комнате.

В соседней комнате работа кипела.
Солдаты и офицеры предъявляли документы, на которые ставилась печать, и они сразу же уходили. Наблюдая, я заметил, что их организация полностью соответствует их логике: в силу врожденного от природы чувства дисциплины они механически выполняют даваемые им приказы. Все немцы знают, что их приезды и отъезды должны быть отмечены комендатурой, и они автоматически идут прописываться. Бывали, конечно, случаи неповиновения, но они были настолько редки, что не нарушали общего положения.
И военная машина продолжала крутиться…
– Берлин? В 13.04. Путь 7. Счастливого пути.
– Бремен? Вечером, ночным поездом. Путь будет объявлен. Счастливо.
– Ле-Ман? С вокзала Монпарнас. Автобус во дворе, выходя направо. Счастливого пути.
После каждого «Счастливого пути» дежурный ставил треугольную печать, с раскрытыми крыльями немецкого орла и номер фельдпоста комендатуры Восточного вокзала в Париже.
«Если бы на моих бумагах стояла такая печать», мечтал я, то я ни с кем бы ни разговаривал и ничего бы не просил!

– Это вы из организации Шпеера?
Незнакомый мне голос прервал мои блуждающие мысли. Я повернулся и увидел большой шрам розового цвета на левой щеке, Железный крест на шее и значок авиатора на левой стороне груди, над карманом.
– Да, господин лейтенант.
– Ваши права на вождение машин!
Пока офицер рассматривал мои права, я старался уловить взгляд дежурного, но напрасно: он тоже рассматривал мои права через плечо офицера.
– Кто был вашим инструктором?
– Шерер.
– Людвиг?
– Нет, его брат, Пауль. Людвиг погиб под Сталинградом.
– Не может быть! Когда?
– Я не могу вам этого сказать, но Пауль мне показал Железный крест, которым Людвиг был награжден посмертно и который был вручен его матери. Это произошло в день моего ухода из школы.
– Людвиг погиб… Разве это возможно?.. Но Железный крест – это, правильно, он его заслужил…

У меня создалось впечатление, что последняя фраза, произнесенная почти про себя, являлась его внутренним, личным эхо. Была ли какая-нибудь связь между гибелью Людвига и его бледно-розовым шрамом? Вызвало ли напоминание о Сталинграде тяжелые воспоминания? Оказался ли он в немилости в Берлине после поражения под Сталинградом?

Я стоял перед лейтенантом с определенной целью. Ни расспрашивать его, ни, тем более, утешать его, не входило в мои планы. Я придерживался мнения, что люди идут на войну, какая бы она ни была, с целью победить противника, но нельзя исключить возможность поражения.

– По существу, что вы от нас хотите?
Я объяснил мое положение.
– Видели ли ты унтер-офицера Виккеля? – спросил он у дежурного.
– Нет, господин лейтенант, я его не видел. Это Ернст отметил его проезд.
– Ернст, видел ли ты Виккеля сегодня утром?
– Так точно, господин лейтенант.
– Сказал ли он тебе что-нибудь о персоне, которую он сопровождал?
– Нет, господин лейтенант.
– Свяжись с берлинским вокзалом.
– Так точно, господин лейтенант.
– Подождите немного, – сказал мне лейтенант и, не дожидаясь моего ответа, ушел в соседнюю комнату.
Я отошел от прилавка и сел на стул.

Спустя некоторое время вернулся лейтенант.
– Вот талоны на обед. Через некоторое время начнется обеденный перерыв и вы пойдете с Карлом в столовую и услышите небывалые истории…
Карл, однорукий моряк, рассказал нам во время обеда следующий эпизод из жизни на подводной лодке.
– Однажды, – начал Карл, – к нам прислали только что вышедшего из морского училища молодого офицера, младшего лейтенанта, который очутился на подводной лодке впервые. Глядя, как он носил свой вещевой мешок или как он спускался по почти отвесной лестнице, мы моментально определили, что это «мамин сынок». Прошло несколько дней с момента его появления среди нас. Во время перерыва, когда мы пили пиво, он нам сказал, что они, он и его невеста, решили повенчаться, как только он получит отпуск. Слушая его, создавалось впечатление, что он попал в научную экспедицию с заранее оговоренными условиями. Тут мы его и взяли на прицел.
– У вас есть фотография вашей невесты? – обратился к младшему лейтенанту один из моих товарищей.
– Конечно, есть!
И младший лейтенант полез во внутренний карман куртки, достал бумажник, в котором было несколько фотографий, и протянул их с некоторой гордостью и с уверенностью, что они понравятся.
Я сидел в стороне, – пояснил Карл.
– Карл, подойди к нам.
Я подошел и начал внимательно рассматривать фотографии.
– Это нормально, – сказал я. – Эти фотографии были зафиксированы на особую пленку, которой пользуется авиация, когда она фотографирует с большой высоты – «в глубину». Особенность этой пленки заключается в том, что предмет «глубины» появляется не сразу, а через некоторое время после ее проявления. Вы помните историю со сбитым самолетом? Помните, что летчики не погибли и дали свои координаты? Помните, что начались осторожные поиски?
–…На фотографии, – продолжал я, – вижу авиатора, загримированного под женщину.
– Так вам и надо, – сказал я, обращаясь к товарищам. – Это вас отучит от нездорового любопытства!
И небрежно передал фотографии своим товарищам, поглядывая на новичка.
– Не хорошо, ой, как не хорошо издеваться над товарищами, господин младший лейтенант! Никто нам еще не показывал фотографию авиатора, говоря, что это его невеста! Или вы решили поиздеваться над нами, или же у вас особые нравы и мы должны опасаться вас, – заключил я.
Новичок рассматривал фотографии и, судя по всему, не понимал, что произошло.
Взрыв смеха наградил Карла.

