Читатель, друг ты мой, поверь, – не сразу и не вдруг пришел готовым тот ответ, что выше трепетно Душа пропела Вам почти в стихах.
Был труден, долог путь сквозь тьму. И до сих пор ведь не пойму, - за что Всевышний наградил лучом познания Добра. Помог, в терпимости своей, Душе моей всё ж осознать частицу малую Любви, что ощущал сквозь все года и грелся ею без стыда. Ведь шла она от тех людей, моих родных, врагов, друзей, что окружали все года, когда любя, когда казня. Порой бывало ведь за что, порой же просто ни за что.
Но каждый Слово находил, что б чувства в меру передать и взгляд на мир свой изложить, где делом в действах подкрепить. Дескать, учись, как сделал я, – смотри, поёт итог труда лихим гармошки голоском, иль стройным в поле колоском. Когда же Слов не находил и делом Мысль не подтверждал, то от бессилья правоты, хотя и мнимой же порой, черту в отношеньях преступал и дерзок был, но очень редко – когда бил, поднявши руку на меня. Ведь больше в действиях щадил и, заступаясь за меня, себя порою подставлял, как будто Ангел направлял в реалии действия его, и я просил хранить его.
Одно сказать могу друзья, как будто берегли меня мои родные и друзья, от всех врагов и от себя. Ведь первый враг всегда был я. В бездумных действиях своих не ведал часто, что творил, когда весь мир мне говорил:

«Подумай прежде, сделав шаг. Ведь не вернёт всё даже маг! Повернуть же время вспять в реалии сложно ведь дружок. Подумай, сделавши шажок!»
Так мир учил. Он весь – урок, где преподавателем не Рок, а Бог, Отец родной нам на века, здесь на Земле и в небесах! Всегда Он с нами говорит, где надо может повторить! Как жаль, - не слышим мы Его, себя, поставив за Него!
Он знаний кладезь нам даёт, а мне же кажется, что сам придумал шустро на бегу. Знать от Судьбы я убегу, поскольку мыслить я могу и делать всё, что захочу! В своей уверенности злой и бесшабашности лихой в делах далече уходил, легко лукавый уводил. По жизни было всё легко, ведь всё слагалось хорошо – карьера, дом, любовь, семья. Всё это было у меня до той, до самой до поры, когда незваная беда стучалась в двери/ворота.
То Лихо нагло лезло в дом, устроив в нём разгром, содом. Когда же ближних уводя, без спросу, в мир иной, друзья, - за ту черту, что не видать, что прерывает жизни бег на нашей матушке-земле. И тленный прах, предав земле, мы возвращаемся к себе, а там уж снова Лихо ждёт, в Душе устроив разворот, и мнится мир наоборот!
Когда же дитятко твоё, что рос в утробе не по дням, а шустро очень – по часам, то Лихо, в спешке, заставляло покинуть матушки гнездо – утробу нежную её.

Когда и как всё это было?
Теперь, наверно, всё равно. Но всё ж вздохну порой понуро, ведь вру, совсем не всё равно! Уж сколько лет прошло с тех пор. Тот страшный крик – он до сих пор нещадно бьёт мне по ушам, когда жена моя теряла до срока чадушко своё. Оно же было и моё. Ведь в нём моя была частица, второе наше божество. Оно вторым должно родиться, но, увы, от нас ушло!
А я, супругу провожая в родильный дом, «а ну его!», вёз и его, в руках сжимая, не понимая ничего! Каким же крохотным он был, мой не родившийся сынок, а в голове сплошной поток непонимания – «За что?!!»
Сейчас я знаю, почему так рано дитятко ушло – почти во всём, моя вина, была видна – сейчас, тогда. Ну, разве может чадо жить, смеяться, плакать и любить, когда разрушен отчий кров, для нас – неведомой бедой? Когда же я, всего лишь в мыслях, грешен был иной порой, то он же, сверху, прежде, видел и очень чувствовал потом, своим чутьём в утробе мамы. Пока была ещё надежда на то, что всё ж пойму я сам – он, как мог, за Жизнь держался, ведя уж счёт ей по часам!
Мне Бог, наверно, говорил, гремел набатом в тишине, а я же глух и глуп ведь был, – как будто бес сидел во мне. Я не корю весь мир за то, что «как мне жить?» не подсказал. Ведь было всё – Добро и Зло, а я ж, как все, плыл по волнам. Плыл по волнам в ковчеге Жизни, порой довольствуясь Судьбой, не допуская даже мысли довленья Рока над собой.
