Последнее слово Иова очень поучительно: чистый пример для юношества. Ни на йоту не отступая от прежних позиций, он подробно и со вкусом перечисляет все грехи, которые он не совершал. Во всяком случае он уверен, что не совершал. Святая простота человеков!
Первый грех, на который Иов так и не сподобился — это девушки: «завет положил я глазам моим, чтобы не помышлять мне о девице» \Иов 31,1\. Действительно, это подвиг, ибо юные, воздушные создания совлекли со стези добродетели множество людей. Все религии говорят тоже самое: тот, кто часто смотрит на девиц, плохо кончает. Сами девицы, правда, иного мнения.
Однако Всемирный Страдалец не сходя с места выдаёт себя с головой: «Какая же участь мне от Бога свыше? И какое наследие от Вседержителя с Небес?» \Иов 31,2\. Бедняга понимает религиозность, как торговую сделку: я выполняю заповеди, а Ты мне за это платишь наличными или услугами. И при этом Иов несокрушимо уверен в своём благочестии! Такая наивность и простодушие достойны той самой девицы, на которую нельзя и смотреть, а не сребробородого старца и государственного мужа в придачу.
Иов уверен, что всегда был далёк от мелочных интересов времени и не торопился никого обманывать: «если я ходил в суете и нога моя спешила на лукавство — пусть взвесят меня на весах правды, и Бог узнает мою непорочность» \Иов 31,5-6\. Однако Иов был царьком в Иерусалиме — при такой должности можно не суетится, но разве можно не интриговать? Хотя если обвиняемый привык действовать силой, то мог и не лукавить без серьёзных причин.
Далее Иов утверждает, что никогда не принимал решений по настроению и не брал взяток \Иов 31,7\. Неуклонное следование Закону без примеси личного — его стезя как государственного деятеля. И верно: если налоговых поступлений достаточно, то зачем пачкать душу взяткой? А если дать волю своим прихотям, то можно быстро стать игрушкой в руках ловких людишек.
И опять бедолага возвращается к половому вопросу. Действительно, в этом мире кроме девиц есть ещё и женщины, которые положили себе завет: беспрестанно испытывать мужчин на предмет непорочности. Иов и тут не ударил лицом в грязь: «если сердце моё прельщалось женщиной, и я строил ковы у дверей моего ближнего — пусть моя жена мелет на другого, и пусть другой издевается над ней» \Иов 31,9-10\. Видимо, современники Иова немало упражнялись в ковах с чужой женой, раз он мечет громы и молнии по этому поводу. Можно себе представить, сколько доносов он выслушал на эту щекотливую тему, чтобы так рассердиться.
Между тем Иов считает себя первым в мире правозащитником: «если я пренебрегал правами слуги и служанки моей, когда они имели спор со мною… то пусть плечё моё отпадёт от спины» \Иов 31,13 и 22\. Чтож: если Иов снисходил до выслушивания жалоб своих рабов на себя самого, то права человека в его владениях были на должной высоте и с толерантностью было всё в порядке.
Кроме того, Иов клянётся и божится, что он — гуманист до мозга костей: «отказывал ли я нуждающемуся в просьбе, томил ли я глаза вдовы? Один ли я съедал кусок мой, не ел ли от него сирота? Ибо с детства он рос со мною, как с отцом, и от чрева матери моей руководил я вдову» \Иов 31,16-18\. В те славные времена существовали кроме рабов только две категории граждан, лишенных гражданских прав — сироты и вдовы. Со вдовой всё понятно, а сирота не означает малолетства: это человек, всех родственников которого Господь прибрал тем или иным способом. А их, сирых, оставил жить — наверно, для вразумления и исправления каких-то неведомых грехов. Они не стали отребьем человечества и потому могли найти приют в доме богомольного человека.
