Второй верблюд

Самын всегда была толстой бабенцией, с вечно не чесаными космами, быстрой в движениях, но бестолковой матерью пяти девочек и одного парня - великовозрастного балбеса по имени Мёкё. Мужа у нее никогда не было. Она даже на одну ночь не выходила замуж. А провинилась Самын перед аильчанами в основном из-за своей «доброты» и «безотказности», нарожав, Господи прости, не одного, а кучу детей непонятно от кого! Причем, судя по внешности детей, помимо местных мужиков она еще «укрепляла дружбу» чуть ли не со всеми бывшими друзьями СССР из стран Азии и Африки (военный аэродром, где учились летчики из-за рубежа, располагался рядом; теперь, как вы знаете, там объявились американцы). Например, одна из девочек с большим горбатым носом и грустными иконописными глазами, опушенными длинными ресницами очень смахивала на «угнетенную евреями арабку из Палестины», другая блондиночка-живчик с белесыми бровями напоминала сельчанам аэропортовского сержанта-сверхсрочника Терехова. Ну, а самая маленькая и забавная была Джесикагюль – симпатичная козявочка-негритяночка с курчавыми жесткими волосиками на голове. Цвет лица – чернее сажи казана, не оставлял сомнения, кто был ее отец. Наверное, какой-нибудь курсант-летчик из Мали или Буркина-Фасо. И что самое интересное, положение матери-одиночки с оравой случайных детей, никогда и нисколько не смущало Самын. Она появлялась на людях со своим выводком – «детьми разных народов» без всяких комплексов, смело шагала по улицам во время больших праздников, или, когда привозили кино, бодро вела своих разноцветных «самынят» к сельскому клубу. Добропорядочные женщины, в основном преклонного возраста, ее, конечно, бесстыжую, ругали, а кое-кто из агрессивных старух и палку пускал в ход. Но больше всего разбитной бабенке доставалось от нашей бабушки Урумкан – мы жили рядом, чуть ли не впритык с домом-развалюхой Самын. Бабушка, потерявшая мужа на войне и вырастившая восьмерых детей в одиночестве, знала цену сиротству и переживала за детей Самын, как за своих. Ей все казалось, что «баламутная» не смотрит за детьми, обязательно «угробит» их, что родила несчастных «подколодная» ради пособий от государства. Из-за этой Самын слово «пособие» в доме бабушки стало самым ругательным словом. Бабушка не могла примириться с тем, что кто-то может наживаться, извлекать для себя выгоду, используя детей. Вот и костерила она порой без устали соседку, с утра до вечера. Но Самын почему-то никогда не обижалась на бабушкины выпады, виновато улыбаясь, покорно выслушивала ее нотации и нравоучения, вероятно, в глубине души признавая правоту Урумкан.

Под стать Самын выглядели и ее пестроголовые дети. С одинаковой стрижкой они были похожи на цыплят инкубаторских индюшек. Стригла Самын детей всегда сама, оболванивая их в считанные секунды большими чабанскими ножницами, которыми обычно пользуются при стрижке овец. Причем, как русские в старину, она пользовалась горшком. Водрузив на голову ребенка посудину, она раз-раз! - клацала по краям страшенными ножницами, и на голове возникал очередной «огород»! А как она купала после стрижки свою разномастную, разнокалиберную детвору у водопроводной колонки на улице, сам черт пришел бы в ужас! Люди обычно от колонки таскают ведрами воду домой, потом нагревают, чтобы искупаться. А Самын, наоборот, от дурости, а может из-за лени, купала своих малюток, держа за ноги и макая вниз головой в открытый люк колодца (стояк не работал, и водопроводная вода выливалась непосредственно через край колодца, растекаясь по земле). При этом она постоянно рисковала нечаянно выпустить из намыленных рук ребенка. Случись несчастие, полная Самын не смогла бы нырнуть в узкий люк, за упавшим в воду малышом. К тому же чочко-сайский водозабор располагался в горах, и вода поступала в колонку всегда ледяной, в любое время года! Представляете?! Без содрогания смотреть на эту пытку было нельзя – если не инсульт, то слабонервным, по крайней мере, обширный инфаркт был обеспечен! Наша бабушка, к примеру, была гипертоник и при виде «сдвинутой» Самын, выносящей, как дрова со двора, к колонке, своих голых девочек-малюток под мышками, сразу бледнела, потом в бессильном гневе, пару раз стукнув палкой по перилам веранды, падала в обморок. Сколько раз она говорила своему старшему сыну-шоферу, который в советское время возил председателя райисполкома, чтобы он упросил своего начальника исправить водопроводную колонку у Самын, но просьба так и осталась невыполненной. Ухнула, как в черный омут истории канула, исчезла из нашей жизни народная власть, преданная партократами, при попустительстве того же самого народа. Сегодня наша бабушка мрачно шутит, что накрылась советская власть, в основном из-за пособий женщинам, вроде жуликоватой Самын.