Тогда, ж, покинул вскоре гавань той, неудавшейся семьи, поддавшись Слову милой Гали: – «Нам лучше Дима – развестись!».
Волна похотливо кидала, пуская в гавань лишь порой. Ведь там кровинка оставалась былой любви – там мальчик мой! Он первым был и им остался, как отзвук юности моей. Он ждал меня, а я старался всего себя ему дарить. Ведь он же мне в зигзагах Жизни, как маячок во тьме горел, и сквозь размытое Пространство, теплом своим мне Душу грел.
А Лихо что?
Оно упрямо. Лишь затаилося чуток. В терпенье злом ошибки ждало, сховавшись рядом, за углом.
Что было дальше? Знай, читатель – всё в первой книжке изложил. Сейчас, прости меня приятель, я не могу всё вновь пройти! Все вспомнить жизненные хляби, вернуться в жизненный излом. Уж ты прости меня читатель – и так страданий полон дом.
Я не ропщу, познавши Бога, и, виноватых не ищу. С себя, стряхнувши дрязги Рока, к Нему тропиночку ищу! Я думать стал над смыслом Жизни, уроков дар сопоставлять, иные стал читать вдруг книги и новый мир в них открывать! Слегка познал я Мир Блаватской, Елены Рерих и его, что рисовал нам Гималаев, Тибета чистое Лицо. В его картинах Света дали и Мысли виден весь простор. Они Надежду Душам дарят себя познать, да и Его!
Я стал искать Истоки Рода, свой Край родимый познавать, в нём находя уроки Бога – Россию новой открывать. И в том помог мне наш Андреев, раскрыл глаза и Гумилёв. У них познал историй веер и много новых «странных» Слов. Стал понимать, что врут каноны и тех причин нам не видать, что с дружбой шли к нам в Край монголы, не посылая злую рать. И только глупость вековая князей кичливых и слепых то Иго в Край наш допустила, часть Правды в летописях скрыв.
Я с детских лет люблю Россию! Да нет! С зачатья своего! И потому за всю Россию был горд и за народ её! Познал в деяньях, как различен и разноликий люд её, и как легко являлся дикий, порою страшный, нрав его. Он валом грозным проходил в года Истории сокрытой и чистым в Духе выходил из войн лихих, с Душой открытой! Всегда он веру сохранял - в любимой Родины звезду, и верность Долгу соблюдал - назло коварному врагу!
Но вдруг нагрянул поворот – слепым, покорным стал народ, как будто там, внутри его, Души свершился изворот. И вознеся на трон судьбы, рябого хитрого Сатрапа, стал доносить слугам его лишь злые сплетни про собрата.
Ох! Застонал в ярме народ, да тот, что в Духе вечно светел. Но, был хитёр всё ж, Ирод тот – ударный труд на грудь повесил.

«Мы лучше всех!» – сказал он нам, шаги пятёрками отмерив. Связал цепями Край – «Гулаг», на Души всем замок повесив.
И уходил Народ туда, где был свободен в Вечном Мире, чуть задержавшись в Соловках – священном месте в этом мире!
Он уходил! Но оставляя повсюду Искорки Добра, Любовь к Земле, частице Рая, оставляя за себя!
Из тех, кто выжил, – стали Вои труда ударного, пера. Врага, разбив в жестокой сече, - вновь возрождали города. И снова зазвучало Слово в чуть освободившихся сердцах, взлетело птицей на просторе, - где песней звонкой, где в стихах!
Но в силе были ещё псы, слуги проклятого Сатрапа, - кого в могилу довели, кого сквозь ссылку в робе гнали, а кто и сам сбежал из тьмы в другие, «светлые» ли дали, порой меняя имена, что мамы им с рожденья дали.
То был, друзья, большой урок, где было всё – и Смерть, и Радость, но правил всё ж ещё Порок, оттенкам зла, увы, на радость.
И в те, суровые ль года, родне в отраду ль, я родился, в деревне тихой, что была, почти, под Вологдой сокрыта. Ещё играла там гармонь, был слышен топот перепляса, и ржал в ночное сивый конь, под тихий шепот переката. Там старый сом, ночной ль порой, всплывал, играя в волнах плёса; бесшумно филин пролетал, ведя дозор округи с лёта.
Но всё ж не тем был милый Край, каким познали мои деды. Хирел, с подволь, в который раз, коль в нём опять меняли Веру, от нравов прежних отходя, в том злому татю на потребу.
