Никто не возбраняет человеку предаваться воспоминаниям, ибо раньше всё было хорошо. Раньше нивы были тучнее, вода мокрее и девушки красивее. Раньше я был молодым и сильным — а теперь старый и больной. Раньше меня все боялись, а нынче я всех боюсь.
Вот если бы вернулись старые, добрые времена, «когда светильник Его светил над головою моею, а я при свете его ходил среди тьмы» \Иов 29,3\. Всё видно тому, кому Господь лично светит — кроме самого себя. Ибо видит человек свои отражения во многих вещах — себя не замечает. А увидев себя со стороны во время бедствия — настойчиво просит, чтобы жизнь вернулась в нормальную колею и всё стало, «как был я во дни молодости моей, когда милость Божья была над шатром моим» \Иов 29,4\.
Человек, объятый ужасом, просит только о главном — поначалу. Пусть вернутся те времена, «когда ещё Вседержитель был со мною, и дети мои вокруг меня. Когда пути мои обливались молоком, и скала источала для меня ручьи елея!» \Иов 29,5-6\. Итак — верните мне детей, да чтобы в доме из ниоткуда был избыток продуктов. Всё вроде очень скромно и законно, но человек усердно расшифровывает: молоко и масло только аллегория гораздо больших желаний. Говорят, что хотеть не вредно. Ещё как вредно — говорит опыт всей жизни человеческой, ибо желаниям нет конца. Как профессиональный нищий, Иов начинает с малого и просит кусочек хлеба. Как тут отказать? Но не дай Бог выполнить скромную просьбу: следующая претензия будет касаться торта. И так до бесконечности — вечное «дай».
Слов нет, у Иова в прошлом — огромные заслуги перед людьми. Когда он служил хозяином Иерусалима и выходил на улицу, то «юноши, увидев меня, прятались, а старцы вставали и стояли» \Иов 29,8\. Cуровый был хозяин, раз молодые негодяи едва его увидев, скрывались с глаз долой, а старики, которые уже не могли бегать, почтительно стояли. Но не только старики благоразумно тряслись от страха: «князья удерживали речи свои, и персты полагали на уста свои… Голос знатных умолкал, и язык их прилипал к гортани их» \Иов 29,9-10\.
У Иова явно были большие трудности с демократией, а права человека он понимал очень своеобразно. Это же надо было так запугать людей, чтобы молодёжь бежала при его появлении, как от татарина, старики стояли по стойке смирно, а князья, как девушки на выданье — только молча смотрели себе под ноги, не дыша. Видимо, раскрывать рот при Иове было небезопасно: одно неосторожное слово — и человека отправляли в концентрационный лагерь. Впрочем, говорить можно было, но только приятное патрону: «ухо слышавшее меня, ублажало меня, око, видевшее меня, восхваляло меня» \Иов 29,11\. Иными словами, не только работники культуры, но и весь партийно-хозяйственный актив толкался за право поцеловать землю у ног повелителя.
Казалось бы, немного мышьяка или пуля снайпера должны были прервать столь оголтелую тиранию — потому как сильные люди не любят долго унижаться. Или всё-таки любят? Однако в уме диктатору никак нельзя было отказать: он по примеру Ивана Грозного, Владимира Ленина и Адольфа Гитлера твёрдо опирался на городскую чернь. Как завоёвываются симпатии черни, давно известно: надо унизать сильных и возвысить слабых при широком стечении народа. Народ очень любит представления такого рода и отсвет этой любви падает на народного заступника: «Потому что я спасал страдальца вопиющего и сироту беспомощного. Благословение погибавшего приходило на меня, и сердцу вдов доставлял я радость» \Иов 29,12-13\.
Казалось бы, с возрастом человек мудреет, но Иов сохранял детскую наивность до седых волос. Он свято верует, что именно он — источник правды — и нет её более ни у кого из живущих: «Я облекался в правду, и суд мой одевал меня… я был глазами слепому и ногами хромому. Отцом я был для нищих, и тяжбу, которой я не знал, разбирал внимательно» \Иов 29, 14-16\. Легко защищать обездоленных — ибо им много не надо на первых порах. Невелика это заслуга — если делается с целью привлечения народных симпатий. И просто это сделать, ибо государственная машина разжуёт самый крепкий орешек: «сокрушал я беззаконнику челюсти, и из зубов его исторгал похищенное» \Иов 29,17\. Чтож — сильный человек априорно набрался грехов по самые серые уши и тут разыскивать нечего: в его зубах — только похищенное. Главное — это иметь желание сокрушить эти челюсти.
Так и функционировала административная система, построенная Иовом, опираясь на страх сильных и злорадство слабых. Чтобы люди не скучали, он постоянно организовывал образцово-показательные процессы, а потому «слава моя не стареет, лук мой крепок в руке моей» \Иов 29,20\. Очень важный момент, пропущенный доктором Фрейдом: массовые казни усиливают потенцию. Наивные учёные-гуманисты никак не могли понять: почему люди так любят кровавые зрелища? Всё очень просто — крепчает тот самый «лук», и местные женщины умиротворяются надолго, и ходят они довольные во всей своей непорочности.
Иов абсолютно уверен \ вот что «лук» несгибаемый делает!\ в своей правоте и остро чувствует свою святость и всесильность в рамках доверенного ему Богом сельсовета. С чистыми и ясными глазами невинной девушки, ни разу не солгавшей, он смотрит на благоговеющий перед ним народ: «ждали меня, как дождя, и как дождю позднему, открывали уста свои» \Иов 29,23\. И легко и трудно править идиотами. Легко потому, что они смотрят тебе в рот и свой открывают только в немом восхищении. А трудно потому, что от страха совсем отупели люди: «бывало, улыбнусь им, они не верят, и света лица моего они не помрачали» \Иов 29,24\. И этот товарищ, от случайной улыбки которого вздыхал с облегчением весь Иерусалим, твёрдо уверен в несокрушимости своей чести, достоинства и деловой репутации. Насчёт деловой репутации — очень может быть: бизнес у него шёл явно неплохо. Но ария Казанской Сироты, которую все, начиная с Господа Бога, обидели, недостаточно убедительна.