Про жуликов мы вспомнили неспроста. Все в аиле считали Самын еще и воровкой. Якобы она ворует еду в больнице, где подрабатывала санитаркой. «Кормит, свинья бесстыжая, несчастных детей казенными объедками, а деньги от пособий прячет в сундук!» - любили позлословить старухи. Потом, теряясь в догадках, допытывались друг у друга: – «И для чего она копит такие деньжищи?!» Эх, славные, наивные старушенции! Сегодня после торжества капитализма в стране гор, они сами, как и миллионы других людей, разоренные перестройкой, в одночасье опустились до свинской жизни Самын. Про деньги, о том, что они существуют, вмиг забыли. Их сегодня просто не стало, как ветром сдуло! Возможно, в городах они у кого-то и водятся, но только не в аиле. Даже в таком благополучном, как Чочко-сай! А чтобы выжить, и назло правительству капиталистов не умереть (оно, милое, почему-то с каннибальским простодушием считает, что чем меньше останется в живых киргизского народа, тем больше им достанется от американских пособий, называемых грантами!), многие люди перешли на натуральный обмен. Выражаясь простым языком, начали, как Самын, приворовывать друг у друга. И что интересно, подражая хозяевам, к подобным формам «обмена» активно подключились некоторые животные. Про другие регионы не знаем, но в Чочко-сае такой факт зафиксирован! Причем снова отличилась Самын, точнее ее собака, по кличке Жульбарс. Настоящая дворняга, оставленная когда-то щенком «гостеприимной» хозяйке, проходившими через Чочко-сай на джайлоо русскими пастухами из Вознесеновки. Так вот эту собаку наша бабушка после перестройки упорно стала называть Жуликом. Мы вначале думали, что она из-за плохого знания русского, коверкает кличку собаки, но потом убедились, что знание языка тут ни при чем. Собака и впрямь, подражая хозяйке, превратилась в воровку. Воровала на нашем дворе все, что не досмотрели, или не туда положили. Ладно, если бы таскала что-нибудь съедобное – было бы понятно. Но она однажды стащила молоток, валявшийся возле гаража. Своими глазами видели! Потом у нас с завидным постоянством стало исчезать мыло. Когда проследили, кто на нашем дворе безобразничает, установили, что ворует все тот же Жулик. Причем таскал он мыло не куда-нибудь в кушыри для баловства, а прямо к колонке, где Самын купала детей, или к корыту с замоченным бельем. Очень хитрый был пес и нахальный! Воровал без угрызений совести, и бабушка, каждый раз поражаясь, говорила, тыча пальцем на Жулика: - «Вы только посмотрите на его морду! У него улыбка Самын! Ругай, не ругай – все ни почем!» И точно. Били мы Жулика, гоняли камнями - хоть бы хны. Отбежит в сторону и так хвостом дружелюбно машет. Пасть разинута, а в глазах смешинка. Не собака – черт настоящий!

Но мы еще об одном важном персонаже не рассказали, о Мёкё – старшем сыне Самын! Полное имя – Мококбай, то есть «Тупица». Только, пожалуйста, не смейтесь, это имя его мать взяла, руководствуясь самыми лучшими побуждениями, из слов любимой народной песни «Мен мококмун». В ней говорится, что влюбленный человек при виде любимой как бы тупеет, т.е. по-русски робеет и стесняется. Но наш Мококбай такими нелепыми комплексами, как робость и стеснение никогда не страдал, зато тупости в нем было, как в песне – вагон и ослика тележка! Короче говоря, тип – идиот – не идиот, не поймешь. Больной тоже не скажешь. Кость в горле не только нашего аила, но даже у самой Самын. Она боялась, что его «чокнутого», в армию не возьмут. Но нет, ей все-таки удалось его туда выпихнуть, вернулся после армии в солдатской форме, правда, без всяких лычек и любимых многими солдатами срочной службы значков. «Видать, из штрафбата не вылазил!» - решили все знающие односельчане. Мёкё был настолько ленив и неуправляемый, что мы постоянно слышали крик его матери из соседнего двора: - «Мёкё, где ты?! Куда запропастился, окаянный?!» А сегодня с утра Самын кричала, как заводная, с каждым выкриком зверея: «Эй, Мёкё – птенчик мой, сходи за солью в магазин! Эй, Мокок – козел вонючий, сколько раз тебе говорят, дома соли нет! Чтоб тебя твой отец – шайтан рогатый к себе в преисподнюю забрал!»

Кричи, не кричи, зачем зря надрываться? Таким уж Мёкё уродился! А прятался Мёкё от матери обычно на огороде. Там у Самын, естественно, ничего не росло – один бурьян. Непролазный, высокий. Чуть ли ни в человеческий рост. В нем, как в джунглях, казаковал не только Мёкё, но и наши куры вместе со своими «подружками» из двора горбуна Керимбая. И так, по-видимому, нравилась пеструшкам их куриная вольница, что они, игнорируя курятник, откладывали яйца в зарослях участка Самын. Чего только не предпринимала бабушка, чтобы вернуть назад своих недисциплинированных наседок, все бесполезно. Не чистить же косой или огнем чужой огород из-за куриных яиц! Что касается Самын, она, как и бабушка, не раз пыталась достать из непролазных зарослей своего «вольного казака Мёкё», но пролезть до сына через узкий собачий лаз в плотном репейнике, толстая и не так уж молодая Самын при всем желании не могла.