Так было, ведаю, не раз за дни Истории сокрытой. Вползала Ложь в родимый Край змеёй обмана полускрытой. И затмевало ум людской хвальбою красной, внешним блеском, и тушевался люд земской пред благолепием прилежным, пред чужедальней красотой и пред опрятностью ль немецкой.
Я не хочу судить, рядить деянья предков в злые годы. Хочу лишь только попросить потомков помнить тьмы той годы. Понять их истину в Любви, а не в обиде вечной ль злобы. Частицу Правды отделить, явивши в том своё почтенье, чрез дань страданиям людским, что в горе ль Души очищали и к Свету истинному звали.
Меж тем я рос в Краю родном, природой с детства наслаждаясь, гуляя часто босиком, травы в росе едва касаясь. Иль в даль тропиночкой бежал за ливнем вешним среди поля, иль просто прямо по лугам среди цветов, и с ветром споря. Иль той нехоженой тропой, что вилась нитью среди леса, зверью и птице сделав сбор, хозяев истых того леса. Шагал чащобой я лесной, преград нежданных не пугаясь, и наслаждался тишиной, в её волнах в захлёб купаясь. Там речка мыла по утрам струёю вод, с утра прохладной, а я ж нырял, с разбегу, сам, смывая жар ночи отрадной. Там шмель с пчелою песню пел, весь день-деньской, жужжа, в полёте. Там дрозд, хмельной ль, с утра напел мотив Любви знакомый с детства, и стайка ласточек гурьбой, чу, что-то в клювике носила, мелькая в воздухе стрелой, в гнездо птенцам то приносила. Весь мир тихонечко учил науке Жизни неприметно, а я ж, увы, совсем забыл, хоть был в учении прилежным.
И не моя ведь в том вина, а новой жизни «светлой дали», что Ленин всем нам завещал, уйдя в «знакомые» всем «дали».
Его ученье претворил «Отец родной» Иосиф Сталин и закипела бурно жизнь страны огромной в «светлой дали». Ведь в нас прошел душевный сдвиг, и ни к чему каноны стали. Мы вышли новый мир творить из чугуна, бетона, стали. И пробил час для торжества ума кичливого в народе - не стало места Естеству, природной мудрости в народе.
Он изменился, стал не тот, не в те, поверив идеалы. Судьбы свершился поворот – на путь Прогресса. Интегралы прельщали юные ль умы. Великих строек звали дали, простор широкий целины, тайги заманчивые дали, где леса тьма, зверья и птиц, угля, слюды видны отвалы, алмазов россыпи нашлись и золотые жилы в кварце. Я не скажу, уж, про руду – любой металл в ней есть в достатке, лишь только руки приложи и будет вся страна в порядке. Тогда построим корабли любых мастей и разной стати, нагнав, где надо, мощностей, и скорость, если это кстати. Да, что руда! Раз нефть нашли! Той самой, черной, океаны, где газ в соседстве с нею бьёт из скважин огненным фонтаном, и вышки вскоре встали станом, иглою труб кору пробив.
В раз вырастали города – индустриальные гиганты, закрыв собою облака шеренгой труб, что как гидранты, залили гарью всё вокруг и смог нам стал, как лучший друг!
И в даль уж мчались магистрали, стянув собой земную твердь. Ведь даже реки все ль сковали, одев в бетонный спецжилет, стянув, плотинной, жесткой пряжкой, с начинкой всяческих турбин. И стала жизнь нам светлой сказкой, – во всём открылся нам «Сезам!». Явилась явью быль, не сказкой, где радость есть и «Нет!» - слезам!
Ещё чуть-чуть и вот он – Космос! «Ура, – а – а – а!!!» – осилить мы смогли. И расщепили микрокосмос, укротив коня войны! Пронзили толщи океанов армадой атомных акул. И даже небо стало рядом, да что там небо – лик звезды. Коль стал доступен ближний Космос, – Луны потрогали ведь диск, хоть в том и был известный риск.
А что же мы, крестьян потомки? Ужель пожухли на селе? И вот наполнены котомки любимой снедью. Налегке, где с песней звонкой, прибауткой, где с лёгкой грустью на душе, мы Край родимый покидали, да по нахоженной тропе. И мой отец, тряхнувши чубом, гармонь закинув на плечо, её меха слегка раздвинул, рванул: «Семёновна! Ты чё…!» И зашагали споро ноги отцов любимых в города, где ждали новые дороги, закрыв собой пути назад.