Иов клянётся, что не страдает алчностью: «полагал ли я в золоте опору мою, и говорил ли сокровищу: «ты надежда моя?». Радовался ли я, что богатство моё было велико, и что рука моя приобретала много?» \Иов 31, 24-25\. Пренебрежение к деньгам естественно для вождя племени, ибо власть его основана на неписанных законах рода. Жаль, что обвиняемый не уточнил: откуда это рука его не брала много? Овцы и виноградники, о которых вскользь упоминается в материалах дела, никак не могут дать много: это функция транзитной торговли и финансовых операций. Остаётся, разумеется, ещё грабёж соседей — но при условии, что они не могут дать сдачи. Судя же по количеству иногородних друзей, Иов мог ходить походами только очень далеко. Но куда? И где тогда проникновенная сага о его ратных подвигах? Но на все эти нелицеприятные вопросы подсудимый отвечает ссылками на Божий промысел и личные отношения с Творцом. Но кто этому поверит?
Иов категорически отрицает наличие у него гордыни в какой-либо форме. Друзья его, пока ещё имели силы спорить, напоминали ему неуклонно: сам факт желания судиться с Господом — проявление чудовищной гордыни и самомнения. Но страдалец смотрит на проблему под другим углом: «прельстился ли я в тайне сердца моего, и целовали ли уста мои руку мою? Это тоже было бы преступление, подлежащее суду, потому что я отрёкся бы тогда от Бога Всевышнего» \Иов 31,27-28\. До тех пор, пока Господь хранил его, Иов пребывал твёрдым фаталистом: в том, что я получаю, нет никакой моей заслуги. У меня нет ни воли, ни самосознания, ни желаний, кроме того, чтобы угодить Творцу. Подобный ригоризм совершенно оправдан для человека неискушённого и недалёкого. Но ведь есть и другая сторона медали: без целования собственной руки некорректно говорить о непорочности — ибо в чём заслуга твоя?
И злорадство не свойственно герою этого мифа: «радовался ли я погибели врага моего, и торжествовал ли, когда несчастия постигали его? Не позволял я устам своим грешить проклятием души его» \Иов 31,29-30\. Злорадство — самая бескорыстная, самая альтруистическая форма человеческой радости. Чужое горе всегда вызывает чувство глубокого удовлетворения — кто-то стал ниже на социальной лестнице. И человек радуется, как будто нашёл на дороге пять копеек. Но у Иова не было врагов в городе — таковые быстро умирали: он был абсолютный хозяин душ человеческих на своей территории.
Прислугу свою Иов голодом не морил: дворня ела за одним столом с ним самим. Для тирана это очень разумная практика: никто ночью не отрежет голову благодетелю из-за пустяков. Кроме того, он руководствовался известной поговоркой — гость в дом — Бог в дом. А посему: «странник не ночевал на улице, двери мои я отворял прохожему» \Иов 31,32\. Слава хлебосольного и богобоязненного человека никому не повредит. Кроме того — странники в те времена заменяли электронную почту, телевизор и осведомителей.
Иов ни от кого не скрывал личную жизнь — тем более, что у Хозяина личная жизнь всегда является общественной. «Если я скрывал проступки мои, то я боялся бы большого общества…» \Иов 31,33-34\. Поскольку Иов подчёркнуто холодно относился к женщинам, вина не пил, не предавался другим, ещё более предосудительным видам отдыха, то скрывать ему действительно было нечего. Ел он вместе со слугами и странниками — не выдавая даже пищевых пристрастий — если они и были. А всё свободное время проводил на главной площади, разбирая доносы односельчан друг на друга.
Завершил своё последнее слово обвиняемый тривиально: просьбой к Богу выслушать его и удостовериться лично в том, что Иов ни в чём не виноват. Как будто забыл человек, что Он всё видит, всё слышит и всё знает. На этом закончились жалобы и самовосхваления Иова. Используя любую аудиторию, бедный человек назойливо толковал о своих уникальных несчастьях и своём неповторимом величии. Наконец он устал ныть и все вздохнули с облегчением: слава Богу!