К столу подошел лейтенант.
– Все плаваем, Карл?
– Только под водой, господин лейтенант.
– Неистощимый, – сказал лейтенант, обращаясь ко мне. – Кстати, вы мне не сказали, что едете в Бордо. Ваши утверждения мне были подтверждены из Берлина. Вам подготавливают ваши бумаги. Счастливого пути.
– Вы с кем разговаривали в Берлине? – обратился ко мне Карл. – С одноглазым лейтенантом?
Я понял, благодаря Карлу, почему левый глаз лейтенанта в Берлине смотрел на меня неподвижно, холодно, без всякой реакции.

Мне, действительно, выдали удостоверение, которое стушевывало следы моего бегства и давало мне статус легального существования. С этим удостоверением я пошел в соответствующий отдел организации Шпеер, где все прошло без осложнений.

– Вы уедете через два дня, – сказали мне. – А пока вы будете жить в казино «Анген ле Бэн» (Enghien-les-Bains), в северном пригороде Парижа. Вот талоны на еду. Пригородный поезд идет с Северного вокзала. Счастливого пути.
Сижу на террасе кафе Северного вокзала и жду поезда. Глядя на снующих туда и сюда путешественников, я заметил, что женщин было больше, чем мужчин, и что солдат больше, чем офицеров. Чем объясняется такая пропорция? Войной?

Следующий день я посвятил прогулке по узким и извилистым уличкам этого пригорода и обходу озера, прилегающего к казино. Зелень еще не проснулась после зимней спячки. Время от времени доносились всплески воды неуклюжего гребца.
Вечером я решил пойти на просмотр еженедельного журнала в кинозале. До сих пор мне не приходилось бывать в казино. Единственное представление о нем я черпал из фильмов или романов.
По пути в кинозал фантазия перенесла меня в иной, незнакомый мне мир. Я очутился в огромном зале с висящими люстрами и толстым ковром кремового цвета! В одном углу стояли столики, накрытые бледно зелеными скатертями. Дамы в вечерних платьях с глубокими декольте сидели за столиками и, покуривая из длинного мундштука, о чем-то говорили. Мужчины или сидели за игорными столами, или меняли купюры на жетоны и возвращались на прежние места...
Атмосфера света и люкса!

В казино мне отвели овальный салон на первом этаже и комнату № 14. Из окна была видна набережная, которая, как мне сказали, вела к фатальному исходу тех, кто проигрывал свое состояние!
Или это легенда, созданная литературой?
Я был уверен, что я всегда жил в этом привычном для меня мире! Какой фейерверк!..

Находясь под властью фантастических грез, я не заметил, что я уже сидел в зале.
Во время антракта включили люстры, и я увидел, что темно-красный бархат был изрезан на всех стульях и креслах. Занавес на сцене свисал отдельными полосками.
Какой вандализм! Кому он был нужен?

Выданное комендатурой удостоверение было заменено настоящим оформлением моего статуса, выданным организацией Шпеера.
Впредь, если меня начнут разыскивать в Берлине, то обратятся, в первую очередь, в распределительный лагерь – место моей последней официальной прописки. Если обратятся в школу, подведомственную организации Шпеер, то будет сказано, что я никакого назначения еще не получил, и, следовательно, их направят в распределительный лагерь. Таким образом, круг замкнется наглухо!
Теперь я был относительно спокойным. Разве что судьба меня сведет с кем-нибудь нежелательным… Но это иной вопрос, которым я займусь, когда он возникнет (и если возникнет!). Теперь же не время заниматься деталями какого-то положения, у которого бесконечно малые возможности реализоваться.