Здесь ждали их – кого путёвки, кого же курсы и рабфак, цехов рабочие ли вёрсты иль целины совхозный стан. Кого путина заманила в шторма табанить косяки, кого забоя глубь манила познать метана миражи. Зараз не счесть здесь всех профессий, в коих нуждалася страна, а дома ждали лишь известий от сельской девки, паренька.
И замелькали строчкой сводки: «сдалась на милость целина, там город юности построен, здесь космодрома полоса». Там реки разом перекрыты, - «ты помнишь это Ангара?», - каналы новые прорыты в степях поющих и песках. То там, то тут мелькнут портреты – в цветных журналах, полосах газет центральных и при этом расхвалят в очерках, статьях. И засверкают ало звёзды у парня, девки на груди, а где и Ленин острым взглядом сверкнёт на доблестной груди.
Я не браню отцов за это, и матерей в том не корю, как сын горжусь за них, при этом лишь потихонечку грущу. Ведь знаю хитрость и коварство, и притягательность Идей, в коих скрываются Бахвальство и Самомнение людей. Я сам когда-то был предметом слепого ратного труда, людьми командуя, при этом, не понимая ни рожна. Об этом позже. Коль деревня осталась где-то позади. Там на задворках коммунизма, что ждёт нас вскоре впереди.
Ведь обезлюдела родная, отдавши дань, теряя стать. И пригорюнилась часовня, – куда уж ей, не та ведь стать. Ведь ей бы бить в колокола не токмо звоном, а набатом. Ох! Увела людей Судьба, цивильным взяв их всех полоном. Где по своей, сермяжной, воле, где ж по закону увела, давая в паспорте свободу, по сути, в дали, увела.
Здесь спросит каждый: «А часовня? Причем же здесь колокола?»
На что отвечу: «Просто к слову. Ведь сняты все колокола!»
Ох, – хо–хо-хо! Ведь снова Лихо серпом прошлось вдоль деревень, придумав новое при этом – налог на живность. А что б верней, больнее было, обложило им сады. Точнее – всё, что живо было. И то ведь факт – не миражи!
И встал крестьянин у плетня, ветрам подставив шевелюру, перекрестившись и чертя, шагнул – в простор родной усадьбы, все, с горя там круша, рубя. И застонала Мать-земля, когда ломали её руки, – рубились яблони с плеча под самый корень … «И -ех! Вы! Суки!»

Ведь лишь мгновенье длился миг, увы, не призрачного ль счастья – корней земных лишился вмиг крестьянин наш, как в одночасье. Свели корову со двора, под нож ушла, увы, отара. Исчезла живность со двора, короче – всё, как от пожара. Другим предстал крестьянский двор – пустым, заброшенным, убогим. И вскоре дом пошел на слом, и стался вид села убогим.
О! Лихо злостное – пошто, вселилось в двор родной крестьянский!? Как в сказке той – ушло Добро искать приют в краю ль славянском. Куда ни ткнулось бы оно, везде разруха, холод, хляби. О! Где ж России той село, где исцеляющие грязи!?
Молчу в растерянности …
М-да! Ведь мерзко вдруг мне как-то стало, тоскливо, холод на душе. Быть может, был я не в себе, ведя рассказ о той беде? Быть может, факты исказил, всё потому, что свет не мил? Иль по другой какой причине, по той, что Лихо мстит поныне?
Ведь был же свет в моём окне! Иль всё же нет? Приснилось мне?
О! Если б так всё это было, то сердце б в горе не винилось! Оно с бедою не смирилось! В познанье Истины всё билось с той тьмы коварной дочерьми – Гордыней, Властью и Хвальбой, как в прочем – с ней, с самою тьмой.

Читатель! Словом, не кори, а просто бабушек спроси, что ещё живы на селе, что одинёшеньки, в беде! Спроси у них, – какая боль рвала несчастные сердца! Ведь покидали их дома сынки, сыночки, сыновья! А в след настал другой черёд, - любимой доченьки уход. Когда - за любым тайный ль бег, коль без него не люб был свет, когда - за славою большой, когда же просто – за судьбой. Всех их манили города, где деньги, слава их ждала, шикарной жизни пелена и не нужна была земля, а вместе с ней – сама Душа!
Ещё прошу, мой друг, спроси – «Как дальше жили же они? Как с Верой в будущее ждали детей своих и как страдали, на лавке ль сидя у окна?»