Тут я вспомнил: мне было предсказано, что у меня будет много неприятностей в жизни, но моя звезда меня будет предохранять, подсказывая наилучшие решения. Это было накануне моего ухода в армию.
Наша болгарская подруга нас пригласила на домашний ужин. Нас было четверо с нашими подругами. Время приближалось к полночи. Мы доплясывали наш последний танец. Хозяйка дома нам предложила «разделаться» с пирогом перед уходом.
– Пока вы будете заняты пирогом, я вам расскажу коротенькую историю, касающуюся одного из вас, – начала она. – Моя история относится к мужчинам. Один из вас совершит кратковременную поездку за границу и вернется. Потом он совершит другую поездку, во время которой он столкнется с большими трудностями. Возможно, что он окажется в тюрьме или же будет интернирован. Но он преодолеет все эти трудности благодаря своей звезде, которая его будет всегда охранять. Он, по всей вероятности, уедет навсегда, потому что я не вижу его возвращения.
– Мадам, – обратился к ней Сережа (где он? жив ли?), – вы смутили нас вашим рассказом. Может быть, вы хотели придать оттенок загадочности нашему уходу в армию?
– О, нет, мой друг, здесь нет никакой тайны. Я вам рассказала о том, что видела вот в этой кофейной чашке!
Хозяйка взяла одну из чашек с подноса и показала ее нам.
– Я просмотрела все чашки. Ни в одной из них, кроме вот этой, я ничего не нашла.
Это была моя чашка.

Было за полночь. Я провожал милую моему сердцу. Мы шли молча, прижавшись друг к другу. Мы обошли несколько раз вокруг квартала, где был ее дом, но путь нам казался все еще коротким, коротким…
– А что, если она сказала правду? – спросила Анна.
– Сказки! Если бы жизнь людей зависела от кофейной гущи, то каждый принял бы соответствующие меры и поступил бы так, чтобы жизнь ему приносила только хорошее, – сказал я.
Мы распрощались, опьяненные нежностью.
«А не могло ли случится, что в кофейной гуще была правда»?! – подумал я.


*


Ночь, не торопясь, уступала место тусклому, предутреннему рассвету. Я покачивался в такт вагону и смотрел на убегающие телеграфные столбы и на подпрыгивающие и резко падающие провода, которые мне напоминали нотоносец легкой и увлекающей мелодии.
Поезд Париж-Бордо, строго соблюдая расписание, останавливался на промежуточных остановках на считанные минуты. Путешественники едва успевали сойти с вагона и взять свои чемоданы, как раздавался свисток начальника станции, и поезд стремительно набирал скорость.
Штатских в поезде было мало. В основном путешествовали военные, среди которых большинство составляли моряки и партийцы.
Партийцы, как я это выяснил позже, занимали почти все административные посты в ведомствах и в организациях. Среди партийцев были люди в возрасте или инвалиды, которые не подлежали мобилизации. Были и авантюристы разного профиля.
– К какой части вы принадлежите? – спросил меня моряк, сидевший против меня.
– К дивизии Шпеера!
– Вы служите в армии? – спросил его сосед.
– Да.
– А чем вы, в сущности, занимаетесь?
– Путешествую.
– Как мы!
Моряки с хитрыми глазами расхохотались одновременно, как будто они были подключены к общему механизму.

Поезд замедлил скорость до такой степени, что, закрывши глаза, создавалось впечатление, что он стоит на месте. Мы оказались на мосту через Гаронну. Кроме Дуная, я еще не видел такой большой реки! Вдоль берега стояли грузовые судна и баржи. Лебедки и подъемные краны крутились во всех направлениях. Все это мне казалось сказочным.
Под сводом вокзала разносилось «Бордо», «Бордо».
Я в Бордо!
В комендатуре мне сказали, что моя часть находится на противоположном берегу, в старой казарме.
Идя через мост, я обратил внимание на то, что большинство пешеходов, из-за сильного ветра, вело свои велосипеды молча, не обращая никакого внимания на соседей. Почему эти люди не разговаривали? Из-за сильного ветра? Или потому, что они не были знакомы друг с другом?
Передо мной прямоугольный двор бывшей казармы. На всех окнах развешено белье. Между некоторыми зданиями натянута проволока, и на ней тоже висит просыхающее белье. Немного в стороне, в тени, детвора гоняет резиновый мяч, поднимая облако желтоватой пыли.
В одном из окон раздвинулось белье, и появилась фигура немолодой женщины.
– Вон отсюда, шалопаи! Вот я спущусь, и вы увидите, как я с вами расправлюсь…

В этой бывшей казарме жили испанцы-республиканцы…

Продолжение следует.
Начало:

1. Часть первая
   
2. Часть первая, продолжение 1
   
3. Часть первая продолжение 2
   
4. Часть первая окончание
   
5. Часть вторая
   
6. Часть третья
   
7. Часть третья, продолжение 1
   
8. Часть третья, продолжение 2